Кулаком и добрым словом - Nik Держ

Подойдя к ручью, Кожемяка сбросил свои грязные лохмотья.

— Ну и здоров ты, паря!

— Поработал бы с мое, — фыркал у родника Кожемяка, — кожи бы помял, потаскал бы туши воловьи на горбу, таким же стал. Я ведь с малолетства при деле. Были б на мне сандалии из кожи нашей выделки, сто лет бы сносу не было. В наши кожи князья и бояре рядятся, не брезговают. Потому как наши кожи лучшие в Киеве, да и не только. И за морем, и в самом Царьграде кожи с нашим клеймом нарасхват.

Вымывшись, Кожемяка оказался на удивление молодым парнем, примерно одних лет с Морозкой. С карими большими глазами, загорелым веснушчатым лицом, выгоревшими на солнце волосами и маленькой кудрявой бородкой, точнее юношеским пушком. Выглядел Кожемяка на удивление простодушно.

— Ну вот, — Морозко с одобрением оглядел умытого и переодетого в чистое Никиту, — теперь хоть на человека стал похож. Слышь, Никита, — окрикнул Морозко Кожемяку, принеси-ка дров, а то костер уже прогорел. А я, — сказал он, доставая свой лук, — подстрелю еще чего-нибудь.

Для двух зайцев этот день окончился довольно быстро и неприятно, чего нельзя было сказать о двух товарищах, сидевших возле костра в ожидании сочного куска печёной зайчатины.

— Расскажи-ка, Никита, откуда ты идешь! — попросил Морозко. — Любопытное должно быть то место, где без портков ходят.

— Слухай тады. Только кощюник из меня никудышный. Сначала рассказывать, аль как?

— Сначала давай, — согласился Морозко, устраиваясь поудобнее.

— Значица так, — начал свой рассказ Никита, — у нашей семьи дело своё есть. Кожевенники мы: кожи сымаем, дубим, мнём, в общем, выделываем. И отец, и я, и четыре брата, все при деле! Дело большое. Секрет выделки по наследству передается, а нам его сам, — Кожемяка поднял вверх указательный палец, — Волос, скотий бог, поведал! За особые заслуги! Нашей семье он благоволит — не бедная у нас семья, Волос-то — покровитель богатства. Мы и своё урочище в Киеве имеем. Не бояре конечно — хлеб свой потом отрабатываем! Я с малолетства при деле. Хотя батя, может, уже и в бояре выбился. Ну, в земские, не военные. Князь давно обещал нас боярством пожаловать. Но про то другой сказ. Так вот благодаря тому влесову способу, кожи наши самые лучшие и крепкие. Мы ентими кожами торгуем со всеми окрестными племенами: и с уличами, и с древлянами, и с радимичами. И к варягам наши кожи идут, и в Царьград. Да только купчишки — народ жуликоватый, никогда настоящей цены не дают. У нас товар задарма скупают, а за морем в три дорога продают. Вот и стал я у батьки проситься: мол, сами давай свой товар за морем торговать будем. Отпусти батька меня. Ну, мать конечно в крик, в слёзы — как же дитятко ненаглядное будет, убьют его там немцы поганыя. Но батька у меня — кремень мужик, да и мыслишки в голове на этот счёт тоже уже имелись.

— Добре, сынку, — сказал он мне, — правильно мыслишь. Вот тебе моё отцово благословение — собирайся.

А на мать прикрикнул:

— Цыть, нашла дитятку! Хватит ему тешиться, быков на бойне кулаками валить, да кожи хорошие на спор пачками разрывать! Пусть едет! А чтобы мне спокойней было, с ним тельником Твердило пойдет, да еще пара тройка преданных людей. Иди сынку. И да не покинет тебя Волос, покровитель наш! С богом!

— Слышь, Кожемяка, — прервал Никиту Морозко, — а про быка-то — ты загнул! Кто ж быка кулаком свалит? А говоришь еще кощюник из тебя плохой. Да на твои байки народ бы толпами пёр!

— Клянусь Волосом, скотьим богом, — положив руку на грудь, серьёзно сказал Кожемяка, — с одного удара голым кулаком быка трехлетка насмерть свалю. А если не веришь, — Никита начал размахивать своими огромными, что тыква кулаками, выискивая глазами, что бы свалить для доказательства своей правоты.

— Верю, верю, — успокаивал Морозко своего нового товарища, стараясь перевести разговор на другую тему, — чего там у тебя дальше-то приключилось?

— А? Чё? — не понял Никита. — Дальше… Дальше было вот что. Подготовили мы товар, а охрану набрать не можем! Как на беду воев для охраны товара, да еще чтоб со своим судном, днём с огнём не сыщешь! Всех купчишки на осенние торги уже наняли! Но один все ж таки выискался. Варяг, ярл Нильс Синие Зубы. С командой и драккаром "Ярость Йормунгарда". Лучше бы мы не связывались ни с Нильсом, ни с его командой. Он оказался таким гадом, каких поискать! Едва только стены Киева скрылись из вида, он напал на нас. Команда у Нильса была как на подбор: все кровожадные, злобные, бер… берес…, ну, в общем, перед схваткой мухоморов нажрутся, так хуже бешеных собак становятся, хоть кол им на голове теши — боли не чувствуют.

— Берсерки, — подсказал Морозко.

— Во-во, берсеки! В живых нас осталось только двое: израненный Твердило, да я, как ни странно не получивший ни одной раны. Правда возле меня всегда Твердило был. Оберегал. Все мои удары на себя принял. Его сам Нильс свалил. Ух, попадется мне тот Нильс, — Кожемяка нервно сжал свои огромные кулачищи, — забью ему в глотку его гнилые зубы. Сначала нас с Твердилой хотели порешить, дескать, свидетелей нет — и концы в воду! Но потом передумали. Тогда я не знал почему. Нас бросили в трюм, и напоили какой-то гадостью, наверное, отваром из поганок или еще какой дряни. Так что вся дорога прошла как во сне. Изредка я приходил в себя. Раны, полученные Твердилой, зарубцевались, несмотря на сырой вонючий трюм. Только тельник мой был очень слаб. Сколько мы проболтались в этом трюме — не знаю. Одно помню: нас вытащили из трюма и поогнали пешком. Твердило говорил, что это пороги Днепровские, а проходим самый опасный порог — Неясыть. Потом опять трюм и противное пойло. Но однажды ночью в трюм вместе с Нильсом спустился странно одетый человек: то ли в юбка на нем, то ли скатерть обёрнута вкруг тела — не понятно. Незнакомец долго и пристально при свете факела рассматривал нас с Твердилой. Даже в рот залез — зубы смотрел. Мы не сопротивлялись — сил не было. Наконец незнакомец обернулся к Нильсу и процедил сквозь зубы:

— Плохой товар! Слабый совсем! Как такой драться сможет?

— Да ты чего, Саломей, городишь? Ты меня не первый год знаешь! Разве ж я тебе плохой товар хоть раз привозил, — взвился Нильс, — эти двое у меня почитай пол команды положили. Отъедятся, свежего воздуха глотнут — у них же здоровья не меряно! Отощали маненько за дорогу-то. Ну?

— Ладно, по рукам, — согласился Саломей. — Заковать их, и в телегу! — приказал он своим подручным.

— Так, Морозко, оказались мы в самом Царьграде. И купил нас Саломей. Он в Царьграде гладиаторские бои устраивает. Это когда невольники бьются друг с другом и со зверьем диким на потеху тем, кто заплатил за это деньги.