Еська - Михаил Першин

– А где ж твоё ружжо-то? Им-то, небось, сподручней было б с Пантером сражаться.

– Ружья нам выносить не велено. Потому они все как есть учтёные. А меч аль там копьё в дорогу захватить – это вроде как иным хворостину взять слепней отгонять.

– Знавал я одно тако место, – Еська молвит. – Может статься, что и матушка твоя мне знакома. Но об том после потолкуем.

Идут дале, а тропка и впрямь заколдована будто: они шаг ступят, а на полдюжины впереди окажутся. Вот этими самыми несколькими словами перекинулись – а уж в самой чащобе предремучей оказалися.

Слышат: впереди ветки трещат. Шагу прибавили – промеж деревьев шагает кто-то. И шаги-то нескорые, ноги едва двигаются. Устал, видать, ходок, сил нет. Стали догонять – парень первым узнал, да как закричит:

– Матушка!

Она обернулась, тут и Еська разглядел. Так и есть – Фряня!

– Фрянюшка!

Она к ним кинулась, да только ещё дале оказалася.

– Стойте, матушка! Стойте! А то сызнова мы вас из виду утеряем. Где есть, там и стойте. Мы сами до вас доберёмся.

Остановилась Фряня, праву руку к ним тянет, а левой слёзы утирает, шепчет:

– Есюшка, Па́нюшка, Есюшка, Панюшка:

А Панюшкой, сами смекаете, сынка ихнего звали, что Еська младенцем бессмысленным у Фряни оставил, ан вот как парнишка-то вымахал!

Стали подходить. Вроде, ближе и ближе становятся, а вплоть дойти не могут. Побежали, ан и добечь по тропе зачарованной нельзя.

Уж так близко стали, что дыханье слыхать другдружкино, да рукой не дотянешься.

У Фряни ноги-то и подкосились. Знамо дело: цельный день по кочкам да буеракам прошагала. Тут и Еська с Панюшкой стали: всё одно – дойти не дойдёшь. Это Панюшка так решил. Еська-то готов был хоть до ночи бечь, хоть до завтрева, но тот его остановил:

– Постой, говорит, добрый человек, силы побереги. Они нам для Пантера понадобятся.

– Да какой он те «добрый человек»! – Фряня сквозь слёзы говорит, да и смеётся в это же самое время: – Батя он твой родный, Еська. Мы же ж, Есюшка, за тобой-то и шли. Ан вот вишь ты, как выходит: свидеться свиделись, а и коснуться-то друг дружки не можем.

Тут Панюшка ей всё и поведал: что это за лес такой и что за тропа, и кака́ мука их ожидает после как смеркнется.

– Эх, не погибель страшна, – Фряня говорит. – Я, Есюшка, тебя сыскала, уж одно это мне под конец жизни утешением станет. Вот коли б ещё обняться напоследок да поцаловаться хоть разочек крепенько, как в тогдатошние дни – аль забыл ты, как оно было? – и помирать не страшно б. А только почто ты́, сыночек мой родный, погибнуть должон?

– Вы, матушка, зря слова эти самые говорите. Я и сам помирать не сбираюся и вам не дам. Потому у меня меч, что молонья, быстрый. Я энтому зверю елды-то поотрубаю.

Фряня сквозь слёзы улыбнулася и говорит:

– Это он с издетства такой боевой. Никому из пацанов спуску не давал!

– Иного боюсь, – Панюшка продолжает. – Ежели этак мы вас догнать не могём, то и к ему с запозданьем явимся, когда он уж вас мучать зачнёт.

Хотела Фряня ему возразить аль слово утешное молвить, но тут рык раздался страшенный, аж листва с веток полетела.

Вскочили они на ноги, Панюшка меч поднял. И в энтот самый миг из-за дерева Пантер Злоебучий выскочил.

Ждал Еська, что он гадок будет, ан такого и представить не мог. Чирьи на шкуре шевелятся, подрагивают; с глаз вроде слеза сочится, да токо никакая то не слеза, а слизь мандовая, да ишо зловонная сил нет; языком раздвоённым по морде обводит, слизь энту самую слизывает; а уши так торчком и стоят, аж шкура на залупах разворотилася.

Повёл Пантер носом, да и сел наземь. Головой водит – решает, видать, с кого начать: вроде, бабёнка посочнее будет, да зато тех-то двое.

Панюшка как мечом замахнётся – кричит: «Ступай, мол, прочь, чудище поганое!» Тот только оскалился да к Фряне двинулся. Она прочь от его бечь кинулась, да заместо того прямо в лапы и угодила.

Панюшка, напротив того, вперёд рванулся да мечом как рубанёт. Только тропка-то похитрей вышла: он вперёд шаг делает, а она его кру́гом ведёт, он – ещё шаг, а она его – дале вбок. И меч, заместо чтоб рубануть по шкуре, вдоль скользнул и не поранил её, а словно бы даже погладил.

Как прошлась поглажка энта по залупкам-волдырям-то, они и встрепенулись, по всей шкуре навроде как ветер по омуту пробёг. Пантер едва Фряню не выпустил. Панюшка вновь рубанул и обратно зверю нега одна вышла, а вся шкура аж засверкала от слизи новой. Однако он всё ж смекнул, что в лапах-то понежней будет. На шаг отскочил, да и когти выпустил.

Панюшка мечом машет, а достать зверюгу не может. А тот уж Фрянюшку до́ крови разодрал. Она губу закусила, шепчет только: «Панюшка, родненький, ступай прочь, неча тебе тута делать, на позор мой да погибель глядеть».

Тут Еська и смекнул: коли тропка зачарована, может, помимо её попытать удачи? Да и полез по стволу. И едва от земли оторвался, словно тяжесть какая с ног слетела. С ветки на ветку, с ветки на ветку – через миг ровнёхонько над головой пантеровой оказался. На сук? пристроился, ветку сломил, да и давай хлестать его по ушам да промеж ушей. Пантер головой вертит, зубами пытается за ветку ухватиться да Еську наземь сдёрнуть, ан тот ловчее был.

Панюшка это увидал, хотел тоже наверх взобраться, да ему меч помешал. Тогда он как побегит к Пантеру. Хоть тропка его обходом вела, а всё одно – кругами, кругами – да ближе приближаться стал.

Еська тем временем Пантеру покоя не даёт, по ноздрям попасть пытается, потому понимает: раз у того глаз нету, то ему нюх зренье заменяет. Пантер не в шутку осерчал, бросил Фряню, на лапы задние встал, передними пытается до Еськи дотянуться, да и ревёт так, что и впрямь слуха лишиться можно.

Панюшка по кругу бегит, кричит истошно:

– Держитесь, батюшка! Держитесь, родимый! Ишо немного, версты две, не боле, осталося.

Видит Пантер, не дотянуться до Еськи, стал дерево раскачивать. Уж Еська и прут свой выпустил, обеими руками за сук едва удержаться может.

И почти Пантер Еську сбросил. Но тут Фряня, хоть сама кровью исходила, за хвост Пантера ухватила – а он как раз к ей спиной оборотился. Да только ненамного это зверя задержало. Потому у его заместо хвоста ж елда болталася, так ему от того, будто, лишь сил прибыло. Встрепенулся, помлел малость, да с новой силой дерево качать зачал. А хвост уж не болтается, а стоймя стоит. Правда, за энтот миг Еська успел покрепче умоститься. Но всё одно ненадолго б этого хватило.

А Панюшка орёт:

– Мне с полверсты остаётся. Держитеся-а-а-а!

Поняла Фряня, что через хвост Пантера не проймёшь, отпустила. И вдруг видит: как раз на том месте, где елда у всякого кобеля должна быть аль манда у суки – ничё нету, место ровное. И кожица на месте сем гладкая, нежная, и шёрстки – ни волоса. Уж её силы оставляли, но она привстала и в энто самое место впилася ногтями.

Тут-то Пантер и взвыл по-настоящему. Ствол отпустил, наземь рухнул, да и колесом покатился. И – прямо под ноги Панюшке. Тот как мечом махнёт, да напополам зверя-то и разрубил.

Стали Еська с Панюшкой Фряню отхаживать, кровь останавливать. А она-то вовсе без чувства, глаза закрыты, губы белые, грудь едва-едва вздымается – не понять даже: то ль от дыхания ейного, то ль просто ветер платьице шевелит.

– Сходи-ка за водой, отыщи ручеёк какой поблизости, – Еська говорит. – Да по веткам лезь, не то тропка тебя отсюдова не пустит.

– Ан попытаю по земле.

И впрямь, будто чар и не бывало: шаг-другой, да и скрылся Панюшка за деревьями. А Еська Фряню по лицу да по волосам гладит, шепчет: всё, мол, ладно будет, погодь малость, сейчас Панюшка водицы принесёт, тебе полегчает.

Вдруг – кто-то в плечо толкает. Оглянулся, а там две вроде как кошки стоят, только размером с волка доброго. На Пантера и похожи, и нет: уши как уши, хвост как хвост, глаза блеском кошачьим горят. А под брюхом-то, где и положено, у одного – мясца кус болтается, а у другой – складочки слажены. Вот в кого зверюга злоебучая обратилася, как Панюшка её напополам-то разделил.

Хотел Еська их отогнать, да та, котора кошка, этак ласково его головой своей толканула, он навзничь и откинулся. А котяра-то к Фряне морду протянул да рану лизнул. Еська вскочил, на него кинулся, ан глядь: кровь-то высохла, а края раны сошлись, да и вовсе затянулися. Тут уж Еська препятствовать не стал, кошки Фряню облизали, от ран и следа не осталося.

Панюшка с рубахою, в ручье намоченной, назад вертается, а мать на земле сидит, жива-здорова, с Еськой обнимается. А из-за дерев урчанье доносится: тама уж кот свою кошурку оприхаживал.

Панюшка рубаху выжату натянул, да и поёжился.

– Чё, знобко?

– А то! Тама озерцо тако славное, водица чиста, прозрачна, да больно студёна.

– Айда кунёмся! – Еська кричит.

Хвать Фряню в охапку, та его по плечам хлоп-хлоп, хохочет, вырывается. Только Еська хоть и не столь был могуч, как сынок, да бабу в руках удержать – силушки и ему доставало.

Так в озерцо и мокнулися.

Вмиг на Фряне платьишко набрякло, всю стать-красоту ейную облепило, словно наружу всё повылазило. Панюшка зарделся, прочь за деревья отошёл: вы, мол, покеда того-другого, а я уж – опосля.