Голубой велосипед - Режин Дефорж

— Если вам ее посоветовал месье Рафаэль Маль, значит, да, — с широкой улыбкой поддакнула продавщица.

— Он управляющий магазина?

— О нет. Месье Маль — один из самых постоянных наших покупателей. Очень образованный человек, знающий, как никто, современную литературу.

— А чем он занимается?

— Точно никто не знает. У него то много денег, а то он занимает направо и налево. Он интересуется картинами, предметами искусства, вроде бы еще и старыми изданиями. Он еще и писатель. В издательстве «Н.Р.Ф» у него вышли две книги. Их заметили.

Рассчитавшись, Леа вышла. Странное впечатление оставила у нее эта встреча. Со свертком в руке она пошла по бульвару Распай.

Леа уже подходила к дому Камиллы, когда оттуда вышел мужчина. Она сразу же узнала Тавернье.

— Что вам здесь понадобилось?

Сняв шляпу, он ответил:

— Я наносил визит мадам д’Аржила.

— Не думаю, что это доставило ей удовольствие.

— Вы ошибаетесь, дорогая. Она чрезвычайно дорожит моим обществом. Меня же находит забавным.

— Меня это не удивляет. Вечно она ошибается в людях.

— Не во всех, лишь в некоторых… вроде вас, — произнес он задумчиво.

— Что вы этим хотите сказать?

— Она вас не воспринимает такой, какая вы есть на самом деле. И вас любит.

Леа пожала плечами, будто говоря: «А мне какое дело?»

— Да-да! Она любит женщину, которая пытается увести у нее мужа. Ведь в этом вы поклялись в своей очаровательной головке?

Леа вспыхнула, но сумела подавить свой гнев. С невинной улыбкой она ответила:

— Как только вы можете говорить подобные ужасы! Я уже давно все позабыла. Лоран для меня сейчас только друг, в момент отъезда, доверивший мне свою жену.

— Не похоже, что это вас развлечет.

Леа разразилась молодым откровенным смехом.

— Вот тут вы правы. Камиллу интересуют лишь скучные вещи.

— Ну а вас?

— У меня есть желание все узнать, все увидеть. Не будь моих тетушек, следящих за каждым моим шагом, и не будь войны, забравшей всех молодых парней, я бы каждый вечер ужинала в роскошных ресторанах, танцевала в кабаре, часами просиживала в барах.

— Какая чудесная программа! А что вы скажете, если я заеду за вами к семи часам? Сначала отправимся выпить по рюмочке, затем в мюзик-холл, потом поужинаем в каком-нибудь модном уголке, а в завершение потанцуем в кабаре или послушаем русские песни.

При этом перечислении удовольствий глаза Леа расширились, как у ребенка на его первом рождественском празднике. Этот дерзкий характер, жажда жизни и откровенная чувственность так ему нравились, что Тавернье пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы не заключить ее в объятия!

— Это было бы здорово, я так скучаю!

Признание было сделано таким жалобным тоном, да еще таким очаровательным ротиком, что благие намерения Тавернье едва не рухнули. Чтобы скрыть смятение, он захохотал.

«Истинный волк, — подумала Леа. — Он, как и все остальные. Буду из него веревки вить».

— Значит, договорились? К семи заеду за вами. Пока же созвонюсь с вашими тетушками, чтобы испросить их позволения.

— А если они откажут?

— Знайте, моя красавица, никогда еще женщина не отказывала мне в том, о чем я ее прошу, — произнес он с иронией, которую Леа приняла за самодовольство.

— Посмотрим, что скажут тетушки, когда я вернусь.

Перемена в ее настроении не ускользнула от Франсуа Тавернье, который, расставаясь, подумал: «А нет ли у нее чувства юмора?»

Когда Леа вошла в белую с бежевым комнату Камиллы, та стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. В своем домашнем платье из кремового сатина она как бы сливалась с окраской стен и ковра. Услышав хлопнувшую дверь, обернулась.

— Почему ты поднялась? — воскликнула Леа. — Думаю, ты обязана оставаться в постели.

— Не сердись на меня. Я себя чувствую намного лучше. Ко мне заходил месье Тавернье. Он очень меня поддержал.

— Встретила его у подъезда.

— Он тревожится о нас и считает, что нам следует уехать из Парижа. Я ему сказала, что беспокоится он напрасно: на фронте спокойно. Так спокойно, что генерал Энтзингер пригласил на театральный праздник в своей ставке все парижское общество.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Лоран пишет об этом в своем письме. Я получила его сегодня.

— Как он поживает?

— Очень хорошо. Просит тебя обнять и сказать, что ему доставило удовольствие твое письмецо. А у тебя есть известия от родителей?

— Да, мама зовет меня домой.

— Ох! — простонала, опускаясь в кресло, Камилла.

— Не волнуйся. Я ответила, что не могу бросить тебя здесь одну. Ты же во мне нуждаешься!

— И это чистая правда! Я только что говорила месье Тавернье: присутствие Леа меня успокаивает, придает мне силы и мужество.

Не отвечая, Леа позвонила горничной.

— Помогите хозяйке лечь в постель. Теперь, Камилла, тебе надо лечь. Ах, забыла! Я же принесла тебе книгу.

— Спасибо, дорогая, что ты об этом подумала. Кто автор?

— Какой-то Селин. Мне сказали, что он великий писатель.

— Селин! Ты уже читала его произведения?

— Нет. А ты?

— Пробовала. Но он описывает такие жестокие, такие ужасные вещи…

— Наверное, ты его с кем-то путаешь. Некто Рафаэль Маль уверял меня, что это очень забавная книга.

— Как ты назвала его?

— Рафаэль Маль.

— Ясно, он просто посмеялся над тобой. Это грязный тип, который пачкает все, к чему прикасается, а самое большое для него удовольствие — делать гадости, и прежде всего своим друзьям.

Горячность Камиллы поразила Леа. Она никогда не слышала, чтобы та с такой жесткостью о ком-то говорила.

— Что же он сделал?

— Мне — ничего, но довел до отчаяния, ограбил особу, которую Лоран и я очень любим.

— Я ее знаю?

— Нет.

Леа вернулась на Университетскую как раз в тот момент, когда посыльный принес три огромных букета роз. Лиза и Альбертина восторгались ими:

— Какая прелесть!

— Этот Тавернье — настоящий светский человек. Таких больше не встретишь!

Леа находила очаровательными этих двух старых дев, которые не просто прожили вместе всю свою жизнь, но вообще ни разу даже на день не расставались. Альбертина, пятью годами старше сестры, естественно, возглавила семью, управляя оставленным родителями имуществом, держа прислугу в железных рукавицах, решая, какие поездки совершить и работы предпринять. Таких женщин зовут бой-бабами.

С начала войны Лиза жила в постоянном страхе и плохо спала, просыпаясь от малейшего шороха и держа свой противогаз всегда рядом. Даже отправляясь к подруге на другую сторону улицы или на воскресную обедню в церковь Святого Фомы Аквинского, она перебрасывала противогаз через плечо. Ею прочитывались все газеты, прослушивались все радиопередачи — от Радио-Париж до Радио-37, от парижской радиостанции до передатчика Иль-де-Франса. После захвата Польши она уложила свои вещи. Добилась от сестры, чтобы та продала их старый великолепный «рено» с кузовом работы Артюра Булоня и купила семейную модель «вивастеллы», потому что та быстрее и просторнее. После нескольких поездок по Парижу, чтобы дать возможность умевшей водить Альбертине, освоиться с новой машиной, автомобиль отправили в гараж в Сен-Жерменском предместье, поручив механику поддерживать его в состоянии полной готовности. Если бы вдруг тот позабыл об этом, появление Лизы с ее противогазом быстро бы призвало его к порядку.

— Леа, девочка. Этот любезный месье Тавернье вызвался пригласить тебя на концерт в пользу военных сирот.

— И вы дали согласие? — Леа почти не скрывала улыбки, вызванной уловкой Тавернье.

— Естественно. Несмотря на твой траур, ты можешь принять приглашение на благотворительный концерт, — заявила Альбертина.

— Будет ли это прилично? — ханжеским тоном переспросила Леа, все с большим трудом сдерживая взрыв бешеного смеха.

— Конечно, это весьма воспитанный человек, друг министров и самого президента.

— К тому же его принимает твоя подруга Камилла. Этим все сказано, — поддакнула Лиза.

— Значит, если Камилла его принимает, я могу без колебаний воспользоваться его приглашением?

— Полюбуйся, как нежны эти розы! — показывая Леа на букет, воскликнула Лиза.

Осторожно разворачивая бумагу, в которую были уложены темно-желтые розы, Альбертина спросила:

— А почему ты не посмотришь на свои?

Леа разорвала упаковочную бумагу, раскрыв великолепные белые с алой каймой по краю лепестков розы. Меж стеблей оказался просунут конверт. Леа торопливо спрятала его в карман костюма.

— Определенно, цветы для мадемуазель Леа — самые красивые, — заметила только что вошедшая в малую гостиную Эстелла. Она принесла хрустальную вазу с водой.

— Тетушка, вы не одолжите мне свою чернобурку?