Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Каждый месяц мои поступки уводили меня все дальше от общепринятого поведения. Эти люди тяжело работали, трудно добывали себе средства к существованию, им едва удавалось прокормить семейство; я же, свободный, без цели бродил по земле в компании своего пса.

Останавливаясь в деревне, я прочесывал ее и совал Нурино платье под нос верному псу. Однако мои скитания почти неуловимо изменились. При малейшей возможности я покидал тропки и наудачу углублялся в заросли, чащи и луга, предпочитая непролазные леса и скрытые опушки. Вместо того чтобы искать, мое тело само пролагало путь. Мне нравилось сливаться с растениями, зверями, камнями, бескрайним горизонтом и безграничным небом, чтобы их силы проникли в меня, а их ток побежал по моим жилам. Большая лесная спальня щедро дарила меня дивными ночами, а на заре крик петуха предшествовал великолепию, которое мне предстояло увидеть.

Хотя цель моих странствий – освободить Нуру – по-прежнему стояла передо мной, огромность пространства и времени и щедрость окружающей меня природы постепенно заслоняли ее. Вселенная открывалась мне, а я открывался ей. Я шел среди доказательств существования мира. Мой восторг не ослабевал. Красота снимала усталость. Со всех сторон звучало приказание жить.

Во время этих бесцельных блужданий мы с Роко испытывали одинаковую сумасшедшую радость, ибо были детьми одной матери – природы. Я должен был все увидеть, он – все обнюхать. Мы шли не схожими путями: он пересекал пахнущий лес, я – видимый; общим для нас был только слышимый, потому что я, как и он, обладал острым слухом. Тогда как я превращался в зрачок, обожествлявший вселенную, Роко весь становился своим носом и неустанно воздавал ей должное.

Где ты, Нура?

Обойти весь мир, чтобы найти тебя.

Этот мир… Как обозначить его размеры? Тогда мы всё определяли по сравнению с человеком. Наше тело было для нас единицей измерения – пальцы, локти, ноги, шаги, – так что мы представляли расстояние по сравнению с ним. Другая мера зависела от глаза. Если мы обозревали отдаленное, то наталкивались на границу – предел видимого. Что находилось за ним? Да и было ли там что-нибудь? Да, было, потому что по мере приближения горизонт отдалялся: мы не касались его, мы его отодвигали. Ноги и глаза были заодно. Мои ноги сообщали мне, что земля не ограничивается зримым пейзажем; что назавтра мое передвижение продлит его. Невидимое сводилось к еще не увиденному.

Где ты, Нура?

– Спроси у Бога горы. Чего бы ты ни хотел – совета, здоровья, богатства, женщину, – спроси Бога горы.

Свой совет крестьянин подтвердил многозначительным кивком. Его братья, кузены и дядья согласно пробубнили:

– Попытайся.

– Пади ниц перед Залмоксисом.

– Он поможет тебе.

Я уже наслушался подобных советов; но теперь, скитаясь по затененным хвойными лесами ложбинам, я вот уже несколько дней предчувствовал, что произойдет нечто необычное. Редко случалось мне слышать столько обнадеживающих историй об исцелениях, толкованиях снов, посредничестве предков и примирениях с Духами природы. К тому же эти пейзажи, напоминавшие мне землю моего детства, ее реки, леса, медведей, волков и рысей, внушали мне непринужденность в общении с местными жителями, которая раскрывала для меня суть их верований.

Когда при мне впервые упомянули Залмоксиса, я пожал плечами. Этот образ вызывал такой восторг, что говорившие в смущении сбивались. Кем был этот Залмоксис, человеком или Богом? Царем или Демоном? Обожествленным самозванцем или реальной властью? Впрочем, постепенно я и сам начал испытывать почтение, которое вызывало это необыкновенное существо, и, хотя даже враги уверяли, что время от времени он требует человеческих жертв, решил нанести ему визит. Что мне было терять? То, что я мог потерять, я уже потерял: Нуру. Я ничем не рисковал, желая получить какие-то сведения от этого знаменитого Залмоксиса.

Так что я в сопровождении своего пса предпринял паломничество на гору Когайонон[16].

Она находилась в регионе умеренного климата, на юге горной системы, которую позже назвали Карпатами. Долины там пестрели всеми оттенками зеленого: желтовато-зелеными были луга, нежно-зелеными – молодые лужайки, коричневато-зелеными – мхи, темно-зелеными – хвойные деревья, а далекие горные вершины – голубовато-зелеными; белые известняковые склоны отливали столь нежными сероватыми нюансами, что не будоражили, а привлекали.

Мои проводники, двое братьев из соседней деревушки, сообщили мне, что здесь повсюду полно пещер, однако мы располагаем только временем, необходимым, чтобы посетить ту, где пребывает Залмоксис. По пути они рассказали, что Бог не пьет ни вина, ни пива, никогда не ест мяса и ввел для своего окружения вегетарианскую диету. Одна подробность изумляла их: отвращение Залмоксиса к детям; он запрещал им приближаться к нему.

Мы миновали естественные своды, созданные Духами камня, и оказались перед мощной скалой. Подход к ней закрывала деревня, дома которой были построены из еловых бревен. В нескольких загонах содержались козы и куры.

Путь нам преградили трое стражей. Мои проводники по-братски обнялись с ними. По тому, как чрезмерно они выражали дружеские чувства, я предположил, что угодить этим держимордам – необходимый этап. Провожатые посоветовали мне вручить первый подарок. Я преподнес шкуру рыси. Довольные стражи приняли мех, проводили меня до пролома в скале и передали четырем жрецам, каковые забрали мой второй дар – бронзовую чашу – и велели ждать.

Прежде чем удалиться, проводники предупредили меня, что Залмоксиса не принято тревожить во время дневного отдыха. «Бог, который спит? – подумал я. – Это попахивает мистификацией».

Жрецы уселись по-турецки и задремали. Солнце лениво склонялось к горизонту. Роко скучал, я тоже. На далеких вершинах этот опытный охотник не углядел серн, соревновавшихся в акробатике. Когда цвета поблекли и между скалами пробежал ледяной ветер, жрецы указали мне вход, а сами поймали Роко и привязали его к колышку.

Успокоив пса, я проник в расселину.

Мои зрачки не сразу приспособились к темноте, контрастировавшей с вечерним светом. Я не мог сориентироваться и натыкался то на каменную стену, то на какие-то выступы и углы. Моя ладонь сдавила что-то теплое и мягкое, оно забилось, затрепетало, вырвалось у меня из руки и упорхнуло, расправив крылышки: летучая мышь вернулась на потолок.

Выйдя из этого тесного коридора, я ступил в сырой и холодный просторный зал. Это логово мне удалось разглядеть, или, скорее, представить себе, благодаря десятку поставленных на пол светильников; их колышущиеся огоньки своей дрожью оживляли стены, превращая их в паруса.

– Подойди, – произнес хриплый голос.

Я вгляделся туда, откуда прозвучало приказание.

В глубине пещеры в ореоле трепещущих огней возник Залмоксис. Его завершающаяся капюшоном широкая мантия цвета воронова крыла сливалась с окружающей тьмой и спадала