Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Прошу извинить меня, — сказал он, удаляясь в нишу своего рабочего кабинета.

Там находилась прекрасно обустроенная уборная — очередное новшество Ричмондского дворца. Здесь его величество мог спокойно облегчиться. В нише стоял шикарный, похожий на трон мягкий стул, обитый бархатом. А рядом — истинно королевского вида огромный оловянный горшок. Его опорожняли по утрам, как и любой подобный сосуд, который держали в спальне для отправления нужды. (Как говорят французы: vase de nuit[17].) Отвернувшись, король застыл над ним на целую, казалось, вечность, продолжая при этом повелительно наставлять меня на путь истинный.

Уилл:

Став королем, Генрих во всем старался превзойти своего отца, и особенно в данной области. Он завел поистине божественное «личное седалище» (так он величал его), обитое подушками из гусиного пуха, богато украшенное, усыпанное самоцветами. Сидеть на нем, наверное, было несказанным наслаждением. Как Гарри умудрялся посещать его всего лишь раз в день (разумеется, если не страдал желудочным расстройством), остается одной из его многочисленных загадок. Я с удовольствием проводил бы там по полдня.

Помнится, несмотря на мои фривольные замечания, Гарри чертовски привередливо относился к таким делам. Он никогда не позволял мне отпускать шуточки на тему данных естественных процессов (обидный запрет для шута) и не разрешал пользоваться добрыми старыми глаголами вроде «отливать» или «пердеть» и даже словом, которое, по его выражению, «рифмуется с бревном».

Генрих VIII:

— Я пригласил вас сюда не для того, чтобы болтать о ловчих сетях или о полоумном Генрихе Шестом, а для обсуждения матримониального вопроса, — заявил король.

Его голос еле слышался из-за трубных звуков, сопровождавших отправление естественных надобностей. Однако, вернувшись в кабинет, отец убедился, что мои глаза почтительно опущены.

— Брачные узы! — веско произнес он, приводя в порядок одежду. — Вот что крайне важно в нашем нынешнем положении.

Его тонкие губы изогнулись в чопорной скупой улыбочке, которую он позволял себе, когда полагал, что изрекает мудрые мысли.

— Маргарита завоюет то, что не смогут завоевать армии.

Он только что сговорился о браке моей сестры Маргариты с королем Шотландии Яковом IV. Она выйдет замуж за Стюарта, достигшего средних лет, но вполне здорового, и волей-неволей отправится жить в варварскую северную страну. Англию и Шотландию свяжет родство правящих домов.

Отец взял со стола какое-то письмо.

— Я получил также… интересное предложение. От Фердинанда и Изабеллы. Они пожелали, чтобы вы женились на их дочери Екатерине.

Я пытаюсь сейчас припомнить, что почувствовал вначале. Да, меня охватили ужас и желание уклониться. Но их быстро сменила радость.

— На вдове Артура?

— А разве у Фердинанда и Изабеллы есть еще одна дочь с таким именем?

— Но она ведь уже… она была…

— Папа может дать разрешение. Тот брак не будет помехой. Порадует ли это вас, сын мой?

— Да, — выдохнул я, не смея пока думать о глубине моей радости.

— Я тоже буду весьма доволен. Ибо вновь укрепится наш союз с Испанией. И увеличится приданое… Женщина согревает постель, а деньги — душу. Разумнее всего заполучить супругу с прибылью.

И король бросил короткий взгляд в мою сторону.

Его слова вызвали у меня отвращение. Он оскорбил мою мать, на которой, без сомнения, женился вовсе не ради пополнения казны.

— Возможно, — с трудом выдавил я.

— Тогда я договорюсь об обручении. А теперь вам лучше удалиться и оставить меня на расправу яростным жалобщикам, нищим ловцам птиц.

С раздраженным видом он вернулся за рабочий стол и жестом велел страже впустить очередного просителя.

Я ушел с большим удовольствием. У меня уже давно сосало под ложечкой от голода, а отец, насколько я знал, никогда не ел до самого вечера. Вернувшись в свои покои, я попросил принести немного хлеба с сыром, эля и, в ожидании завтрака, принялся беспокойно слоняться взад-вперед. Из головы не шло отцовское предложение. Взялся было за лютню, однако не смог сыграть ничего путного. Потом мое внимание привлек раскинувшийся за окнами дворцовый сад. Изломанные ветви деревьев чернели на фоне белоснежного покрывала.

Тихий шорох заставил меня повернуться, и я увидел пажа с нагруженным подносом. Взяв его, я сел за свой рабочий столик и подкрепился. С недавних пор сыр мне стали подавать не твердый и сухой, а исключительно вкусный, золотистый и сочный. Темный эль явно достали из холодных погребов. Я быстро прикончил все до крошки. Всегда с жадностью поглощая еду, я все равно оставался тощим, только упорно тянулся вверх. Линакр, один из отцовских лекарей, говорил, что это вызвано моим ускоренным ростом. Он сказал еще, что в процессе роста кости могут болеть. За прошлый год я вымахал на целых пять дюймов и уже стал выше короля: мне совсем немного осталось до шестифутовой отметки.

Близилось мое любимое послеполуденное время, когда живущие при дворе юноши и молодые пажи собирались в большом Рыцарском зале (еще одно новшество) для занятий военными искусствами. Решив, что эти тренировки не представляют опасности, король неохотно позволил мне участвовать в них.

С ноября по март юные отпрыски знатных родов не покидали дворцовых покоев. Единственное утешение доставляли такие сборища, проходившие очень шумно и беспорядочно. Я был самым юным среди всех: остальным исполнилось от четырнадцати до девятнадцати лет. Благодаря физическим данным и врожденной ловкости я никоим образом не проигрывал им по малолетству, хотя дело обстояло сложнее из-за моих королевских кровей. Поначалу ко мне относились настороженно и сдержанно (опасаясь высоких титулов), но всяческие сложности, как обычно и бывает в молодежном кругу, исчезли после близкого знакомства. Да, все знали, что я стану их королем, но во время наших шумных игр (не могу придумать более подходящего слова), по-моему, все начисто забывали о церемониях. Я же на тренировочных турнирах никогда не испытывал иных чувств, кроме стремления как можно лучше проявить свои способности перед старшими.

Уилл:

Вероятно, ты, Гарри, действительно не испытывал иных чувств, но я уверен, что с тобой изрядно «церемонились». Ознакомление с этой страницей дневника огорчило меня. Мне даже в голову не приходило, насколько наивным был принц, коль скоро убедил себя в том, что окружающие могут забыть о его положении! Удивительно, что с такого раннего возраста человеку свойственно поддаваться самообману. Безусловно, товарищи Гарри отлично понимали, с кем состязаются, и легко проигрывали будущему королю. Клянусь Богом, те зимние детские турниры немало способствовали их придворной карьере в следующие два десятилетия.

Генрих VIII:

На занятия собиралось около дюжины юношей. Самым старшим был Чарлз Брэндон, тот парень, с которым я познакомился у ворот Шина. Ему уже минуло девятнадцать лет, но теперь наша разница в возрасте казалась не столь большой. В отличие от остальных Чарли привез в Лондон не его отец. Он погиб, сжимая штандарт с тюдоровским драконом, в той самой битве при Босворте, где Генрих VII отвоевал корону у Ричарда. Победитель не мог наградить геройски павшего знаменосца и вместо этого приблизил ко двору его сына, взяв на себя заботу о сироте. Таким образом, нас связала не только личная симпатия, но и в какой-то мере семейные узы.

Николасу Карью исполнилось шестнадцать. Будучи отменным красавцем, он очень любил наряжаться, заявляя, что крайне важно быть au corant[18] французской моды. Он обручился с сестрой Фрэнсиса Брайена, своего лучшего друга и сослуживца, также страстного поклонника французского стиля. Они вечно обсуждали, кто во что одет, и спорили о том, какие перья заменят меховую отделку головных уборов. Молодые люди имели склонность скорее к балам, нежели к военным искусствам, и, вероятно, поэтому Фрэнсис Брайен в дальнейшем лишился глаза на рыцарском поединке. Он прямо-таки наткнулся на копье противника. Зато впоследствии щеголял в украшенной драгоценными камнями глазной повязке.

Эдвард Невилл, ровесник Николаса, принадлежал к одному из самых влиятельных родов северных графств и в отличие от Брайена и Карью увлекался полевыми играми. Мы с Невиллом были весьма похожи, так что издали нас даже путали. Позднее это породило абсурдный слух о том, что он мой незаконнорожденный сын. Весьма интересная мысль, учитывая, что он старше меня почти на пять лет.

Пятнадцатилетних Генри Гилдфорда и Уильяма Комптона ничто не интересовало, кроме чтения военной истории и жаркого обсуждения планов вторжения во Францию. А Томас Уайетт, сын одного из королевских советников, был еще моложе меня. Он родился в Кенте[19] и, подобно мне, провел детство в загородных замках. Томас писал стихи с раннего возраста, хотя никогда не показывал мне своих первых опытов.