Персоны нон грата и грата - Евгения Доброва

Его внимательно выслушали; он побуянил и успокоился, купил сосисок, макарон, пачку «Пэлл-мэлла» и ушел. Наутро следующего дня заветные бутылки исчезли с витрины и не появились там больше никогда.

Собственной рукою, как говорится. Propria manu.

Карлос остался предан компании даже после того, как получил расчет. Он поступил по-японски.

Откуда взялась Светка, я так и не поняла. Кажется, Карлос спас ее от контролеров в троллейбусе. Или в автобусе. Совершенно не помню лица, память сохранила лишь белые шерстяные носки, в которых она ходила по нашей холодной квартире. Незаметное худое существо женского пола в возрасте около тридцати. В детстве у нее наверняка была кличка Тень или Моль. Ассоциация с молью подкреплялась и густым шлейфом лавандового одеколона, которым она поливалась без меры. Моль-Антимоль.

То, что она делала в нашей квартире, называлось «в гости».

— Сегодня Светка в гости придет, — говорил Карлос, и мы шли в «Ноленс Воленс» за красным сухим. Моль предпочитала молодое божоле, и вообще, алкоголь был одним из немногих вопросов, в которых она разбиралась.

— С ночевкой?

— Захочет — останется.

В дальнем углу нашей единственной комнаты стояла маленькая продавленная кушетка, именуемая за свою неудобность «собачий диванчик». Так что оставить человека на ночь мы могли.

Моль всегда приходила в половине девятого. Она работала на какой-то глупой работе, кажется, пришивала пуговицы к мужским пиджакам на фабрике «Большевичка». Мы накрывали на стол. Карлос разливал божоле, я нарезала ветчину и сыр. Моль доставала из сумочки шоколадку.

Большую часть времени Моль молчала, а если и говорила, то невпопад. Она просто сидела на табуретке между холодильником и окном и смотрела на Карлоса. За бутылкой Карлос рассказывал истории. Про то, как экспромтом играл Снегурочку в новогоднем спектакле. Про то, как в его прежний дом в Грозном попала бомба. Как мать бросил отец. Как расписывал палехские подносы в одном из первых кооперативов. Как попал на дегустацию двадцатипятилетних коньяков в отель «Метрополь». Как работал охранником и однажды стрелял в человека. Историй в нем хватило бы на многотомную энциклопедию жизни.

Я тоже сидела на кухне, читала учебник по теории драмы и краем уха слушала Карлоса. Да, именно так мы ему и внимали: она открыв рот, я вполуха. Я ей была не конкурент.

Так проходили вечера. После застолья мы расстилали Моли собачий диванчик. Рано утром она уходила, и я никогда не слышала как.

Был март, сырой и холодный, когда наконец это случилось. Карлос и Моль засели за божоле, а я как назло в тот день простудилась и пошла принять горячую ванну. В воде согрелась и заснула, а очнувшись через пару часов, обнаружила, что мое место в постели занято.

Я пошла на собачий диванчик. Я даже ничего не сказала, хотя они не спали. В конце концов, за квартиру платит Карлос. Кого хочет, того и приводит, это было ясно как день. Хотя была ночь.

— Можешь пока в общаге пожить? — спросил он наутро. Прямо, без предисловий. Я поморщилась, собрала шмотки и вернулась в восьмиметровую комнату с мышами и розовыми обоями.

Моль слушала Карлосовы истории еще месяца три, а потом исчезла. Оказалось, все это время она переживала размолвку с женихом, и вдруг они помирились. Карлос позвонил в общежитие и продиктовал для меня записку. Пару дней я размышляла, стоит ли перезванивать. Потом решилась.

— Возвращайся и выходи за меня замуж, — сказал Карлос по телефону.

— Без любви грешно, — ответила я.

В ресторан «Саппоро» я попала через семь лет. Восточная сказка голодного студенчества не выветрилась из памяти за эти годы, и хотелось наконец воплотить ее в жизнь. Я собралась и пошла. Одна. Сказка моя, не буду ни с кем делить.

Но оказалось, Карлос здорово приукрасил действительность. Ресторан «Саппоро» являл собой дурно пахнущий неуютный длинный зал со слышимостью оперного театра. Разумеется, можно было сразу развернуться и удалиться, но что-то заставило меня пройти этот раунд до конца. Я полистала меню и выбрала: суши с икрой, сашими из тунца, чайник зеленого чая ко'кей-ча и — как без него — вожделенное мраморное мясо.

Через четверть часа принесли заказ. Вот оно, симофури, божественный говяжий край. Нежнейший ароматный кусок, украшенный вешенками и прозрачной стружкой маринованного имбиря, напоминающего лепестки роз «Флорибунда». На секунду даже показалось, что где-то вдалеке играют до-минорную прелюдию Баха. Я мысленно облизнулась и стала наливать чай в грубую глиняную пиалу.

Боже, но что это? Вместо чая в чашке дымился обычный кипяток. Я нажала на кнопочку в столе и вызвала официантку.

— Мне забыли положить заварку.

— Это японский чай. Он подается так.

В каком это кино есть сцена: «Милая! Да у тебя не чай, а анализ!»? Прямо будто в «Саппоро» снимали.

— Вы серьезно?

— Хотите, позову специалиста по чаю?

— Не стоит беспокоиться. Вы просто заберите чайник и принесите, чтобы плавала заварка.

— Хорошо.

Через пару минут гейша вернулась и с ядовитой улыбкой водрузила чайник на стол. Я приподняла крышечку. В крутом кипятке плавали редкие чаинки.

«Это вечер памяти тебя, Карлос, — подумала я. — А анализ, не иначе, символ нашей тогдашней жизни: хотелось, чтоб она была как мраморное мясо, а обернулось все блокадным кипяточком. Да-с…»

Обдумывая этот мрачный парадокс, я подцепила кусочек симофури. Увы, за время выяснения отношений с гейшей оно совершенно остыло. «Черт меня сюда понес», — подумала я. Вечер был безнадежно испорчен. Нарушая все писаные и неписаные правила японского бонтона, я еще немного поковыряла палочками в тарелке, после чего подозвала официантку и буркнула: «Колы!»

В ресторане было пусто, лишь за соседним столиком сидела чета пожилых японцев. Внизу, на проспекте, гудели машины. В высокие витражные окна хлестал дождь. Девчонка принесла стакан колы. Окончательно погрузившись в черную меланхолию, я отхлебнула.

Кола была теплая.

ЧУДЕСНЫЙ ЛЕНД-ЛИЗ, ИЛИ ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ

Известно, что больше всего на свете я люблю помидоры. Спросите меня, чем я хочу питаться, если всю жизнь можно есть только что-то одно, и я отвечу не задумываясь.

Плоды сих представителей семейства пасленовых я потребляю во всех производных, за исключением того (а исключения лишь подтверждают правила), что категорически не ем кетчуп.

Всю прочую еду из помидоров я пожираю. От банки (тарелки, чашки) меня надо оттаскивать.

— Опять не уследили, деточка сока обпилась…

Деточка лежит на кровати и стонет.

Когда деточка видит что-то томатное, она не владеет собой. Или владеет, но с огромным трудом. Помню, в школе, на поминках Юльки Шишковой, старосты нашего класса, которую сбила машина, я прямо-таки извелась, что нельзя дотянуться до плошки с соблазнительнейшими дамскими пальчиками в собственном соку. Так до сих пор и стоит перед глазами.

Но вернемся в сознательный возраст. Однажды в никудышное дождливое лето, на унылой подмосковной платформе Сушкинская произошло чудо. В единственную на весь дачный поселок палатку-тонар завезли заморский товар. Консервы. Литровые слегка заржавевшие банки порубленных томатов в собственном соку производства города Окленд, Америка. Семнадцать рублей банка. Ни до, ни после в своей жизни я таких консервов не видела. Это было не менее удивительно, чем если бы в супермаркетах взбалмошного портового Окленда продавались яйца Петелинской птицефабрики, находящейся в пяти километрах от упомянутой дачной платформы: fresh eggs, made in Petelino, near Sooshkinskaya, Odintsovskiy district, Moscow region, Russia.

Я съела всю партию.

Местные алкоголики остались без закуски.

Чтобы познать контраст, надо понимать, что такое Сушкинская. Само название возникло потому, что под участки осушили болота. Но, конечно же, все равно это было очень сырое, вечно подтопленное и комариное место. За ночь я теряла энное количество крови. Днем съедала банку помидорной болтушки из Окленда. В таком нулевом балансе и продержалась все лето.

Настала осень, мы вернулись с дачи и, обнаружив в холодильнике пустые полки, всей семьей собрались в магазин «Ашан» за продуктами. Встал вопрос о том, сколько покупать томатного сока.

В коробке двенадцать пакетов по литру. В прошлый раз брали две коробки, двадцать четыре пакета, и до следующей закупки — а она у нас раз в полгода — мне не хватило.

— Возьму, пожалуй что, три коробки.

— Лучше посчитай, сколько ты выпиваешь, — сказал папа.

Я посчитала, и получилось сорок восемь литров.

— Какой ужас! Это когда по пакетику из «Перекрестка» приносишь, то незаметно…

— You are what you eat.

— Конечно! Помидорина — это же мой образ. Листья у нее ядовитые, плоды, пока незрелые, тоже. А когда созреют, то райские.