Норби (СИ) - Валентинов Андрей

Доброволец Земоловский, естественно, представился, не смолчав о своем странном, уставами не предусмотренном, звании. Офицер если и удивился, то виду не подал.

– Ближе к границе в этой «гвардии» все больше белорусы и евреи, а здесь и поляки нашлись, наши доморощенные большевички, холера! А нас еще за концлагеря проклинали!

Бывший гимназист прикинул, что мародеры не слишком похожи на красных комиссаров. Но. Разве не Ленин призывал грабить награбленное?

Капрал между тем принес недостающие части формы, и доброволец Земоловский предпочел отойти в сторону, чтобы не смущать. Что делать дальше, он уже знал. Мародеров скоро станут искать, значит, все нужное на телеги – и подальше отсюда. Переночевать в лесу, а потом. Была бы карта! Вдруг Свентокшиские горы не так далеко? Уйти к Святому Кресту, как рыцари в давнюю пору.

Солнце коснулось горизонта, и он понял, что надо спешить. Мертвые. Времени нет, их похоронят другие. У живых слишком много забот.

* * * «И над смертным часом нет власти, и отпуска нет на войне»[16]. * * *

– А теперь расскажи о себе, улан, – велел поручник Анджей Сверчевский, закуривая вторую папиросу подряд. О себе он уже поведал, пусть и кратко. Пограничная стража, воюет с марта, с самого первого выстрела. Неделю назад русские прорвали фронт севернее Бреста. Пограничный отряд охранял штаб армии, но вскоре не стало ни армии, ни штаба. Уцелевшие потянулись лесами на запад. Но не всем повезло.

Трещали дрова в костре, капрал Рыхлы возился у котелка. Не просто так, парень служил на заставе помощником повара. Ему и довелось возиться с добычей, бывший гимназист предусмотрительно взял на себя подводы. Не зря! Нашлись и припасы, и курево, и большая пачка денег.

Ехали узкой лесной дорогой, пока совсем не стемнело. Потом свернули на ближайшую поляну, разожгли костер, вырыв яму трофейной лопатой. С дороги и не заметить, если дым не выдаст.

Доброволец Земоловский рассказывать о себе не хотел. Уже пробовал, не понравилось. Но делать нечего, достал документы, протянул пану поручнику, а сам прикинул, с чего лучше начать? Наверно, с поезда, с русских самолетов в небе, с вкуса крови во рту. Когда же закончил, ужин оказался уже съеден, старательный капрал успел вычистить котелок и даже задремать.

Тихо возле умирающего костра. Гаснут красные угли в золе, ночной ветер развеял дым.

– Значит, говоришь, не верили? – спросил, наконец, Анджей Сверчевский.

Бывший гимназист кивнул.

Напрочь. Неизвестно кто, неизвестно откуда. И еще русский знаю.

– А то, что ты воевал, значит, не в счет.

Это был не вопрос, и доброволец Земоловский промолчал.

– Завтра решать будем. Могу отдать приказ, но. Так будет неправильно! Пусть каждый скажет то, что думает. Мне сдаваться нельзя, русские офицеров сразу же сажают в вагоны и куда-то отправляют. Не хочу! Но воевать. Как? До своих втроем не добраться, партизанить тут негде, в каждом селе – предатели. А русские на Варшаву идут. Наши на Францию надеялись, на британцев, а оно вот как вышло. Но ведь не сдаваться же, в самом деле!

И вновь бывший гимназист промолчал, но вовсе не потому, что не знал ответа. Где прячут лист? В лесу, среди других листьев. А где спрятаться человеку?

Слишком дорого стоил минувший день. Завтра! Все завтра!

Шумел ветер в кронах, острые звезды смотрели на поляну с холодных черных небес. По лесу неслышно шагала Мать-Тьма.

Костер умер.

3

– Ну, дал я ему в морду, – задумчиво молвил Тед Ковальски.[17] – Признаю: было. Так я же кто? Сержант я, понимаешь? А сержант это тот, кто дает в морду! Иначе всю службу запорешь. Согласен, штафирка?

– Нет, – односложно ответил я. Ссориться в этот утренний час не было ни малейшей охоты, кривить душой – тоже. Орали на меня – было, и сортир драить заставляли, иногда и зубной щеткой. Но до мордобоя морская пехота не опускалась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– И ты не согласен, – Ковальски отхлебнул из рюмки и гулко вздохнул. – Прямо как мое начальство. Ну, не помер же он, в конце концов!

Подумал и добавил:

– Вроде бы.

Бывшего сержанта я встретил в баре, куда зашел с самой мирной целью – выпить кофе. Заодно и разведать обстановку, поскольку тут, в баре «Одинокой Звезды», бывать еще не приходилось. Вот и разведал.

– А почему я ему в морду дал? Эта сволочь меня при всех «полаком» назвала, представляешь? И не просто, а еще словечко добавил, такое, что и повторять не стану, а то вновь озверею. «Полак»! Да мои предки в Новый Орлеан больше века назад приехали! Они, между прочим, шляхтичи. Герб Абданк!.. А! Перед кем распинаюсь? Ты о таком, штафирка, даже не слыхивал.

Миновать сержанта не было ни малейшей возможности – в баре он оказался единственным посетителем. Увидев меня, махнул ручищей, явно желая завести знакомство.

Я не возражал. С теми, кто записался в Легион Свободы, пообщаться имело смысл. Сержант Ковальски был именно из них. Со службы вылетел, год помыкался без работы, пару раз угодил в полицейский участок за буйство. Немудрено, такие шкафы, как он, падают с изрядным грохотом.

– А ты-то записался? – грозно воззвал отставник, привстав. Теперь он походил уже не на шкаф, а на скалу средних размеров. Странно, пьяным он вроде бы не был, но и на трезвого не походил. С похмелья что ли?

Скал я навидался с самого детства. У нас их в Монтане полно.

– Еще нет.

Отхлебнул кофе, поставил невесомую чашечку на блюдце.

– Посуди сам, сержант! Чем мы им можем помочь? В Войске Польском таких, как ты хватает, армия неплохая, только отстала на двадцать лет. Был бы ты, сержант, танком, а еще лучше танковым полком!

Ковальски вернулся на место, сразу же уменьшившись в размерах. Взял со стола рюмку, в пальцах покрутил.

– Не скажи! Иногда и рота судьбу целого сражения решает. А в Легионе уже не рота, не батальон даже. И поляки теперь знают, что не одни они, весь мир за Польшу вступился. Иначе бы русские не задергались. Слыхал, как наших на Северном вокзале постреляли?

– Видел, – кивнул я, не став вдаваться в детали.

По поводу стрельбы газеты шумели изрядно, интонируя, прежде всего, тот факт, что террорист – не француз, более того, прибыл на территорию страны по подложным документам. Но вот особого сочувствия к легионерам я не заметил. В одной статейке прямо было сказано: хотели, мол, рискнуть жизнью, вот и рискнули.

* * *

Ни Британия, ни Франция не желали воевать. Совсем! Однако разница имелась, британцы знали, что воевать придется и тянули время, наращивая военные программы. Недаром Черчилль, старый лис, каждую вторую речь в парламенте посвящал авиации! Готовилась и разведка, бюро Кинтанильи не зря воскресло, словно Феникс из пекла.

Франция же просто боялась. Социалисты в правительстве не хотели рисковать на очередных выборах, люди же умные, знающие расклад, всерьез опасались, что новой войны Прекрасная Франция не выдержит. Николя Легран встречался с такими. Мой друг писал, что они готовы не только отдать Гитлеру Польшу, но и вернуть кое-что из колоний. Заветной мечтой этих умников было стравить между собой немцев и русских, тогда бы война ушла далеко на восток. Ах, Париж! Лямур, бонжур, тужур!..

Мои предки – французы, а не поляки. Но сейчас я бы охотно поменял Францию и Польшу местами.

– Полякам нужны деньги, – проговорил я вслух. – Очень большие деньги. Фронт они сумели создать, теперь требуется оружие, причем именно сейчас!

Ковальски грустно вздохнул.

– А кто спорит? Без денег какая война? Но ты, штафирка как бухгалтер думаешь. Побеждают не деньги, а люди. Наберу взвод из тех, кто уже служил, погоняю по полигону пару недель – и устрою русским Хэллоуин. До самой Сибири побегут!