Славное море. Первая волна - Андрей Иванов

Гена с облегчением вздохнул и положил топор на крыльцо. Поискал глазами, что бы сделать еще, и не на­шел.

Затихал дневной шум городской окраины. Отдельные звуки теперь в этой тишине разносились далеко и громко.

«Надо жить», — вспомнил Гена слова матери.

Всего два слова. Знала мать, что сказать сыну в трудный час. Эти два слова влили в онемевшую грудь мальчика силы.

«Надо жить», — выдохнул он и пошел через огород к реке.

Собственно, это была не река, а всего лишь полно­водная протока. За ней зеленел не берег, а остров. Дальше тоже протока, а там опять остров. И так восемь километров вширь: острова и протоки, острова и прото­ки. И вот все это и называется рекой Леной.

Родившись в Байкальских горах, Лена прорывается к морю Лаптевых, покрывая путь почти в пять тысяч километров.

Поток ее вод могуч и не может вместиться в одном русле. К Леногорску весной она приносит много льда. Забившись по протокам, лед образует заторы, смер­зается в огромную плотину. Взбесившаяся река, встре­чая такую преграду, иногда как пробку выбивает целый остров или заливает пригород. Чтобы этого не случи­лось, заторы бомбят с самолетов.

Но сейчас уже лето. Двадцать восьмого мая прошел лед. Шестого июня в город с верховьев пришли паро­ходы. Вода в протоках катится медленно, будто дремлет.

В неверном сумеречном свете на берегу серели кусты тальника. Вода под кустами совсем темная. У тальников уже вились ночные бабочки. Они сталкивались в полете и падали серыми хлопьями на черную воду.

Справа и впереди вода была еще светло-серой. По ней то там, то тут расходились мелкие круги. Это рыба пробивалась к угасающему дневному свету.

Далеко в протоке плыла лодка. Геннадий поискал ее глазами. В тени острова ее не видно, но хорошо слышен и говор гребцов, и равномерный всплеск весел.

Он раздвинул густой тальник, вынул мордушку. «Придет утро, у матери будет рыба на завтрак».

Горловина мордушки обмазана тестом. Оно уже за­сохло.

Ничего, в воде размокнет. Мордушку опустил в воду, горловиной по течению, и закрепил за камни.

У реки стало сыро. Торопливо застегнув ворот ру­башки, Гена пошел домой.

В комнате ему тоже показалось непривычно простор­но. Уже горел свет. Мать встретила его озабоченная.

— Где ты задержался?

— А там... — и неопределенно махнул рукой за окно. Мать продолжала вопросительно смотреть на сына.

ожидая более ясного ответа. Он смутился и уточнил:

— Ставил мордушку. Может, на завтрак что пой-мается.

Анна Ильинична вздохнула.

— Мой руки. Будем ужинать.

Надя уже плескалась под умывальником. Она молча уступила ему место, чуть слышно вздохнула и пошла к столу.

На столе, покрытом синей клеенкой, — три тарелки.

Анна Ильинична забылась и принесла четыре ложки. Отцовская отличалась от других: тоже алюминиевая, но большая, круглая, а не сердечком, как другие.

Гена и Надя смотрели на нее, не отрывая глаз.

Анна Ильинична перехватила их взгляд: сама, в раз­думье, с минуту смотрела на ложку отца. И Гена и Надя теперь уже смотрели не на ложку, а на мать. Она почув­ствовала их взгляды на себе, решительно взяла ложку отца и положила ее перед Геной. А прежнюю ложку Гены схватила и торопливо отнесла в чулан.

III

Начав новую жизнь, Гена не мог уйти от старой. К ней его привязывала школа, предстоящие экзамены.

...В день экзаменов он встал рано. Умываться вышел во двор. День не обещал быть хорошим: небо застилали плотные серые облака, но дождя не было, и трава стояла сухая, без единой росинки. Ласточки летали низко и молча. Стрижи тоже носились вдоль улиц, не поднимаясь ввысь.

Гена боялся, что к середине утра, когда надо будет идти в школу, над городом пойдет дождь. Но когда плотные облака стали завиваться кудрявыми бараш­ками и подниматься вверх, он облегченно вздохнул: дождя не будет. Трудно идти на экзамены, когда и на душе пасмурно и над головой тучи.

В школу хотел прийти раньше, чтобы в тишине пу­стого класса немного успокоиться, настроиться.

Подошел к школе и удивился: из открытых окон до­носились сдержанные голоса. В дверях класса его встре­тил Митя Быстрое и спросил:

— Ну как? Сердце подпрыгивает?

Гена пересилил себя и сказал как можно веселее:

— Как пойманный воробей.

— Смеешься?

— Где мне тебя пересмеять... — И Гена грудью на­двинулся на приятеля. Митя молча посторонился.

Остроносый, с маленькими веселыми глазами, чуть прикрытыми короткими светлыми ресницами, Митя был добродушным существом. С ним толком никто не дру­жил, но все считали его хорошим приятелем. Над ним часто смеялись, однако никто в классе никогда не ре­шился бы его обидеть.

А у него было постоянное желание кому-нибудь по­мочь, посочувствовать, утешить. И он пошел вслед за Геной.

— Главное, ты не волнуйся. Они же знают, какое у тебя сейчас настроение, и учтут.

— Комиссии не настроения, а ответы нужны. И во­обще... не до разговора мне. Дай с мыслями собраться.

— Хорошо, я не буду больше. — Митя огорченно вздохнул и отошел к своей парте,

А через час Гена уже стоял перед экзаменационной комиссией.

Сдерживая волнение, он взял билет.

— Пятнадцатый,—, сказал он, бегло прочитывая билет.

— Пятнадцатый, — повторил секретарь комиссии и записал в книгу.

Билет показался Гене нетрудным. В нем было два вопроса: исследования уравнений первой степени с од­ним неизвестным и формула любого члена арифметиче­ской прогрессии. Кроме того, пример.

Легкий озноб, с каким Гена вошел в класс, сразу прошел. Сердце учащенно забилось от радости, что он хорошо знает, как ответить на вопросы и решить при­мер.

«Спокойно, не спеши,— мысленно приказал себе Гена. — Возьмем главное в первом вопросе. Все ли до конца понятно? Кажется, все».

Он расчленил каждый вопрос на мелкие части с од­ной какой-нибудь центральной мыслью. Собрал в мыслях все, что знал, что можно было сказать допол­нительно. Так в уме его созрел план. Пример решил бы­стро.

— Ну, вот и все, — вслух подвел он итог своему раз­думью.

— Раз все, так отвечайте, — сказал председатель ко­миссии.

Гена удивлённо посмотрел на комиссию и не сразу понял, что он не просто подумал про себя, а сказал это вслух.

Стройный ответ Гены сразу расположил всю комис­сию в его пользу. Представитель гороно, широкобровый пожилой якут, погладил ежик иссиня-черных волос и удовлетворенно сказал:

— Очень хорошо. Сразу видна серьезная работа. Члены комиссии улыбнулись.

— Дополнительных вопросов пет? — спросил предсе­дательствующий и занес перо, чтобы поставить в ведо­мости отметку.

— Достаточно.

— Все ясно. Знания налицо.

— Простите, у меня есть, — раздался голос Антони­ны Петровны, взволнованный, немного надтреснутый.

— Пожалуйста, — с заметным недоумением разре­шил председательствующий.—Задавайте, Антонина Пет­ровна.

— Что ты, Гена, знаешь о логарифме частного? Члены комиссии переглянулись. Этот вопрос не мог быть дополнительным. Он составлял отдельный билет.

Сам Гена не счел его лишним, решив, что он слиш­ком кратко ответил по билету.

Однако ответ на новый вопрос не приходил так бы­стро. Гена напряг память. Не сразу из глубины сознания стали собираться разорванные мысли. Но постепенно их стало накопляться много. Они сами собой связывались в еще не произнесенные фразы.

И на этот раз он говорил не менее уверенно, про­странно. Увидев, что его ответ удовлетворил комиссию, он успокоился.

«Теперь все. Довольна будет и Антонина Петровна».

А она взволнованно поправила свои посветлевшие волосы и заявила, что хочет задать еще один вопрос.

У Гены тревожно забилось сердце: «Почему? Зачем это ей нужно?» Он невнимательно прослушал вопрос, и учительнице пришлось повторить его дважды.

И снова он напряг память, на лбу выступили круп­ные капли пота.

Представитель гороно досадливо поморщился, уви­дев в этих вопросах какую-то нарочитость. Остальные члены комиссии настороженно ждали ответа.

В напряжении оглядев почти каждого члена комис­сии, Гена перевел взгляд на стены, на окно. Часть окна закрывала зеленая крона тополя, а дальше за ней густо синел совершенно безоблачный кусочек неба. И тут же, на глазах Гены, на подоконник пролился широкий сол­нечный луч. Он скатился по белому подоконнику на крашеный пол и лег на нем ярким пламенем.

Губы Гены открылись в теплой, радостной улыбке.

«Солнце!» — крикнуло что-то в нем.

И будто не на подоконник, а в него пролился яркий солнечный луч и осветил самые глубокие кладовые па­мяти. В этот миг он почувствовал, что знает очень мно­гое из того, что надо сейчас ответить.

IV

...Гена вышел, осторожно закрыв за собой дверь. За дверью, столпившись, стояли ребята. Они долго молча смотрели на него.

— Вы что, ребята? — спросил он, вглядываясь то в одного, то в другого.

Сердце чуть замерло. Уж не свалилось ли на его го­лову еще одно несчастье?