Тиран - Валерио Манфреди

Весть о том, что Гермократ везет на родину останки ее погибших в бою сынов, породила в народе сильное волнение; граждане явились в Народное собрание, чтобы обсудить процедуру пышных публичных похорон. Вскоре кто-то предложил немедленно вернуть Гермократа в Сиракузы.

Диокл, до того момента державшийся в стороне, понимая всю шаткость своего положения, вмешался в дискуссию и попросил слова.

При его неожиданном появлении все смолкли, и в зале воцарилась напряженная тишина.

7

— Сиракузцы! — начал Диокл. — Я понимаю ваши чувства, я знаю, что вы испытываете. Я тоже потерял в Гимере друзей и тем не менее не стал задерживаться, чтобы подобрать тела…

— Потому что ты трус! — воскликнул один из присутствующих.

— Тишина! — потребовал председатель собрания. — Дайте ему сказать.

— Я не сделал этого, — продолжил Диокл, — потому что поставил бы под угрозу и других своих товарищей. Я предпочел вернуть их на родину целыми и невредимыми. Поступив так, я спас также многих беженцев — иначе их бы тоже перебили…

— А многих других ты оставил на произвол судьбы! — крикнул еще кто-то. — Людей, поверивших в нас, доверившихся нам. Ты всех нас обесчестил!

Произнося эти слова, выступавший указывал на Диокла пальцем, и тот заметил у него на запястье браслет с изображением дельфина — то был знак Братства, к которому принадлежал Дионисий.

Председатель собрания снова призвал присутствующих к порядку, и Диокл продолжил свою речь:

— Поверьте, у меня не было выбора! Ясно стало, что город не удержать: никто не спасется после того, как на штурм пойдет семидесятитысячная армия. Этот кровожадный варвар не прекратил бы осады до тех пор, пока бы не уничтожил всех жителей Гимеры до единого. Я по крайней мере спас женщин и детей, а также многих мужчин… Но я пришел сюда не для того, чтобы защищаться от ваших обвинений. Я действовал по совести и храбро сражался. Мои соратники мне в том свидетели. Я здесь для того, чтобы убедить вас не пускать Гермократа в город…

По рядам присутствующих пробежал ропот недовольства. Некоторые просто выругались, кое-кто выкрикнул в адрес Диокла оскорбления.

— Знаю, сейчас вы воспринимаете его как бросившего вызов варварам смельчака, разбившего лагерь на развалинах Селинунта и вернувшего вам останки ваших сыновей. Может, таков он и есть. Но он также и расчетливый авантюрист, человек, поставивший себе целью захват власти. Сиракузы — демократическое государство, а демократиям противопоказаны сильные личности, вожди и герои. Им нужны граждане, обычные люди, каждый день исполняющие свой долг и служащие своей стране. Если Гермократ войдет в город, разве устоят наши свободные учреждения? За ним последуют жители Гимеры и Селинунта, а также отряд наемников-азиатов, оплачиваемых персидским золотом. Эти люди преданы ему, а не городу и не его учреждениям и готовы ради него на все. Если его единственная цель — вернуть нам тела наших павших, то зачем он ведет за собой тысячи воинов?

— Потому что он собирает армию, чтобы изгнать карфагенян со всей территории Сицилии, — раздался голос Филиста.

— Я знаю, на чьей ты стороне! — осадил его Диокл. — И нам обоим хорошо известно, что твой друг Дионисий женился на дочери Гермократа.

— Дионисий мой друг, и я горжусь этим! — воскликнул Филист. — Это храбрый человек, никогда не щадивший себя в бою, в первых рядах выступавший навстречу опасности и смерти. Быть может, верность дружбе — это нечто предосудительное?

Диокл не ответил ему и продолжил свое выступление, обращаясь к членам Народного собрания:

— Быть может, вы забыли о том, сколь спесивы аристократы? Если вы позволите Гермократу пройти через городские ворота, будьте уверены: он снова приведет к власти ваших прежних хозяев, поровших вас, если вы не работали на их полях, словно животные, с рассвета до заката, даже не удостаивавших вас взгляда при встрече на улице и заключавших браки только между собой, будто они принадлежали к особому племени, отличному от всего остального человеческого рода.

Филист снова возразил ему:

— Не слушайте его, граждане! Он говорит так, чтобы отвлечь ваше внимание от своей несостоятельности, от тени бесчестья, легшей на нас из-за того, что бросил наших союзников на произвол врагу, сбежал ночью, по-воровски, оставив непогребенными тела ваших сыновей, низведя их таким образом до состояния добычи собак и хищных птиц. Я же, напротив, прошу вас принять Гермократа по эту сторону городских стен. Его несправедливо отлучили от занимаемой должности, ему отказали в возможности вернуться на родину, хотя он и не совершил никакого преступления. Гермократ — единственная наша надежда. Только этот полководец способен изгнать карфагенян с острова и отомстить за ваших сыновей!

При этих словах толпа пришла в движение. Многие встали, оглашая зал восклицаниями, обращенными к Диоклу:

— Прочь с дороги! Мы хотим получить своих павших отцов и сыновей! Ты говоришь так только из зависти!

Однако собравшиеся в своем большинстве продолжали молчать. Было очевидно, что речь Диокла оказала на них определенное влияние.

Наконец, архонты[16] решили поставить на голосование горячо обсуждавшиеся в течение дня вопросы, касавшиеся похоронных церемоний за счет государства, с воз-дачей почестей павшим, и вынесения решения о возможности возвращения Гермократа в город.

Первое предложение было принято, второе — отвергнуто, снова с очень небольшим перевесом голосов.

Тем не менее группа граждан выступила с инициативой: приговорить Диокла к изгнанию за некомпетентное командование армией и за трусость перед лицом врага. Предложение одобрили огромным большинством, как будто горожане чувствовали себя виноватыми за то, что отказали в праве вернуться одному из самых доблестных сынов Сиракуз, и хотели компенсировать это ссылкой его главного соперника.

Гермократ во второй раз за последнее время получал приказ об изгнании из родного города. Не принесло никакого облегчения и то обстоятельство, что Диокла тоже приговорили к ссылке. Новости эти сообщили ему делегаты Народного собрания. Тот, кто выступал от их имени, делал это явно неохотно, видно было, что ему очень неловко, и еще более не по себе ему стало, когда Гермократ не удостоил его никаким ответом, только склонил голову на грудь и презрительно промолчал.

Заговорил Дионисий:

— Вы можете забрать погребальные носилки с останками своих погибших и воздать им последние почести, как они заслуживают. Чем раньше вы уйдете, тем лучше.

Посольство без промедления двинулось в обратный путь и через час было уже в городе. Носилки поставили в ряд на агоре, чтобы каждая семья могла опознать своих близких. Если благодаря браслету из ивовой лозы удавалось выяснить личность погибшего, то его имя вырезали на дереве носилок. Если же имя было невозможно определить, надпись гласила: «αγνωτο», то есть «неизвестный»; в том же случае, когда на носилках покоились фрагменты тел разных людей, рядом стояло слово «πολλοι» — «многие».

Возвращение останков оживило боль родителей и родственников, и ночь напролет во всех кварталах города звучали плач и стоны. На следующий день справили похороны. У стен города зажгли погребальные костры, и огонь поглотил то, что пощадили собаки и стервятники. Остывший прах раздали родственникам, чтобы те предали его земле.

Арета тоже участвовала в церемонии, так как среди погибших был ее двоюродный брат, к которому она всегда испытывала привязанность. Девушка уже собиралась уходить, желая добраться до дома прежде, чем наступит ночь, как вдруг услышала, что кто-то преследует ее; она ускорила шаг.

Нетрудно было сообразить, что в такую пору только рабыня или уличная девка может бродить одна. Ощущение тревоги обострилось. Не оборачиваясь, она пошла еще быстрее, переходя на бег, желая только добраться до дверей дома и запереться изнутри. Шаги преследователя тоже стали торопливее и тяжелее, как и ее сердцебиение. Потом внезапно все стихло.

Арета остановилась и обернулась. Никого. Она вздохнула с облегчением и поспешно двинулась дальше, но, едва завернув за угол, столкнулась с человеком в темном плаще и невольно вскрикнула.

— Тсс! Сиопа! — приказал ей властный голос.

— Дионисий! — воскликнула Арета, узнавая мужа.

Голову и лицо его скрывал капюшон.

— Иди вперед, не останавливайся. Я последую за тобой до самых дверей.

Так они и следовали друг за другом по улицам квартала Акрадина до дома с навесом. Почему-то только сейчас она заметила, что на виноградной лозе и на фиговом дереве, растущем как будто из самой стены, прямо возле входа, уже распустились листочки. Арета достала из сумки ключ, отперла дверь и впустила мужа внутрь, потом поспешно закрыла замок на два оборота, бросилась Дионисию на шею и крепко обняла. Тот прижал ее к себе и долго так держал, не произнося ни слова.