Асьенда - Изабель Каньяс

Хуана улыбнулась мне, бледно и безрадостно, и пошла прочь. Размашистая походка унесла ее за угол и за пределы моего зрения еще до того, как я успела произнести хоть слово. Я услышала, как вдалеке с грохотом захлопнулась огромная входная дверь. Долгое время я продолжала стоять на месте, в ушах бешено стучал пульс.

А потом со стороны моей спальни вдруг донесся слабый звук: женский голос напевал имя.

Хуана, Хуана…

Волосы на руках встали дыбом. Стоя в этом проходе, обездвиженная от страха, я открыла для себя несколько вещей:

В этом доме кто-то умер.

Мне нужна помощь.

В Сан-Исидро ее ждать не от кого.

9

Через два дня Палома принесла письмо Родольфо, отправленное в ответ на мое. Я пропалывала сорняки в саду перед входной дверью, широкая шляпа скрывала мое лицо от солнца. Мне хотелось расцеловать Палому, когда она вручила мне письмо, но я заметно поникла, когда увидела ее настороженность. Я не знала, что хуже – презрение во взгляде Аны Луизы или явное смущение Паломы?

Как только я сорвала печать с письма, грязными пальцами пачкая бумагу, Палома ушла.

В этот раз я попросила не только мебель.

Дорогая Беатрис, – начиналось письмо. Родольфо сообщил, что понимает мое желание позвать священника, чтобы тот благословил дом, закопал в саду статую такого-то и такого-то святого, а также окропил святой водой порог дома и комнаты. Передайте вложенное письмо падре Гильермо. Они с помощником будут более чем любезны оказать Вам эту услугу.

Губы искривились в мрачной ухмылке. Я не была набожной. Взгляды на духовенство я позаимствовала от папы, а он часто повторял слова Мигеля Идальго-и-Костильи[20]. О своих недругах из церкви священник-повстанец говорил, что те стали католиками «лишь для того, чтобы извлечь выгоду для себя: их бог – деньги. Под видом религии и товарищества они хотят сделать вас жертвами своей ненасытной жадности».

Я не верила священнослужителям – по меньшей мере, пока такие люди, как мой муж, могли купить их самих и их услуги. Тем не менее мне нужно было как-то помочь самой себе. Хотя я и не доверяла священникам, отчасти – и то была совершенно глупая надежда, рожденная бессонницей и отчаянием, – я верила, что они в силах сделать нечто, не подвластное мне.

Мне не было дела до святой воды или до молитвы, которую священники обычно бормочут на пороге.

Мне нужен был обряд изгнания.

А благодаря письму Родольфо священники придут в мой дом, и я докажу им, как отчаянно он мне нужен.

* * *

Наступило воскресенье. Я надела свой лучший наряд, как мы обычно делали с мамой по воскресеньям, и пощипала себя за щеки перед зеркалом, чтобы придать бледному лицу цвет. Я провела несколько беспокойных ночей – сны мои населяли мрачные тени, от которых я просыпалась с криком на губах и колотящимся сердцем и тянулась за спичками, чтобы снова зажечь свечи: я попросила Ану Луизу принести толстые сальные свечи. Я обыскала клумбы, на которых она высадила свои травы, и, не имея иного оружия, чтобы усмирить страх, срезала душистые, сочные пучки, которые затем разложила у порога в спальню.

Я размышляла об угольных отметках на кухне, но едва не рассмеялась от одной только мысли, что задам вопрос о них священникам – нелепее будет только спросить об этом отстраненную Ану Луизу.

Палома составила мне компанию по дороге в город. В экипаже стояла темнота. Девушка сдвинула одну из шторок и уставилась в окно, старательно избегая моего взгляда. У нее явно не было намерения вести по пути в Апан светскую беседу – собственно, у меня тоже.

Как и в наш с Родольфо первый визит, люди перешептывались, видя, как я иду по проходу, и их любопытные взгляды давили мне на плечи, пока я совершала коленопреклонение. Заняв свое место в передней части храма, я схватила эту власть и прижала ее к груди, и расползающееся тепло сожгло воспоминание о взгляде, которым Хуана наградила меня в том проходе. Я не сошла с ума. Не впала в ступор. Мне не показалось.

С этим домом что-то было не так.

И благодаря замужеству за Родольфо, благодаря тому, что за меня просит мужчина, я могла уговорить священника помочь мне все исправить.

Я наблюдала за падре, который совершал Евхаристию. Когда он говорил, кожа под его подбородком тряслась – как и полагалось упитанным людям. Война обошлась с ним милостиво, в отличие от его прихожан. Я потеряла счет вдовам, пока рассматривала людей, толпящихся у церкви, чтобы получить причащение. У многих мужчин с костылями, кто по возрасту годился в солдаты, виднелись заколотые пустые брючины и рукава.

Благословив их всех, падре Гильермо стал один за одним прощаться с горожанами у арочного проема. Я заколебалась, увидев, как он сжимает смуглые руки прихожан в своих собственных – белых, пухлых и пятнистых от старости. Клочки волос на его лысеющей макушке становились силуэтами на фоне ослепительно-лазурного неба Апана.

Я подошла последней, Палома следовала в моей тени.

– Донья Беатрис. – Падре очевидно был рад моему появлению. – Надеюсь, вы хорошо устроились.

Руки его были такими же потными, как я и представляла. Я выдавила из себя что-то, как надеялась, похожее на сияющую улыбку, на деле же считая мгновения, когда приличия позволят падре отпустить мою руку. Я насчитала по крайней мере на два мгновения больше, чем ожидала, но все равно продолжала улыбаться.

Мне пришлось залезть в свою плотно заполненную копилку светских разговоров и вытянуть оттуда несколько тем: «красота сельской местности», «доброта и великодушие моего мужа» и «покой нашего дома», чтобы заболтать падре. Только после этого я достала из сумочки письмо Родольфо. Я прочла его, а потом запечатала обратно: до чего приятным было обнаружить, что взамен на исполнение моих желаний Родольфо пообещал священнику серебра.

Их бог – деньги.

Если бы только падре знал, за что получит свою плату.

Я написала Родольфо длинное письмо с просьбой привести в Сан-Исидро священника, но я не затронула тему, которая действительно меня волновала: тело в стене, которое не видел никто, кроме меня.

Менее желанной, чем дочь предателя, была только сумасшедшая. А я таковой не являлась. Мне всего лишь, как и любой набожной католичке, хотелось, чтобы священник переступил мой порог своими пухлыми ногами и окропил святой водой кое-какие вещи в обмен на деньги моего супруга. Вот и все мои желания.

Ну, или по крайней мере так я сказала падре Гильермо в ярком свете воскресного утра.

Как только он