Пять капель смерти - Антон Чиж

— Чтобы ощутить ту радость, что и вы. Помогите мне. К кому мне прийти?

Слушаю эту ахинею и от негодования не могу пошевелиться. Это же каким надо цинизмом обладать, чтобы так мучить женщину при смерти! Ничего святого!

— Вам это недоступно, — она отвечает. — Наклонитесь ближе…

Господин наш рад стараться, ухо чуть ей в рот не засунул:

— Слушаю вас, Надежда Поликарповна.

— Его смерть для меня — это такое… Такое…

— Я верю вам. Помогите найти убийцу. Может быть, ваши подруги?

— Подруги? Какие подруги? Ах, эти… Они… Они не убивали его… Зачем им… Не нужно… В тот вечер…

— Что было в тот вечер?

— Я ждала его, он не пришел… А потом я узнала, что он…

— Кто вам сказал, что Наливайный умер?

— Я сама… Я искала… И нашла…

— Кто вас раздел?

— Это пустяки… Было жарко… Так было надо… Мне повелели…

— Надежда Поликарповна, кто вам повелел?

Мое терпение лопнуло. Подхожу к господину Ванзарову и тихонько говорю:

— Проявите немного сострадания, дайте ей уйти без лишних мучений.

Так он на меня даже не взглянул, как коршун над девушкой нависает.

— Кто вам приказал выйти на мороз?

Она, бедная, выдохнула и говорит:

— Так было надо… Я сама…

Кажется, даже Железный Ротмистр смутился. А этот все свое гнет:

— У вас на груди пентакль. Такой же у Ивана Наливайного. Как они появились?

— Это просто… совпадение… Мы шутили, — она отвечает.

— Где мне найти вашу подругу Марианну Лёхину?

Бедняжка головку набок уронила, глаза у нее закатились. Не вынесла истязаний. Сколько он ни бился, Надежда уже не слышала. Или не желала отвечать.

Каждый столичный житель знал, что кататься на лихачах было особым шиком, их брали для визита в увеселительные заведения или к цыганам. Лихача позволяли себе блестящие офицеры гвардии или аристократы, которым требовалось показать всему Невскому незыблемость финансового положения. Стоил лихач в три, а то и в пять раз дороже обычного ваньки. И вот представим…

К громаде Сибирского торгового банка на Невском проспекте на всем скаку подлетает и встает как вкопанная роскошная тройка с холеными, серыми в яблоках конями. Извозчик-лихач, красавец с русым чубом под заломленной кубанкой, в распахнутом полушубке, бросает хлыст, спрыгивает на снег. Широко улыбаясь, подходит к саням, сдергивает медвежью шкуру, прикрывавшую пассажирку от зимнего ветра. Вуаль скрывает ее лицо. Лихач галантно протягивает руку. Мадемуазель грациозно поднимается с меховой подстилки, чуть приподнимая юбку, ступает блестящим ботиночком на тротуар. Лихач окатывает жадным взглядом стройную фигурку, залихватски крутит ус и душевно охает. Сильно понравилась пассажирка!

Дама вынимает из ридикюля хрустящую бумажку, протягивает пальчиками.

— Да что вы, барыня, такую красу за счастье возить!

Купюра возвращается в ридикюль. Дама легонько касается ручкой в перчатке румяной щеки лихача. Извозчик немеет от счастья. А вышколенный швейцар Сибирского торгового засмотрелся на скандальное происшествие и не сразу открыл кованую створку перед дамой.

Она поднимается по мраморным ступенькам в бельэтаж.

В операционном зале в соответствии с представлениями о роскоши хозяев — екатеринбургских купцов — интерьер операционного зала совмещал итальянский мрамор с дубовыми табуретками. Сверху свисали тяжелые бронзовые люстры. Клиентов это не смущало. Сибирский торговый числился в десятке лучших банков России, работал с крупными промышленниками, владельцами железных дорог и металлургических заводов. Клиенты ценили надежность во всем.

Появление стройной дамы не осталось незамеченным. Женщина без сопровождения в таком месте — это на грани приличий. Стихли перья, пальцы кассиров замерли над костяшками счетов. Даму ничто не смутило. Она направляется к табличке «Выдача ссуд».

Старший служащий Кузнецов встретил клиентку галантным поклоном:

— Чем могу служить, сударыня?

— Мне необходимо получить деньги по чеку, — проворковала посетительница волнующе, словно обещая лично Кузнецову страстную ночь.

Служащий глупо заулыбался.

— Позвольте полюбопытствовать…

Я уже давно понял: великое счастье иметь не только деньги и талант, но и характер бесшабашный. Уж поверьте, Николай. Ситуация, прямо скажем, накаленная. И вдруг влетает ко мне в медицинскую господин Лебедев, кидает медвежью шапку на стеклянный шкафчик с микстурами, роскошную шубу стряхивает на пол и заявляет:

— Ванзаров, друг мой, не вставайте! Какая дивная картина: коленопреклоненный чиновник у постели умирающей! Передвижники умрут от зависти, да! Дайте и мне насладиться!

Ему-то я, конечно, обрадовался. И правда: господин чиновник место ему уступил беспрекословно. А Лебедев уже походный чемоданчик открывает.

— Давно без сознания прекрасное создание?

— Минуты две, до этого периодически, — говорю. — Думаю, наступила агония.

— Правда, что купеческая дочка загорала под луной в одном легком платочке? — спрашивает, а сам зрачки ей смотрит.

— Пристав уверяет. Я наблюдал у нее температуру выше сорока градусов.

Лебедев даже присвистнул:

— Однако! Какой крепкий купеческий орешек! Но не кажется ли вам, коллега, случай до удивления схож с тем, которым мы с вами занимались? И на груди пентакль, точь-в-точь как у той барышни.

Что ж, соглашаюсь, действительно похож. Хотел развить научную дискуссию, но Аполлон Григорьевич ко мне всякий интерес потерял, к Ванзарову обращается:

— Что ж, друг мой, пляшите. На указательном пальце черный след от жидкости, которой были нанесены пентакли. Верно заметили на фотографии. Поздравляю с главной уликой.

Не знаю, уж про какие улики шла речь. Я ничего не понял.

— Не с чем, — Ванзаров отвечает.

— Как это?! Главная подозреваемая наверняка изобличена и во всем призналась.

— Она не имеет отношения к убийству Наливайного.

— Значит, все запутывается.

Джуранский и тут не удержался:

— Так точно…

Лебедев пиджак скидывает, рукава закатывает и заявляет:

— Ладно, господа, вы идите, а мы с Эммануилом Эммануиловичем попробуем привести это тело в живое состояние.

На подобное чудо я не способен. Уж не знаю, как Аполлон Григорьевич собирался ее оживить, только не пришлось ему мастерством блеснуть. Барышня пошевелилась, хоть глаза не открыла, и шепчет:

— Венеров…

Этот сразу оживился, чуть Лебедева не оттолкнул, к ней склонился:

— Я здесь, Надежда Поликарповна.

— Бесценная реликвия… Она… Она была там… Он прятал… Я все видела… Он взял ее… Она бесценна для всех…

— Кто прятал, профессор Окунёв?

— Да, учитель… Все записано в… в кожаном переплете…

— Записная книжка?

— Да, записная…

— Что в ней?

— Секрет… Состав… Изобрел… Нашел…

— Она была у Ивана?

— Найдите ее… Там… Великое счастье для всех… Она ее… Плохо… Она плохой человек… Я знаю теперь… Уже поздно…

— Имя, прошу вас!

— Это она… Это она все… На ней грех…

— Кто — она?

Только ничего у господина Ванзарова не вышло. Надежда выгнулась, словно ей в спину нож воткнули, и как закричит:

— Орлы принесут нам пищу, и мы устроим великий пир победителей! Больше не будет слез и страданий! Только радость и счастье! — и упала на постель.

Лебедев за локоть Ванзарова берет и говорит тихо:

— Это конец, она умирает.

Так ведь этот господин все-таки попытался выпытать у несчастной еще что-нибудь, чуть не кричит ей в ухо:

— Где она живет?

Только напрасно, бедняжка уже не реагировала.

— Ну-с, теперь моя попытка, — говорит Лебедев. — Барышня, чем вас напоили?

Она в потолок смотрит и вдруг отчетливо так говорит:

— Что ты надела…

И тут у нее хлынула кровь горлом. Ну и, как полается, через минуту все было кончено. Пощупал у нее пульс, сложил на груди руки и закрыл лицо одеялом. Отмучилась.

Лебедев печально так изрекает:

— Finita la comedia! [21]

Вижу, что Джуранского чувства переполняют. А вот господину Ванзарову — как с гуся вода. Губы сжал, усы мерзенькие в стороны торчат, как у бешеного кота, и так спокойно заявляет:

— Господа, прошу за мной.

Лебедев ему:

— Могу спорить без вскрытия, что купеческая дочка пропитана той же смесью.

Он и слушать не стал, выскочил за порог. Большой оригинал ваш господин Ванзаров. Мне его не понять. И стараться не буду.

Дама протягивает чек. Сумма к выдаче внушительная, если не сказать, из ряда вон выходящая. Если бы все зависело от Кузнецова, он бы с радостью расстался с деньгами. Но с этим счетом работал другой стол — крупных частных клиентов. Он с сожалением возвращает чек: