Шалом - Артур Клинов

– Ну! За победу!

Занюхав позавчерашним суши, Федор немного помолчал и, посмотрев куда-то вдаль, задумчиво произнес:

– Я живым этим блядищам не дамся! Если что, то у меня для них сюрприз припасен.

Он поднялся, пошел в дальний, заваленный рухлядью угол мастерской, пошуршал, погремел там тазами и вытянул из потаенного места сверток. Положив на стол, он развернул его и сказал:

– Вот! На рынке как-то купил. Вместе с семисвечником. На всякий случай.

На столе в измятой пожелтевшей газете лежала старая немецкая противопехотная граната. Буян от неожиданности поперхнулся. Он понял, что дело принимает серьезный оборот. В любой момент может начаться не шуточная, а самая настоящая война. И возможно, уже в эти минуты страшный бритоголовый агрессор со свастиками в зрачках поднимается по лестницам – сюда, на четвертый этаж Тахелеса. Он посмотрел на дверь и немного сдавленным голосом произнес:

– Бр-р, однако. Может, прямо сейчас двери забаррикадируем?

– Не паникуй! Так быстро они нас не вычислят. Ладно, накатим еще по пятьдесят и начнем поповскую мантию цутун махен! – Федор, расставив крестом четыре стакана вокруг гранаты, взял в руки увесистую «Финляндию».

– А может, три?

– Что три? Не будешь пить что ли?

– Три поповских мантии? – Буян начинал впадать в тихую панику. – И кстати, семисвечник надо со стола прибрать. Он им точно не понравится!

– Ха-ха-ха! Хороший будет заголовок для «Тагесшпигеля»: «Война гангов! Три попа пали смертью храбрых в перестрелке с неофашистами на Ораньербургерштрассе!»

– Не дрейфь! – добавил есаул, – А семисвечник убирать нельзя – это орудие боя! Знаешь, как хорошо можно им хрястнуть какого-нибудь национал-социалиста по роже!

Поднявшись, Федор снова пошел к закромам.

– Где-то у меня хоро-о-оший кусок черной материи был… Кстати, к рясе тебе еще борода понадобится. А вот бороды у меня нет. Придется завтра, если доживем, ха-ха-ха, – он посмотрел на Буяна, – сходить прикупить. Правда, приличной бороды в Берлине не достать, но какую-нибудь ватную, на резинках, как у Деда Мороза, можно.

– Подожди, – остановил его Андрэ, – не надо поповскую рясу сооружать, достанем лучше паранджу.

– О-о-о! Гениально!!! Как это я не додумался! На хрена нам здесь мракобесие разводить. Поповство нынче не в моде! А вот паранджа – стильно, современно, актуально!

– А я на всякий случай все-таки три паранджи бы достал!

– Буян, не нагнетай! И что? Андрэ на восток укатит, а мы будем с тобой как два педика в паранджах по Берлину околачиваться? Да и не боюсь я эту звериную гадину! Пусть она от меня под паранджой прячется! Давай, Буян, наливай! Да не сцы ты – отобьемся как-нибудь!

За окном показались предместья Варшавы. Соседи по купе засуетились, принялись укладывать в сумки недочитанные журналы и бутылочки с минеральной водой. Мимо проносились ангары, полустанки, гуртовни, спальные районы большого, нескладного, но все-таки дорогого для Андрэ города.

Когда-то он часто наведывался в Варшаву. Именно здесь начинались его первые заграничные выставки. Бывало, он неделями гостил в мастерских местных художников, пил с ними «Выборову» и даже без особых усилий выучил польский язык. Так что, когда был в настроении, мог говорить на нем почти без акцента и даже с пижонским варшавским прононсом.

Поезд нырнул в тоннель, а через пару минут из темноты выплыл подземный перрон «Варшавы-Центральной». Вечерний поезд на Минск уже отошел, потому следовало подумать о месте для ночлега. Прикинув, к кому в такой поздний час удобно заявиться без предупрежденья, он остановился на Яцеке, старом приятеле, знакомом ему еще с тех первых варшавских выставок. Они не виделись несколько лет, но Андрэ знал, что Яцек стал успешным художником и в последние годы много ездил по миру, участвуя в престижных проектах. Когда же появлялся в Варшаве, большую часть времени проводил в мастерской, которая находилась совсем недалеко от вокзала на улице Яна Павла Второго.

Поднявшись наверх, Андрэ закурил сигарету. Прямо перед ним в неоновой подсветке стоял еще один его брат-близнец – помпезный Палац культуры и науки, циклопических размеров здание с высоким шпилем, подаренное после войны городу Иосифом Сталиным.

«Ну, здравствуй, дорогой братец, – поприветствовал его про себя Андрэ. – Как это в песне поется? Ох, Варшава моя, ох, столица! Вот я уже почти дома!» Обернувшись, он заметил, что несколько нищих невдалеке с интересом посматривали на него. «Однако. Черт возьми! Почему они так странно пялятся на меня? Нет, все-таки все вокзалы в мире одинаковы! Сейчас вот этот кривой подойдет и попросит на пиво!»

– Нет, не могу! – превентивно ответил Андрэ еще до того, как подошедший к нему бездомный успел что-нибудь произнести.

Изрядно помятый жизнью мужик, явно намеревавшийся стрельнуть пару грошей, развернулся и, что-то бормоча про фашистскую гадину, поплелся прочь. За много лет Андрэ хорошо изучил нравы бездомных на Варшавском вокзале. Раньше, по доброте душевной, он подбрасывал им деньжат. Однако, если подавал одному, через минуту появлялся другой, затем третий и так, незаметно, за полчаса, бывало, уходила десятка злотых. Решив, что это чересчур расточительно, он стал давать только двум первым просившим. А потом, еще поразмыслив, ради справедливости и социального равенства и вовсе перестал подавать. Теперь, когда к нему подходили, он обычно опережал просившего и сразу говорил: нет!

«Сволочи! Мизансцену ломают! После разлуки не дают спокойно надышаться воздухом Посполитой! – раздраженно подумал Андрэ. – Ну вот, еще один!»

– Идь до дупы!

– А может…

– Нет!

– Папиросу?

– Ну, ладно, папиросу можно! – он протянул нищему сигарету. – «Нет, определенно надо скорей сваливать отсюда. Эти бездомные, наверное, думают, что я прусский принц. Прибыл в Варшаву, чтоб сходить в Королевский замок посмотреть на сокровища предков». Бросив бычок в урну, он закинул за плечи рюкзак и побрел в сторону остановки трамвая.

Домофон у подъезда откликнулся сразу. Кто-то наверху нажал кнопку, не спрашивая, кто там. «Это хорошо, – подумал Андрэ, – хозяин дома». Поднявшись на мансардный этаж, он позвонил. В мастерской было шумно, доносились музыка и голоса. Вскоре появилась молодая барышня приятной наружности и, ничуть не удивившись его появлению, сказала:

– Напрасно звоните, тут не заперто. Заходите!

– Вечер добры! Яцек дома?

– Да, он с гостями. Сейчас позову!

Андрэ вошел в просторную прихожую, заставленную огромными полотнами и такими же значительными, но пока еще пустыми подрамниками. Яцек всегда отдавал предпочтение картинам крупных форматов. Андрэ нравилась его безумная, экспрессивная живопись. От нее исходила мощь, пассионарная энергия, которой так не хватало декадентским мандавошкам Буяна. Правда, в последние годы Яцек в угоду моде рисовал в основном эротические сюжеты – голых баб, трахающихся мужиков, секс в трамвае, в лесу, на пляже. Но выглядело это не пошло. Его трахальщики набухали сочной плотью. Сливаясь в экстазе, они как бы бросали зрителю вызов, кричали ему: «Хочешь секса в искусстве? – На! Получи! Насладись этим месивом тел, эйфорией красок, совокуплением цветов, форм, линий! Но мыто знаем – истинный оргазм испытает автор, когда ты выложишь на эту тумбочку хрустящую пачку зеленых банкнот!»

– О, Андрей! Не знаю, каким ветром тебя занесло, но, главное, вовремя! – перед Андрэ стоял хозяин мастерской.

– Я проездом, всего на одну ночь. Можно у тебя сегодня переночевать?

– Что за вопрос! Снимай пальто, проходи! – Бросив взгляд на Шелом, он добавил: – Да, шляпу тоже можешь снять! Не бойся, уши не отморозишь. У меня хорошо топят.

– Эта шляпа снимается только с головой.

– Ну, как знаешь! Только не проткни мне что-нибудь. А то мои полотна нынче дорого стоят, – отшутился Яцек и потащил гостя в большую комнату.

– Ты не представляешь, какие важные гости у меня сегодня, – продолжал он. – Одна очень крутая кураторша. Ездит по Европе, отбирает художников для следующей «Манифесты». С ней еще две девицы, но калибром поменьше. Я эту вечеринку специально для них устроил. Тебе надо обязательно с ними познакомиться!

Мастерская Яцека была довольно просторной, но при таком скоплении людей большая комната теперь казалась тесной.

– Что будешь пить? – хозяин подвел Андрэ к столу с бутылками всевозможных форм, калибров, цветов и наклеек.

– «Крупник» есть?

– Спрашиваешь! Эта старорежимная зараза всегда есть в моем баре! Ладно, развлекайся! Опрокинь стаканчик, а я пойду пока займусь гостями!

Андрэ нашел на столе знакомую квадратной формы бутылку и налил себе полстакана. Это был старолитовский «Крупник», крепкая и терпкая, настоянная на меде водка – напиток когда-то популярный в Беларуси, в восточных землях Речи Посполитой. Позже там его рецептуру забыли и разливали теперь только в Польше. Всякий раз, когда Андрэ возвращался на Коронные земли, из всех напитков он отдавал предпочтение именно «Крупнику». Каждый его глоток казался ему приветом из того терпкого времени, когда их страна простиралась от моря до моря, а в ее городах, замках, мястэчках цвел сладкий как мед золотой век сарматской культуры.