Свиток желаний - Дмитрий Емец

– Знакомься, Мефодий! Это Мамай! Некогда хан Золотой Орды. Разбит на Куликовом поле. Впоследствии выслан из Тартара за неуживчивость, что, между нами, почти невозможно. Порой, когда нужен шофер, Мамай оказывает мне эту услугу. Мамай, машина готова?

Хан мрачно кивнул и, повернувшись, направился к двери. К Арею он относился, похоже, без всякого почтения, соблюдая лишь внешние приличия. Остальных же попросту презирал.

Они вышли. У дома № 13 стояла низкая страшная машина без стекол, иссеченная осколками, покрытая пятнами ржавчины, со смятой на треть крышей и сгоревшими шинами. Мефодий и Даф удивленно уставились на Арея. Барон мрака ухмыльнулся.

– А, узнаю! Личный автомобиль маршала Паулюса. Уничтожен минометным огнем под Сталинградом. Самого маршала в нем, впрочем, в тот момент не оказалось. Мамай, ты наконец убрал останки шофера? Синьор помидор брезглив.

Мамай сплюнул сквозь зубы и, помедлив, кивнул.

– Убрал! – буркнул он.

– Мы поедем на этом ломе? В Англию? – недоверчиво спросил Мефодий. Он никогда не предположил бы, что такой рыдван вообще способен перемещаться.

– Поверь, с Мамаем эта машина доедет куда угодно. Хоть в Англию, хоть на Луну, – серьезно сказал Арей. – А теперь в путь! Улита, ты не забыла о фраке для синьора помидора? Ему придется переодеться в пути! Мамай, нам пора!

Хан с усилием распахнул ржавую дверцу. Из машины пахнуло болотом и сгнившей обшивкой кресел. Первым в автомобиль сел Арей. За ним, немного помедлив, Мефодий и последней Улита. Даф с Депресняком остались снаружи. Кот шипел. Будь у него шерсть – она встала бы дыбом. Похоже, кот ощущал исходящий от машины жар Тартара. Мефодий в поисках ободрения взглянул на Даф. Та помахала ему и тотчас отвернулась, вспомнив, что сердита на Буслаева.

Мамай грузно опустился на водительское сиденье, взялся за тонкий оплавленный руль, явно насмехаясь, коснулся оторванного ручника, даже не потрудившись завести мотор, и… тяжелая машина рванулась вперед со скоростью кометы. Замелькали светофоры. Мефодий сидел сзади. С одной стороны его поджимала Улита, с другой – каменное плечо Арея. Впереди маячил бритый затылок Мамая. Хан, прежде, должно быть, управлявший исключительно резвыми калмыцкими тройками, гнал как ненормальный, не вспоминая о тормозах.

Мимо, проглотив от ужаса свисток, с обвисшим полосатым жезлом промелькнул лейтенант ГАИ в новой форме со светящимися полосками. За ними на перекрестке с жестяным стуком столкнулись «шестерка» и «Вольво», а сбоку, растеряв электрические усы, беспомощно замер троллейбус. И снова стремительный полет ржавого рыдвана… Мефодий вжался в кресло, стараясь не смотреть по сторонам.

Еще один поворот, в который яростный хан вписался чуть ли не с кривым клинком наголо. Неожиданно машина дернулась, что-то стукнуло об днище.

– Кирпич? – спросила Улита.

– Нэт! Сабака! – не разжимая зубов, процедил Мамай.

Они свернули в пустынный в этот час Глинищевский переулок, прогрохотали по нему, цепляясь за припаркованные машины, напрочь снесли ржавую водительскую дверь – Мамай только зарычал в яростном возбуждении – и в лоб понеслись прямо на глухую стену дома. Мефодий напрягся и вобрал голову в плечи – стремительно надвигавшаяся кирпичная стена рождала в нем самые нехорошие мысли.

– Ааааа!

В миг, когда автомобиль по законам физики должен был расплющиться о стену, Мефодий закрыл глаза. Когда же через несколько томительных секунд, видя, что ничего не происходит, вновь открыл их, они уже мчались по прямому как стрела шоссе где-то в пригородах Лондона. Мамай, скалясь, повернулся к нему. На лице комиссионера было написано глубокое удовлетворение. Мефодий понял, что это представление было устроено исключительно для него при молчаливом согласии Арея и Улиты. В качестве компенсации ему захотелось дернуть бывшего хана за редкую бородку, что он не преминул бы сделать, если бы Мамай в этот миг не снес благообразные ворота и не помчался бы по посыпанной песочком чинной аллее английского сада.

Комиссионеры в одинаковых синих костюмах махали руками, загораживая им путь, а в последний миг как кегли отскакивали в стороны, крича вслед что-то про сумасшедших русских. Мамай скалился – недобро скалился, углом рта. Дыбились, склонившись над рулем, его крепкие угловатые плечи. Знать, всё бушевали в нем кровавые страсти, неслась перед глазами в клочьях тумана дикая степная конница. Эх, и тесно же было ему в мире подлунном и в мире загробном, если и в Тартаре не ужился он! Одна лишь мечта оставалась у старого хана: проскакать с дикой конницей по всей Вселенной, заставляя дрожать галактики, опустошая миры, рассыпая в пыль и прах созвездия, рассекая кривыми саблями светила, чтобы солнца померкли, закрытые тучами стрел! Эх, тесно, братья, тесно в мире подлунном!

В конце аллеи Мамай сшиб мраморную статую и здесь только остановился, потому что ехать дальше было уже просто некуда. Хан крякнул и, озаренный все той же свирепой мечтательностью, повернулся к Арею. В его глазах еще бушевали непотушенные пожары.

– Приехали? Что-то сегодня мы еле тащились! – недовольно буркнул Арей, выбираясь из машины.

– Так ребенок же с нами! Ребенка беречь надо! Разве с ребенком быстро поедешь? – с обидой сказал Мамай, кивая на Мефодия.

Тот от удивления икнул и поспешно покинул автомобиль.

К ним уже спешил в сопровождении свиты невысокий страж, облаченный в черный фрак. Страж этот был элегантен, ловок, напомажен – с изящной бородкой, лихо закрученными усами и поблескивающими на пальцах перстнями. Только шпаги и длинного, волочащегося по земле плаща не хватало ему, чтобы прямо так, с ходу, шагнуть на свой парадный портрет, – но что такое шпага и что такое плащ? И так ясно было, что перед ними сам Вильгельм Завоеватель.

– Арей, брат мой! Что за варварские ухватки! Твой дикарь-водитель разбил статую работы Микеланджело! Неужели нельзя было оставить машину у ворот? – укоризненно, в явном возмущении проговорил Вильгельм, кивая на выкатившуюся на аллею мраморную голову.

Прерывая возмущенные возгласы, Арей по-медвежьи облапил Вильгельма, гулко похлопал по спине и трижды поцеловал в завитые усы. Бедный Вильгельм затрепетал в его объятиях, как бабочка, нанизанная на булавку. Его охранники-комиссионеры неуютно заерзали, желая и одновременно не решаясь вмешаться.

– Глянь-ка на него, Улита! Глянь-ка, плут какой! Кожа и кости, субтильный, а в начальники вылез! У, жук! Знай, мол, наших, а? – насмешливо сказал Арей, обращаясь к Улите.

Та закивала.

– Но статуя, моя статуя! – стонал придавленный Вильгельм.

– Полно тебе мелочиться, что ты за жлоб такой! Ну разбили, так и разбили! Не век же ей стоять! – удивился Арей.