Бикфордов час - Сергей Самаров

Но взрыва не последовало. Последовал только звук падающего тела и звук удара о дорогу металла, в данном случае оружия. Я поднял голову и увидел, что упал тот человек, что ответил на звонок. И трубка валялась рядом. А один из разведчиков-ополченцев, что залег ближе других к упавшему, приподнимался и тянулся за трубкой.

Но я уже отчетливо понял – что-то здесь было не так. И засомневался.

– Не трогать! – рявкнул я, хорошо зная, что такое «отложенный взрыв»[18]. Однако тут же сообразил, что за сомнения только что промелькнули в моей голове. Если бы здесь присутствовал «отложенный взрыв», то разведчик, ответивший на телефонный вызов, сейчас стоял бы и пытался говорить с кем-то, кто позвонил. Значит, здесь сработал иной принцип убийства. Именно принцип убийства. Это не бой, где люди гибнут, где и ты кого-то убиваешь, и тебя пытаются убить, но там не убийство, там гибель. А здесь было коварное убийство.

Я первым встал.

– Не трогать трубку!

– Там кто-то в трубку хохотал… Я хотел в ответ посмеяться… – оправдываясь, сообщил разведчик, что тянулся к трубке.

– Там бы сейчас над тобой хохотали, а ты лежал бы с ним рядом… – Я кивнул на неподвижное тело разведчика.

– Что с ним? – спросил, подойдя из-за моей спины, Микола.

– Думаю, трубка его убила.

– Каким образом?

– Не могу знать. Я, как звонок услышал, подумал, что сейчас взорвется. Бывали у нас на Северном Кавказе такие случаи. Специально трубки подбрасывают. Здесь что-то другое сработало.

– Электрошокер? – предположил кто-то.

– Электрошокеры только в дурных романах убивают. В действительности он может только парализовать. И от них, даже от самых сильных, не так падают. У людей суставы и мышцы сводит, их просто выгибает всех, скрючивает, как правило, в обратную сторону.

– Может, он жив еще? – спросил другой разведчик.

Я наклонился над телом, приподнял веко и посветил в него. Даже если человек без сознания, реакция зрачка на свет должна быть обязательно. У этого реакции не было никакой.

– Бесполезно. Без признаков жизни.

Трубка-раскладушка лежала рядом.

– Целлофановый пакет есть у кого-нибудь? – спросил я требовательно.

Пакет тут же достали из машины, что-то из него вытряхнув. На стенках остались крошки хлеба. Но они не мешали. Я пакет вывернул, надел на руку, и через целлофан сначала сложил трубку, потом убрал ее в пакет, а сам пакет затянул тугим узлом. И убрал это все в карман.

– Так что это такое? Отчего смерть? – спросил Микола, голосом показывая, что он считается с мнением и опытом офицера российской военной разведки.

– Слышал я что-то про такие яды, вдохнешь, и моментальная смерть. Но это должна определить экспертиза.

Я вытащил свою трубку, включил кодировочное устройство, потом позвонил полковнику Росомахину. Одновременно отошел в сторону, чтобы пленникам мой разговор было не слышно. Но не возразил, когда Микола последовал за мной. Разговаривал я всегда не слишком громко. По крайней мере, кричать и в этот раз не намеревался.

– Слушаю вас, Валентин Иванович, – не сразу, но ответил полковник. Время было еще не позднее, Росомахин, по моим понятиям, должен был еще на службе находиться. Но там тоже не всегда получается сразу ответить.

– Докладываю, товарищ полковник. У нас тут странные вещи творятся. Только что перешел границу, познакомился со встречающими, захватил в плен пару укродиверсантов, и… – я рассказал о том, что произошло с разведчиком, потом рассказал о результатах допроса командира «укропской» ДРГ, не забыл упомянуть и пятого диверсанта, вооруженного «РПГ-7», который не был мною обнаружен.

– Я понял, – Росомахин легко вошел в мой доклад и оценил ситуацию. – Действуй, значит, так, – теперь уже Росомахин устойчтво перешел на «ты». – Позвони в погранотряд начальнику разведки. Передай ему тело убитого и трубку. Можешь пленников туда же отправить. Мы пришлем транспорт, а потом сумеем их разговорить. Я опасаюсь, что это уже начали действовать химики-саудовцы. Мы проведем экспертизу. Пленники должны наши выводы подтвердить. Хорошо бы на голову убитого натянуть целлофановый пакет, и с пакетом к нам отправить. Остатки вещества, если оно применялось, должны на лице присутствовать. А сам продолжай работать по плану. И не забывай про осторожность. Кроме тебя, у нас нет никакого выхода на Терриконовку. А взгляд изнутри и взгляд со стороны – это вещи разные…

– Понял, товарищ полковник. Конец связи…

Росомахин отключился от разговора. А я выключил кодировочное устройство трубки и набрал номер начальника разведки погранотряда. Объяснил ему ситуацию.

– А когда у нас это все заберут? И как это хранить? В каких условиях?

– Из ГРУ тебе позвонят. Высылай машину к границе. Еще там будут два пленника. Это тоже груз до Москвы. Охрану не забудь в машину посадить.

– Понял. Машину отправляю.

Я отключился и от этого разговора, попросил еще один целлофановый мешочек, желательно побольше. Мне принесли. Я надел мешочек на голову убитому. Объяснил Миколе и разведчикам, что нужно сделать с телом, и вытащил завязанный мешочек с телефонной трубкой, чтобы передать им, когда трубка в моей руке снова зазвонила. Но я отвечать на звонок не стал даже через целлофановый пакет. Вместо этого сунул трубку в руки Миколе, а сам схватился за бинокль. За нами явно кто-то наблюдал. И мой тепловизор был в состоянии найти этого человека. Если он меня видит, то я должен тоже его увидеть. И наверняка этот человек, предположительно пятый диверсант, находится на дистанции. Опыт боевого командира помог мне определить приблизительно два направления поиска, откуда просмотр дороги был бы наиболее эффективным. И сразу же нашел наблюдателя. Он не смотрел в бинокль. Он смотрел в свою трубку, словно ждал, что ему ответят, а он снова рассмеется, как смеялся до этого откровенной безалаберности погибшего ополченца.

– Есть человек с «РПГ-7». С трубкой в руке. Он убил вашего разведчика. Дистанция – метров восемьдесят. Я догоню… Ждите меня… – сказал я, спрыгнул с дорожного полотна и побежал, на бегу прижимая бинокль к себе, чтобы он не стучал по бронежилету, как глухой колокол, и выбирая при беге такой путь, чтобы деревья меня скрывали.

Я не знал, что за бинокль у пятого укродиверсанта. Если бинокль с тепловизором или хотя бы с прибором ночного видения, он может меня определить и среди деревьев. Стрелять в лесу хоть из «РПГ», хоть из автомата – дело пустое. Стволы деревьев любят подставляться даже под маленькую пулю, не говоря уже о большой надкалиберной гранате. И что тогда делать диверсанту? Убегать… Не зная даже, какой разряд у него по бегу, я предполагал, что смогу его догнать. На одном характере и упорстве смогу догнать. Я сам бегаю хорошо, хотя и не имею официального разряда. Но спортсменам всегда нужна цель, к которой они бегут. Финиш. Для укродиверсанта финиш – это смерть. Не захочет он бежать к смерти изо всех сил? Не хватит характера? А у меня хватит. Я свой характер много лет воспитывал. И потому был уверен, даже если придется бежать до самого поселка Терриконовка, я добегу, хотя это и далеко, хотя это по другую сторону разделительной линии. А он свалится. Задохнется и свалится.

К тому же, как мне подумалось, укродиверсант слишком внимательно смотрел в свою трубку и прозевал момент, когда я спрыгнул с дороги и углубился в лес. Он, скорее, подумает, что я в машину забрался. И не сразу сообразит, что ему бежать следует. А когда сообразит, будет уже поздно.

На ровной дистанции я бы при всей своей выкладке, при рейдовом рюкзаке, который я не снял, при бронежилете, который все-таки двадцать с лишним килограммов тянет, все же меньше чем через двадцать секунд уже встретился бы с укродиверсантом. Но в лесу, да еще ночью, мне требовалось времени вдвое больше. Но и этого времени должно было бы хватить, пока он сообразит, что на него началась охота.

Место для наблюдения пятый диверсант выбрал себе на склоне небольшой горки, в стороне от просеки, по которой проходила оборванная линия электропередачи. С самой просеки его увела осторожность. Значит, он тоже предпочитает себя уважительно беречь, значит, любит свое бренное тело и не хочет превращения его в бренные останки. Это вроде бы говорило о возможной осторожности парня с «РПГ-7». Я тоже был осторожен, хотя, каюсь, не по случаю чрезвычайной любви к своему телу, а просто по чувству ответственности. Погибнув, я не смогу выполнить свою задачу. И чувство ответственности заставляло быть разумно осторожным. Именно – разумно. А это значит, что я понимал, когда риск необходим, и мог себе позволить рискнуть. И не сомневался в такие моменты в своем праве на риск. Просто делал свое дело, и все. Кажется, в преферансе есть такая поговорка: «Кто не рискует, тот не похмеляется шампанским». В работе военной разведки это звучит иначе: «Кто не рискует, тот никогда не сможет победить». И я бежал к своей победе, будучи уверен, что «дыхалка» меня, никогда в своей жизни не пытавшегося курить, не подведет, и я буду дышать ровно даже тогда, когда мне придется вступить, возможно, в рукопашную схватку. И только метров через семьдесят я остановился и поднял бинокль.