Время Волка - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом приехал его отец.
* * *
Я даже не знал, что у них опять гостит батя, иначе бы и не сунулся. Признаться, старшего Волка я побаивался — взгляд у него такой был неприятный, насквозь пронзающий. И Лёнька старался о нём не рассказывать. Но, повторюсь, я был не в курсе, а Лёнька мне срочно понадобился по какому-то очередному жутко важному вопросу. Я постучал условленным образом — три и через паузу два раза. Обычно Лёнька на этот стук открывал сам. Но дверь распахнул Виталий Алексеевич.
— А Лёня дома? — выпалил я машинально и вдруг понял, как глупо выгляжу — здоровый парень, а всё будто в песочнице: «А Лёня выйдет?»
Волк отрицательно покачал головой.
— Кто там, Виталик? — За его спиной появилась бабушка Сима. — Боря? Я думала, Лёня с тобой!
И судя по её встревоженному лицу, она давно уже так думала. Интересное кино!
— Он с утра куда-то убежал, — продолжила бабушка Сима.
На улице темнело. Пришлось срочно соврать, что с утра мы действительно встречались и вообще мне пора, да смыться от греха подальше.
Первым делом я наведался в бамбуковую рощу, но там Лёньки не оказалось. Это становилось интересно. В Лёнькиной жизни явно что-то происходило, а я, лучший друг, был не в курсе! Мириться с таким положением дел я, конечно, не мог.
Обнаружился он на море, на нашем любимом диком пляже, где даже в сезон почти не бывало отдыхающих из-за неудобного, крутого спуска с горы. Лёнька сидел на берегу и кидал в воду камни, стараясь запускать их каскадом. Я плюхнулся рядом, мысленно жалея новые штаны, на которых обязательно останутся разводы от соли. Некоторое время мы молчали.
— И что случилось? — наконец спустя минут двадцать молчания, поинтересовался я.
— Оте-ец за-абирает ме-еня в Мо-оскву.
Тоже мне, новость! Он каждый год его «забирает». А потом находится тысяча причин, по которым Лёнька остаётся в Сочи.
— На это-от ра-аз пра-авда, — вздохнул Лёня, прочитав мои мысли. — Уже би-илет ку-упили.
И он начал рассказывать, спотыкаясь на каждом слове, так что мне поминутно приходилось одёргивать его привычной фразой: «Лёня, пой!»
В кои-то веки бабушка Сима и старший Волк пришли к согласию. Если раньше Серафима Ивановна категорически противилась отправке Лёни в Москву, то теперь вдруг поддержала отца. А судя по тому, что он сразу приехал с билетом, все переговоры уже давно велись за Лёнькиной спиной то ли по телефону, то ли в письмах. Бабушка хотела, чтобы он поступал в Московскую консерваторию.
— В Со-очи не-егде да-альше у-учиться, — копируя интонацию, повторил её слова Лёнька. — А у те-ебя та-алант. Да про-овалился бы он, это-от та-алант!
— Но ты же хотел в Москву, — недоумевал я. — Ты там даже не был никогда! Неужели не интересно посмотреть?
Лёнька пожал плечами.
— Ра-аньше бы-ыло инте-ересно. А те-еперь всё ра-авно. Не хо-очу во-от та-ак, на-асильно. Ра-аньше на-адо бы-ыло.
Тогда я его искренне не понимал. Мне Москва, столица нашей родины, была знакома только по картинкам в книжках да фильмам, и я, не выезжавший дальше Лазаревского района Сочи, мечтал побывать в большом городе. Это сейчас уже осознаю, что Лёнька боялся потерять свой привычный мир, в котором хоть как-то научился существовать: бабушку, которая понимала его невнятную речь, преподавателей, которые научились принимать его таким, какой он есть, меня, единственного друга. Для него всё это было гораздо важнее, чем какие-то туманные возможности столицы, о которых ему все твердили.
— Ни черта ты не понимаешь, — убеждал я его. — В Москве театры, концерты, выставки! Да там скоро фестиваль молодёжи и студентов будет проходить! Я по радио слышал! Негры приедут, новоорлеанский джаз, представляешь? Ну где ты в нашей дыре настоящий джаз услышишь? Лёнька, да не будь ты дураком! Я бы всё на свете отдал, чтобы с тобой поехать!
— По-оехали! — Он вцепился в меня мёртвой хваткой. — По-оехали, Бо-орь!
Я только вздохнул. Ну да, так меня мать и отпустит. А за дедом кто будет смотреть? Я вообще понятия не имел, чем займусь дальше. Да и кому я в Москве нужен? Это он у нас почти москвич — с отцом-подполковником и квартирой.
— Прекрати трусить! Всё будет отлично! Поступишь в свою консерваторию, сразишь там всех своим талантом. У тебя же абсолютный слух, Лёнька! А память какая! А техника! Да тебя на руках носить начнут, как только ты крышку рояля откроешь.
Он как-то уныло на меня смотрел и совсем не заражался моим энтузиазмом. В конце концов я отвёл его домой, а сам вернулся на набережную. Дошёл до первой попавшейся кафешки и заказал бутылку портвейна. Наглость неслыханная, так как совершеннолетним я ещё не был. Но документы у меня никто не спросил, портвейн мне принесли, и я глушил своё отвратительное настроение дешёвым, а для меня тогдашнего невероятно дорогим пойлом, не понимая, что со мной происходит. А это просто заканчивалось наше с Лёнькой детство. Нищее, послевоенное и счастливое детство.
Лёнька уехал через три дня, и я ничего о нём не знал до конца лета. К Серафиме Ивановне подойти стеснялся. Я болтался как неприкаянный, собираясь то в матросы, то в водители, но на самом деле не хотел делать вообще ничего. А потом пришло письмо от Лёньки…
* * *
Москва Лёню оглушила сразу, как только он ступил на вокзальную площадь. Суетливые люди, похожие на отдыхающих, которых в Сочи он всегда с первого взгляда отличал от местных. Но если по Сочи отдыхающие ходили с блаженными улыбками вырвавшихся в рай счастливчиков, то здесь лица были разные и по большей части хмурые, напряжённые, озабоченные своими проблемами. Здесь никому ни до кого не было дела, причём это в равной степени относилось и к своим и к чужим. Такой неутешительный вывод он сделал уже в день приезда, очутившись в отцовском доме.
В детстве он много раз представлял себе, как папа забирает его в Москву, как он входит в комнату с высокими потолками и лепниной — почему-то в его воображении квартира отца очень напоминала квартиру Карлинских в Сочи, которая всегда казалась ему
