Голубой велосипед - Режин Дефорж

— Увы, не так хорошо, как вы. В восторге, что снова вижу вас, мадемуазель Дельмас.

Леа в бешенстве тряхнула головой, что заставило нахала улыбнуться.

— Вижу, вам это не доставило такого же удовольствия. Позвольте откланяться. Сегодня вечером мы сможем побеседовать подольше.

Взмахнув рукой, Тавернье удалился, по дороге поздоровавшись с двумя-тремя посетителями.

— Не могу его видеть. Наверное, я его неправильно поняла. Неужели ты пригласил его на сегодняшний вечер?

— Да, он уже много раз говорил, что хотел бы повидать Камиллу.

— Ну что же, сегодня она поразвлечется.

— Ты несправедлива. Он бывает и забавен, и очарователен.

— Трудно поверить. Он не отесан. Мне здесь надоело. Давай уйдем.

Погода испортилась: солнце вроде не скрылось, хотя небо и помрачнело.

— Похоже, пойдет снег, — произнес Лоран, направляясь к министерской машине, которая только что подъехала к тротуару.

— Да, поехали. Мне зябко.

— Неудивительно. Ты недостаточно тепло одета. Садись быстрее в машину.

Усадив Леа, он прикрыл ее плащом и обнял за плечи.

Несколько секунд они ехали в молчании.

— Пожалуйста, на Университетскую улицу.

— Обними меня покрепче. Так теплее, — опуская голову на плечо спутника, сказала она.

Леа прикрыла глаза. Она чувствовала, что молодому человеку передается ее волнение. Вскоре она не могла больше сдерживаться.

— Поцелуй меня.

Лоран попытался не обращать внимания на тянувшиеся к нему губы, но Леа медленно привлекла его к себе. И он перестал сопротивляться. Забыв о Камилле, о присутствии шофера, он впился в ее губы, и время перестало для них существовать. Когда он, наконец смог оторваться, машина медленно скользила по Университетской.

— У какого номера остановиться, лейтенант? — хрипло спросил смущенный водитель.

— Остановите здесь.

— Хорошо, лейтенант.

Леа смотрела на него с торжествующим видом. «Словно зверь», — мелькнула у Лорана мысль. Попытавшись привести себя в порядок, он руками пригладил растрепавшиеся волосы. Автомобиль остановился. Не дожидаясь, пока шофер откроет ей дверцу, Леа со шляпкой в руке вышла из машины. Лоран проводил ее до подъезда.

— Извини меня за то, что произошло.

— К чему извиняться? Было очень приятно, разве нет? Не делай такой мины, быть влюбленным — еще не катастрофа. До вечера, моя любовь.

Лейтенант д'Аржила на мгновение замер у захлопнувшейся перед ним двери.

Хотя отец и настаивал на том, чтобы Леа поторопилась со своим туалетом, они прибыли с двадцатиминутным опозданием на устраиваемый в их честь Лораном и Камиллой прием. В тот вечер она обновляла длинное облегающее платье из черного сатина, купленное ею вскоре после приезда в Париж. Увидев свою дочь в платье, плотно, будто сверкающая вторая кожа, обтягивавшем ее тело и открывавшем руки и плечи, которые из-за черной ткани, подчеркивавшей их белизну, выглядели вызывающе обнаженными, Пьер Дельмас воскликнул:

— Ты не можешь явиться в таком виде!

— Право, папа! Такова Мода, все женщины носят облегающие платья.

— Может быть. Но для молодой девушки оно неприлично. Сними его.

Глаза Леа потемнели, губы сжались.

— У меня нет другого платья. Или я пойду в этом, или не пойду вообще.

Зная дочь, Пьер Дельмас понимал, что переубедить ее не удастся.

— Набрось хотя бы шаль, — капитулировал он.

— У меня есть кое-что получше… Посмотри, что мне одолжила тетя Альбертина. Свою пелерину из чернобурки.

Ее туалет завершали длинные бриллиантовые серьги, одолженные у Лизы и придававшие впечатление хрупкости затылку с зачесанными вверх волосами.

Молоденькая горничная провела их к заваленному одеждой гардеробу. Под раздраженным взглядом отца Леа сбросила свою пелерину. Все взгляды обратились на нее, когда, опираясь на руку отца, держа сумочку из черно-белого стекляруса, она свободной походкой вошла в гостиную.

— Как ты хороша, Леа! — воскликнула Камилла, одетая в простенькое длинное платье из черного крепа с юбкой в сборку, с белым, скромно украшенным камеей корсажем и рукавами до локтей. — У меня есть для тебя сюрприз. Посмотри, кто у нас.

— Рауль! Жан!

Как ребенок, бросилась Леа обнимать братьев Лефевров. Оба были в военной форме.

— Какое счастье! Что вы делаете в Париже?

— Были в увольнении, — ответил Рауль.

Жан уточнил:

— Возвращаемся на фронт.

— Наш поезд отправляется завтра утром, и мы зашли повидать Камиллу и Лорана, которые и пригласили нас к себе на вечер.

— Мы хотели к тебе зайти, но Камилла сказала, что ты придешь и что тебе надо бы устроить сюрприз.

— Просто замечательно, — с сияющей улыбкой посмотрев на Камиллу, сказала Леа.

— Пойдем, я тебя познакомлю с нашими друзьями.

Леа поочередно начала здороваться с генералом, с полковником, с академиком, с известным писателем, с прославленным художником, с милой женщиной, с двумя дамами зрелого возраста и с… Франсуа Тавернье.

— Снова вы!

— Какой любезный прием! Не могу не узнать вашего обаятельного характера.

Леа решительно повернулась к нему спиной.

— …оборотная сторона не хуже…

Она стремительно повернулась:

— Оставьте ваши грубости!

— Моя дорогая, если женщина надевает платье определенного рода, то не для того, чтобы мужчины замечали лишь его цвет. Вы так не думаете? Справьтесь у нашего дорогого Лорана д'Аржила.

— О чем следует меня спросить? — осведомился Лоран, остановившийся рядом.

— Мадемуазель Леа очень хотела узнать, к лицу ли ей платье и нравится ли оно вам.

— Очень, — пробормотал Лоран. — Извините, кажется, Камилла ищет меня, — сказал он, отходя.

— Вы грубиян! — бросила Леа, обращаясь к Франсуа, который громко расхохотался. Прямо перед подходившим к нему генералом.

— Ну как, Тавернье? Удалось?

— Еще нет, генерал.

Леа направилась к буфету, где Рауль и Жан жарко спорили с ее отцом.

— Мы говорили о родных местах, — сказал Рауль. — Вы когда возвращаетесь?

— Думаю, что побуду здесь еще недолго. Мне хотелось бы прослушать курс в Сорбонне. Папа, ты звонил маме?

— Да.

— Она согласна?

— О Сорбонне она заметила, что учебный год уже давно начался, но ты можешь остаться на пару недель, если тетушки не возражают.

— Конечно, они согласны. Спасибо, папочка. Ты тоже задержишься?

— Не могу. Я уеду через два дня.

Рауль принес Леа бокал шампанского и отвел в сторону.

— Тебе бы не следовало здесь оставаться. Война вскоре возобновится. Ситуация может стать опасной.

— Уж не воображаешь ли ты, что немцы будут в Париже? Вы же их остановите. Ведь вас же больше?

— Это не имеет отношения к делу. Они лучше подготовлены, их вооружение современнее, а авиация сильнее.

— Может и так, но вы храбрее.

Рауль покачал головой.

— Храбрость, скажу тебе, перед их танками…

— Послушай, я так счастлива тебя видеть. Не порти вечер.

— Ты права. Выпьем за победу и за тебя, нашу красавицу!

Леа, Рауль и Жан прошли в комнату, соединенную двустворчатой дверью с гостиной, где находились гости. Ее стены были заставлены книгами, на каминной доске из белого мрамора стояла великолепная бронзовая фигура всадника, окруженного волками. В камине горел огонь. Леа устроилась в одном из двух стоявших у камина кресел. Братья уселись у ее ног.

Трое молодых людей молча разглядывали мерцающие огоньки. Их убаюкивало потрескивание горевших поленьев, идущее от пламени тепло.

Вот уже несколько минут Франсуа Тавернье с бокалом шампанского в руке приглядывался к ним. Он испытывал инстинктивную симпатию к двум молодым парням, простосердечность и мужество которых были столь очевидны. Его забавляло их увлечение своей кокетливой подружкой, и он задумался о том, что же произойдет, если она вдруг отдаст предпочтение одному из них.

Леа шевельнулась, потянувшись с блаженным мурлыканьем. Ее протянутые к огню руки, плечи, ее лицо были озарены золотистым сиянием, на фоне пламени вырисовывалась тонкая линия профиля. Когда она наклонила голову, стал виден ее ждущий поцелуя или страстного укуса затылок.

Франсуа Тавернье столь резко поднес бокал к губам, что капли шампанского брызнули на его безупречный смокинг. Ему была нужна эта девушка. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь с такой силой желал бы женщину. Что было в ней особенного? Конечно, красива, даже очень красива, но, в общем-то, это был еще ребенок, наверняка еще девица. А его всегда ужасали глупые, сентиментальные и неизменно рыдающие над утраченной девственностью девицы. Эта, впрочем, была явно другой закваски. В его ушах еще звучал ее страстный голос, когда она объяснялась в любви с этим теленком д'Аржила. Если бы с подобными словами она обратилась к нему, он не раздумывая бросил бы ее на диван или утащил на сеновал. Он был уверен в том, что ей бы понравилось тонкое покалывание сеном нежных ягодиц. Его плоть набухла… Придет день, когда она будет ему принадлежать!