Среди богомольцев - Николай Благовещенский

Ежегодно несколько монахов гибнет, охотясь за цветами. Но эти поучительные примеры не вразумляют смельчаков; слишком спокойно смотрят они на эту гибель и неустрашимо карабкаются по тем самым обрывам, с которых не одна камилавка улетела в пропасть. Даже цена на цветы, не смотря на трудности их добыванья, очень невысока: пучок из 10 цветков стоит всего 5 к. с.

Однажды, покупая цветы, я разговорился с монахом, который уже более десяти лет торгует ими. Он с полным равнодушием передавал мне смертные случаи многих своих знакомых и только беспрестанно крестился за упокой их.

– Как же вы-то не боитесь после этого? спросил я его.

– Тут бояться нельзя, ответил тот: – потому чуть сробеешь и пропал. Надо помнить, что если без воли Божией волос с головы не погибнет, то как же монаху пропасть можно? Умереть Бог не допустит, коли есть непрощённые грехи. Вот болгарин не погиб, хоть и свалился; значит ему не все ещё грехи прощены. Да и чем же жить нам, как не цветами? Десять лет ими только и кормлюсь.

– Значит привычка?

– Тут никогда не привыкнешь, никогда не понадеешься на себя. Вот старец мой двадцать лет собирал цветы, да все-таки сгиб в прошлом году, а я, может быть, в нынешнем сгибну. Я впрочем, не один хожу. Коли провалюсь, узнают – поминать станут, а больше мне ничего не надо.

Из этих слов можно видеть, какого закала отшельники преимущественно занимаются сбором цветов богородицы.

Главный сбыт рукоделий монашеских производится по субботам в Карее, на тамошнем рынке, и труженики тащат к этому дню в Карею все, что успели наработать и пособрать в течении недели.

Карие – небольшой монашеский городок, подобный которому едва ли где отыщется на белом свете. Этот оригинальный городок живописно поместился на восточном склоне афонского хребта, высоко над морем и в самом центре монашеского царства. Состоит он из разнокалиберных домиков, принадлежащих монастырям и отдельным монахам, и заселены эти домики или самими монахами, или отдаются в наём приезжим мирянам. Всех домиков насчитывают здесь до двух сот, и при них находится 120 церквей православных. Карие недаром называется столицей Афона: к ней действительно монастыри относятся, как провинциальные города к своей столице. Каждый монастырь имеет здесь своё подворье (кунак), где живут монастырские поверенные и останавливаются гости и поклонники. Здесь помещается афонский протат – высшее правительственное собрание, управляющее внешними и внутренними делами всего Афона, и живёт представитель турецкой власти со своей канцелярией. Здесь находится единственная на Афоне монашеская школа, гостиный двор и наконец, главная тюрьма – высокая грязная башня, куда сажают монахов за важные преступления.

Построена Карие на манер всех вообще восточных городов. Дома сжаты в кучу и лепятся друг на друга; между ними проложены узкие, кривые улицы с канавкой по средине, для стока нечистот; по улицам с обеих сторон устроены лавки, прикрытые сверху деревянными навесами, чтобы солнце не пекло, и в этих лавках заезжие купцы продают разные привозные товары. Тут, конечно, втридорога можно найти всё нужное для монашества – и разные ткацкие материи, и съестные продукты, и рабочие материалы, свечи, бумагу и даже душеспасительные книги. Характер Кареи чисто коммерческий, городской; мирские купцы придают ей заметный мирской оттенок, и по тому в ней, кроме должностных лиц, живут постоянно только монахи специалисты по торговой части и разные ремесленники, а остальные монахи бывают проездом и, справив что нужно, торопливо уезжают восвояси. Киновиаты и строгие аскеты очень не жалуют Карею и, во избежание соблазнов греховных, стараются бывать в ней как можно реже. Жители штатных монастырей и богатые келиоты напротив к ней благосклонны и считают поездку туда лучшим развлечением.

По субботам, в базарные дни, на главной улице Кареи ставится ряд столов и на них монахи грудами наваливают кресты, чётки, иконы и другие произведение Афона. Городок оживляется, монашество толкается между столами, снуют приезжие поклонники, но все-таки продающих больше, чем покупающих. Между народом также порой пробиваются увечные и слабые келиоты, прося милостыню. Замечательно, что на этих базарах не слышно ни криков, ни шумного спора, всё как-то обходится тихо и мирно: продавцы никому не навязывают своих изделий, а смиренно стоят у столов, опустив головы, и ждут кого пошлет им Господь. Купят рукоделье – келиот на вырученные деньги тут же покупает себе съестные припасы на целую неделю и материалы для дальнейших работ; не купят – молча сваливает свой товар в торбу и тащит его в свою келью до следующей субботы. Если народу мало в Карее, то на базаре полная тишина, и продавцы, стоя за столами, правят часы и тянут на четках каноны. Три раза в год – в Рождество, Пасху и Успенье в Карее бывает ярмарка. К этим дням из Солуна привозят на Афон большие тюки с товарами, и игумены монастырские закупают для братии материи и кожу, из которых потом они шьют себе рясы и обувь.

Так как Карие не монастырь, то для неё сделаны некоторые послабление афонского устава: на улицах свободно курят табак и продают мясо, для чего нарочно устроены бойни баранов. Со всех окрестностей свозят сюда петухов, и пенье их день и ночь раздается над Кареей. Замечательно, что без куриц петухи живут между собою очень дружно, вместе прогуливаются и сидят на жердях и огородах, заливаясь по очереди песнями, а если и дерутся, то очень редко, На петухов огромный запрос в монастыри штатные и некоторые кельи [41], и не раз случалось мне видеть старцев, возвращающихся из Кареи с петухами под мышкой. Тут же идет оживленная торговля котами, на страх крысам святогорским.

Любил я Карею; в ней есть что-то заманчивое, житейское, и в то же время оригинальное. По улицам её носится ароматический запах табаку; лавки большею частью сквозные, так что весь товар на лицо; сами хозяева сидят тут же, поджав ноги, и работают: кто шьет, кто пилит, кто точит, изредка только приподнимая голову и раскланиваясь со знакомыми монахами. А монахи снуют по Карее, переходя от лавки к лавке, то к одному купцу присядут потолковать, то к другому, и всё это как-то мирно, тихо, по семейному. В переднем углу устроена лавочка живописца Пахомия, и сам он всегда на лицо при своей лавочке. Перед ним кучами разложены печатные изображение Богородицы и разных святых, тут же стоят шкалики с красною и желтою краской, и с необыкновенным проворством смазывает Пахомий этими красками одежду и сиянье. Часто, беседуя с прохожими, он вовсе не глядит на работу, но привычная рука сама исполняет своё дело; иногда, конечно, мимоходом смажет она кое-что и лишнее, но Пахомий хорошо знает невзыскательность своих покупателей и не унывает. Против него стоит башмачная лавка о. Исаии, чеботаря, и сам старик тут же сидит с дратвой и шилом. Лавка его как-то боком выдвинулась на главную улицу, и потому редкий монах не зайдёт в нее побеседовать. O. Исаии говорун большой руки, особенно если дело коснётся похода Наполеона на Россию (он малоросс). Сорок три года живёт он в Карее, знает все окрестные тайны и за своё покровительство русским монахам и поклонникам прослыл по всему Афону за русского консула. Любят о. Исаию монахи за его откровенную словоохотливость и издалека приходят к нему за советами и свежими новостями. Зайдёшь, бывало, к нему, – старик обрадуется, посадит на табурет и начнёт сообщать, по секрету, что о. Паисия посадили на хлеб, на воду за непослушание, что Геронтий вчера убежал куда-то из монастыря, а Ипатий себе рясу новую шьёт. Из лавочки о. Исаии вся Карие на виду; сидим себе, да наблюдаем за ходом торговли монашеской. Вот на разукрашенном муле едет гордый проэстос покупать себе шелку на рясу, за ним пробирается келиот-бедняга, промышляющий больше насчет съестного. Из-за угла, на средину улицы, выходит глашатай и кричит на всю Карею, что такой то капитан корабля завтра уезжает в Солунь и приглашает желающих отправиться с ним. Сам капитан стоит тут же и ждёт этих желающих для заключение условий. Потом глашатай кричит, что такому-то келиоту денег в долг поверять не следует, ибо он совсем промотался. Слушают монахи эти вести и потом разносят их по всему Афону. – Вдали толпа расступается и по улице важно проходит ага турецкий в сопровождении слуги, который несёт за ним длинный чубук и кисет с табаком, а о. Исаий в это время шепчет мне, как ага был в плену в России и два года таскал камни для киевских укреплений. Но вот в Протатском соборе зазвучал благовест к вечерне. Карие зашевелилась, засуетилась, лавки торопливо закрывают, столы прячутся, и народ дружно повалил в церковь. Быстро затих городок и только одни угрюмые сардары (наёмные полицианты) мерно расхаживают по опустевшим улицам его.

И так мирно, среди вечной работы, день за днём переживает Карея. Мастера монахи понемногу зарабатывают денежки и строят новые кельи и церкви, которые потом отдают в наймы желающим. Некоторые из них имеют по нескольку домиков и получают с них значительный доход. Жизнь таких монахов проходит в полном раздолье, и в деле спасенья они, как и жители штатных монастырей, никому не дают отчета. Каждый зажиточный мастер имеет при себе нескольких учеников, которые помогают ему в работах, а по смерти хозяина пользуются его наследством и сами становятся мастерами. Многие мастера, зная какое-нибудь определенное мастерство, не брезгают и другими промыслами, если только они им под силу и приносят доход; так например, часовых дел мастер при случае занимается переплетом книг, башмачник деньги в рост отдает, и проч. Раз как-то мне понадобилось сшить себе дорожные брюки. Приехав в Карею, я спросил у монахов, нет ли там мастера и по этой части?