Евангелие от Джексона - Сергей Белан

— Знаешь, Джексон, — Верховцев подвинулся поближе, — у меня создается впечатление, что очень скоро гражданин Слесарев прибежит в наше заведение с новым заявлением о краже.

— Ну и что, гоните его взашей. Это человек, у которого все в жизни в прямом смысле прошло через задницу.

Верховцев задумчиво уставился в потолок.

— Мне кажется, для таких типов Меккой была бы зона. Там бы он в изобилии получал то, чего здесь ему явно не хватает.

— Э-э, нет, — засмеялся Джексон, — Бимбомчик у нас существо нежное, ему любви подавай, как пятнадцатилетней девчонке. Он ведь на полном серьезе влюбляется, а там народ жесткий, суровый, без всяких-разных манер и обхождений. Приходилось мне видать одного такого — ходил с ширинкой на заду…

— Пожалуй, я пойду, — сказал Верховцев. — Ты прав, здесь для меня ничего нет, а свое любопытство я удовлетворил. Ну ладно, этот Бом, он со сдвигом, таким родился…

— Не скажи, — перебил Джексон, — он как раз считает, что это мы со сдвигом.

— Пусть так, но этот детина, здоровенный мужик, к бабам ходит… Как он педиком стал?

— В известных мне местах на сей счет говорят: «Если только раз, еще не педераст». А рыжий, если за это денег дадут или сытную пайку отвалят, готов и матерь божью оприходовать. Где была совесть, там что выросло? А-а, по глазам вижу, что знаешь, ну иди.

— Удачи тебе, — пожелал на прощанье Верховцев.

— Да, да, вашими молитвами.

Дверь захлопнулась, Верховцев вышел на улицу. Вечер был тих и свеж, тяжести дневного зноя не ощущалось. На душе было удивительно спокойно, хотя хаос в голове не уменьшился ни на йоту. Впрочем, так бывало после каждой встречи с Джексоном. В целом же, контакт с давним приятелем благотворно влиял на лейтенанта милиции. Джексон заряжал его не только различной информацией к размышлению и необычными идеями, но и какой-то, не сразу постижимой для него, Верховцева, мудростью жизни.

Сон его в ту ночь был неспокойный: снились бубновые короли, которые вдруг превращались в пиковых, и липучий толстозадый Бим-Бом, страстно желавший ребенка уже почему-то от него. Тем не менее утром он проснулся бодрым и отдохнувшим.

Было без двадцати шесть, за окном уже рассвело. Выходной день позволял всласть поваляться в постели, но Верховцев надел спортивный костюм, кроссовки и вышел из квартиры. Не спеша спустился по лестнице, настроив дыхание на легкий бег. В последние несколько лет он не отступал от правила: как бы поздно не пришлось засыпать, в шесть утра — пробежка по парку. Исключения составляли лишь те дни, когда он вообще не ложился. Уже на второй-третий год работы в угрозыске он начал понимать, что запас здоровья при его нагрузках и непредсказуемо-рваном ритме жизни лишним никак не будет. На шутливые расспросы друзей и коллег, до каких лет он думает держать форму, Олег со своей серьезностью отвечал: «До смерти».

Его любимый Кировский парк не был пригоден для бега. Место это подходило скорее для неспешных прогулок, отдыха на многочисленных скамейках и даже для проведения азартных баталий разного толка, но не для бега. Вся загвоздка была в собаках. Эти четвероногие друзья человека прогуливали здесь своих хозяев практически в любое время суток. При виде бегущего любителя трусцы, свора из породистых и непородистых псов, побросав заботливых опекунов, с радостным лаем дружно устремлялась вслед за ним с единственной паскудной целью — цапнуть за ноги.

Быть может, только поэтому Верховцев невзлюбил собак и все свои симпатии перенес на котов. На эту тему на службе у него частенько разгорались жаркие споры с кинологом Берзиньшем. Схема этих споров была примерно такова: Берзиньш: — «Ну почему ты не любишь собак, они умны и преданны, а коты сплошь предатели»; Верховцев: — «Зато я никогда не видел, чтобы свора котов с воем кидалась на проезжающий транспорт или бегущего человека». Берзиньш: — «Ты признаешь, что собаки умней котов и в дрессировке с ними несравнимы?»; Верховцев: — «На моем месте Куклачев ох, как бы с тобой поспорил. А если насчет ума, то у Пушкина не пес ученый, а кот, заметь». Берзиньш: — «Но согласись, что собака для жизни более полезна, чем кот. Что взять с котов?» (Удар ниже пояса — явный намек на собачье сподвижничество в нашей работе). Верховцев: — «Как сказать, возьми Шарля Перро — Кот в сапогах — мне бы такого. Я уже не говорю о булгаковском Бегемоте или Матроскине из Простоквашино, да это просто клад!» Берзиньш брезгливо морщился и уходил, цедя сквозь зубы: «Не понимаю, как с такими взглядами можно работать в милиции». В подобных спорах он всегда уставал и не выдерживал первым, зато в своей сыскной работе, где особо не требовался хорошо подвешенный язык, его прилежание, дотошность и многотерпение являлись образцовыми, и ему не было цены. Различное отношение к меньшим нашим братьям все же не мешало им оставаться добрыми товарищами.

…Верховцев пересек двор и уже вышел на родную улицу Алфреда Калныня, когда с ним случилось нечто непредвиденное, круто изменившее его планы. Навстречу ему из темного подъезда, нелепо растопырив руки, двигалась мужская фигура в расстегнутых и слегка приспущенных штанах. Вид этого ходячего пугала был настолько необычен, что Олег даже отпрянул на проезжую часть и приготовился к отражению нападения. Но чудак с распростертыми руками враждебных намерений вроде и не имел.

— Человек, помоги, — жалобно выдавил он.

В его голосе было столько грусти и отчаяния, что Верховцев понял — случилось большое несчастье.

— Да ты опусти руки.

— Не могу, вытащи палку.

И только тут Верховцев сообразил, что в рукава ветровки этого бедолаги поперек спины вставлена палка. Палка упиралась в резинки на запястьях рукавов так, что без посторонней помощи избавиться от нее не представлялось возможным. Это обрекало ее носителя на бессрочное пребывание в экстравагантной позе огородного чучела. Верховцев отвернул рукав и вынул злополучную палку. Мужчина беспомощно опустил руки и заплакал. Верховцев посадил его на парапет.

— А теперь рассказывай, что произошло.

И тот, запинаясь и сбиваясь, стал рассказывать.

— Сам я командировочный, ну да, из Кзыл-Орды. Ну, пошел вчера в ресторан, «Кавказ» называется, посидел допоздна. Я вообще-то из-за своей внешности не пользуюсь благосклонностью женщин. Не удался в красоту. Сами посудите — невысокий, чтобы не сказать маленький, дохлый…

— Ну, это я вижу, — вставил Верховцев, — ближе к делу.

— Ах, да, конечно, — мужичонка задумался, как будто вспоминал, на чем остановился, и опять продолжил невеселое повествование:

— Уже перед закрытием познакомился с одной женщиной, миловидная такая, культурная, сидела себе скучала. Ну, выпили с ней по рюмочке, то да се, слово за слово, она меня спрашивает, хочешь, мол, приятно продолжить наше знакомство. Я — само собой, а почему бы и нет. Тогда, говорит, бери пару бутылок, заплати по счету и айда ко мне. Ну, я обрадовался, конечно, взял там же два коньяка, расплатился за обоих, все чин чинарем, и — вперед, как молвится, без страха и сомнений. Чуть не на крыльях летел по лестнице, на руках ее готов был нести. Вот, думаю, побалдеем, будет что о Риге вспомнить. Пришли, привела она меня, значит, на кухню. Открыл бутылку, она достала рюмки. Я тогда на радостях сразу и не сообразил, почему три, а когда дошло — было уже поздно. Из комнаты на кухню заваливает здоровенный жлоб — кулаки с пивную кружку. У меня аж мурашки по спине поползли, а баба, та, подлая, знай похихикивает. Поднял он меня за шкирку, словно Муму, ну что, говоришь, острые ощущения любишь? А у меня язык от страха к небу прирос. А он мне: «Бить тебя я не буду, живи, хорек блудный, хватит с тебя вертолета». Баба, смотрю, уже щетку половую волокет, снимает с нее ручку, а жлобина вставляет ее мне в рукава ветровки. Заливают в меня рюмку на дорожку, и — за дверь. Я кое-как спустился по лестнице, бочком, бочком, все руками по стенкам бился. Стою в подъезде, жду прохожих, кто бы помог. А уже второй час, народ редко появляется. К одиноким мужчинам не подхожу, уже остерегаться стал. Выходил пару раз к проходящим женщинам, — те сразу бежать, ну их понять можно — в темень такая раскоряка вылезает: «Девушка, постойте, можно вас на минутку». Решил ждать парочку какую, влюбленные, они более милосердные. Дождался. Смотрю идут — два парня, две девицы. Смеются, громко разговаривают. Я к ним: «Люди, помогите!» Они сначала опешили, потом вежливо так: «В чем дело?». Объяснил, как мог. Ржать стали, аж стены затряслись. Ладно, думаю, пусть посмеются, потом помогут. Я и сам бы на их месте, наверно, не удержался. Угомонились, тут один из хлопчиков и молвит: «Жалко, ребята, такую конструкцию портить, тут для комплекта еще и самокат клевый получится и будет агрегат-универсал что надо!» И заржали все еще пуще, на девиц даже икотка напала. Тю, блин, думаю, опять в какую-то каку влип. Правильно подумал. Подхватили меня, уж и не знаю как теперь называть, под руки, или под лопасти вертолета, и — назад в подъезд.