Коломна. Идеальная схема - Татьяна Алферова

— А зачем? — бестактно спросил Николай, Кирилл же млел, предвкушая картину, ведущую его по жизни.

— Моя картина поможет выйти на новый энергетический уровень, надеюсь, понятно, как это важно. Но соответственно уровню изменится круг общения, и вы, вероятно, будете реже видеться.

— Может, попробуем поговорить телепатически? — Николай пока удерживался от прямой грубости, но потихоньку готовился. Евгений вопрос воспринял доброжелательно, похоже, ему было не привыкать, или у него выработалась профессиональная доброжелательность, все-таки по специальности он считался психотерапевтом, если Кирилл не соврал.

— Вопрос некорректен. К общению на телепатическом уровне готовы далеко не все. Иной раз с животными бывает легче, чем с людьми. Почему — позже объясню. Я, кстати, легко общаюсь с карасями, они хорошо идут на контакт, рассказывают о своих делах.

Кирилл вернулся из прихожей, он ходил туда приложиться к фляге с коньяком, раз сегодня у них безалкогольный прием, невежливо обнаруживать свои пристрастия. Караси задели его за живое:

— Что они рассказывают? У них есть общество, я имею в виду что-то типа гражданского общества?

Евгений печально улыбнулся, сочувствуя толи карасям, толи людям: — Не стоит проводить прямых аналогий. Лучше расскажу любопытный случай из жизни собак. Занесло меня как-то раз к заводчику, разводящему…

— Папильонов, — подсказал Николай, вспомнив Нину с ее вечными историями о собаках. Папильоном Нина называла любую собаку, принадлежащую лично ей, или изображенную на гравюре из старого быта, независимо от происхождения.

— Нет, — Евгений улыбнулся на два градуса шире, — но тоже маленьких собачек: чи-хуа-хуа. Довольно редкая порода. И у этого вот заводчика один из щенят мог общаться на телепатическом уровне. Он поведал мне много интересного. В том числе то, что в прошлой жизни был начальником, и под ним числилось сорок человек. Правда, это было не здесь, не на нашей планете. Но он правильно реализовался, достойно жил, и сейчас ему хорошо — прекрасно общается с хозяином.

Николай, определившийся с гостем с первых тактов душного общения, занес его в раздел занудных придурков с уклоном в прикладную эзотерику. Он не ждал от телепата строгой логики, но поведанная история оказалась из ряда вон. Николай заинтересовался и раздражился одновременно:

— Позвольте, если верить в реинкарнацию, а вы в нее верите, достойная реализация ведет к рождению на более высоком уровне. А вы только что заявили, что из человека, жившего правильно, на следующем витке получился щенок чи-хуа-хуа. Странно звучит.

— Чушь, — живо возразил Евгений. — Не позволяйте стереотипам завладеть вашим сознанием и задумайтесь. Разумеется, щенок — более достойное существование для личности, нежели человек. А дерево еще достойней. Вы подменяете поступательное развитие регрессом.

— Блин, — задумчиво сказал Кирилл, — это что же получается, дерево — личность?

— Не всякое, конечно, — успокоил Евгений. — Некоторым просто повезло, сразу родились деревом. Взять хоть портрет кистей Николая, вот этот, что я просил оставить. Изображенная на нем молодая, будем говорить — дама, явно появилась здесь впервые. Это ее первое рождение. Кем станет в последующих рождениях, зависит от ее реализации. Пока же ей не повезло, родилась человеком.

Портрет стоял на столике, прислоненный к простенку между окон. В скуповатом свете уходящего дня краски казались мягче, и Олька выглядела абсолютно счастливой, распущенные волосы текли золотыми струйками, полные груди разглядывали зрителей, как забалованные нахальные зверьки. Николай развеселился:

— Действительно, не повезло. Это Олька, бомжа, живет по соседству в дворницкой, там у них что-то типа общины. Живут вчетвером, без воды, без света. Как только зимой не спалили конуру своими керосинками.

— Во как! — телепат внимательно слушал, даже носом поводил от усердия. — Значит, не так уж не повезло, установка ей дана хорошая.

— И, между прочим, — Николая повело по рельсам нелинейной реальности, — она живет здесь не первый раз, ошибочка вышла. До революции она владела этим флигелем и держала здесь красильную мастерскую. А ее внучка, или дочка, не важно, жила наверху вплоть до этой недели, только-только померла. Звали ее в той жизни Екатериной, а в семнадцатом году она рванула в Голландию, но в этой жизни, как видите, вернулась в родные пенаты.

— Это невозможно, — воспротивился Евгений. — К тому же, до революции этого дома вовсе не существовало, никакой мастерской быть не могло. Этот район застраивался деревянными домами, только в двадцатых начали ставить кирпичные. Я хорошо город знаю, а по концу девятнадцатого века — специалист. Собираюсь книгу писать, но так мало времени, никогда его не хватает.

Николай вскочил на ноги, набрал в легкие побольше воздуха, чтобы немедля выложить и про Любу, и про отравление, и про Самсонова — до кучи, чтобы этот телепат умылся своими способностями, но в дверях появилась бледная Любаша, умоляюще поднесла к губам прозрачный пальчик с ненакрашенным остриженным ногтем, — он не решился. Однако же излишек воздуха из легких надо было куда-то девать, и хозяин выдохнул: — До свиданья! — получилось слишком громко, по смыслу выходило не до свидания, а пошли вон, так гости его и поняли. Кирилл хихикнул, и нашим, и вашим, что-то пробурчал, поднялся на ноги. Евгений сначала поднялся, после весомо укорил:

— Ты сердишься, Юпитер, значит ты не прав.

— Ну вот, и на ты перешли, — согласился Николай и теснил гостей к дверям, — как приятно провожать друзей тихим вечером.

— Увидимся, — сердечно пообещал телепат, выдавливаясь на лестничную площадку.

— Ах, — слогом девятнадцатого века сказала Люба, появляясь из кухни — ах, беда какая. Вы хотели все передать этому неприятному человеку. Отчего вы относитесь к нам, жившим раньше вас, как к недоразвитым каким-то. Я смотрела ваши книги…

Николай с некоторым смущением окинул взором стеллажи, на которых вперемежку с классикой хранились мягкие цветастые томики детективов и псевдоисторических приключенческих романов.

— Да-да, — подтвердила Любаша, — вот эти с весьма откровенными обложками. Люди моего века описаны пристрастно, мы и говорим в этих романах странным языком, как актеры изображающие приказчика в светской гостиной, и действуем как душевнобольные. А ведь, судя по всей здешней библиотеке, ваше образование носит случайный характер, и скудость…

Николай начал говорить, еще не осознавая, что именно, лишь бы перебить. Жизненный опыт вопиял во всю глотку о том, что нравоучения можно принимать только от спонсоров, вместе со спонсорской поддержкой. Дамские нотации, это мурлыкающее или воркующее брюзжание следовало обрывать, либо не слушать. Легко не слушать жену, она тихая, тяжелее Риту, особенно, когда та в качестве аргумента швыряет на пол кружку, пусть эмалированную и небьющуюся. Но не слушать привидение! А ну начнет в мысли влезать по-настоящему, это же не давешний телепат, а полнокровное привидение, хоть он порой и забывает о Любиной природе. Тут одним раздражением не обойдешься, не дошло бы до сцены, а в гневе Николай бывает нехорош, говоря слогом девятнадцатого века — ах, нехорош!

— Я знаю, кто убил твоего Самсонова — зачем сказал, пусть бы сами разбирались по своим потусторонним законам.

Любаша ахнула, еще и еще раз, сцепила руки замком, прижала к подбородку, прикусив большие пальцы. Николай расстроился, сейчас станет еще хуже, она примется расспрашивать, ему придется подробно описывать свой сон, Люба будет убиваться и рыдать. В том, что на самом деле все так и было, как в его сне, Николай не сомневался. Насчет Кошки давно подозревал — не первый век живет, больно ушлое животное. А кошки традиционно дружат с домовыми, если верить народным приметам — не на пустом месте возникло суеверие. Его Кошка и Хозяин показали живую картинку, может, специально, чтобы Любе рассказал? Странно, почему сам Хозяин не рассказал Любе. Мысли отливались глуповатые, притянутые за уши, розовые и развесистые, точь-в-точь, как в мягких романах на стеллажах. И что-то мешало. Довольно быстро Николай сообразил что — Люба молчала. Ушла в маленькую комнату, села на кушетку, блестела на него глазами оттуда и — молчала. Он заварил себе чаю, назло, пусть смотрит, как люди чай пьют, и завидует, сама-то не может. Выпил чашку, отнес на кухню. Молчит. Не спросит. Не стану сам ничего говорить, — решил Николай, и заявил:

— Самсонов твой подлецом оказался.

Люба продолжала бестактно молчать.

Николай не выдержал осады. К тому же подала голос справедливая ревность, он привык считать Любу своей, полагая, что она к нему достаточно привязалась и по-своему, как у них там, у привидений, положено, неравнодушна. А тут — на тебе, такое оголтелое молчание. Рассказал все: как шел за Петром Гущиным по Могилевскому мосту, как попал на квартиру к Самсонову, как подслушивал вместе с Гущиным и понял, что Самсонов провокатор, ну и далее. Описывая оглушительный выстрел и запах пороха в сенях, заметил, что Люба не слушает.