Жизнь в Царицыне и сабельный удар - Федор Новак

– Не Борис ли, а?

Тот, кого она тронула за плечо, пробормотал что-то, не просыпаясь.

– Что надо? – отозвался Борис, угадывая голос Марии.

– Выйди ради Христа…

Борис еще не спал, ко всему прислушивался, приглядывался, даже во тьме женскую фигуру, возникшую в дверях, он сразу же увидел. А голос Марии припомнился тоже сразу. Он вышел за порог ночлежки. Мария, увлекая Бориса под навес сарая, шептала:

– Чего расскажу-то… Не осуди меня, Борь!

– Узнала-то как, что я тут?

– Может, кто другой, когда ты шёл по двору, и не узнал бы тебя, а я с детства, ведь, Борь, глядела в твои глаза. Ведь я бывало…

– Чего нам, Маша, теперь-то старое вспоминать… – не без волнения проговорил Борис, желая скорее закончить свидание с чужемужней.

– Тут и старое, и нонешнее, – шептала Мария, схватив Бориса за рукав, заметив, что он уйти хочет, – послушай, Борь!

И рассказала, как ей пришлось стать женой вдовца.

– Это всё старое, а вот новое: Пётр побег в полицию, пускай уходят из ночлежки беспаспортные, беглые там с каторги аль ещё какие, до кого у полиции интерес. С рассветом жди сюда полицию… А ты давно ли в Царицыне? Чего бы тебе не прислать за мной Димитревну? Может, мы её увезем на Кубань аль в Задонье? Деньги у Петра я знаю, где лежат. И у свёкора все тыщи прихвачу с собой, а?

– Вон оно что! За предупреждение, Маша, спасибо. Чужие деньги мне не нужны. Иди в дом. Дрожишь вся! – и, зная, что обманывает Марию, пообещал позвать её при удобном случае. – Но ты ни гу-гу на улице, что я беглый солдат. Тебе я не страшась говорю. Небось старое мое добро помнишь. А если полиция меня схватит, в кандалах погонят аж в Сибирь. Иди!

Мария вышла из-под навеса сарая не спеша, без охоты вернуться в дом. Тяжело как-то шла через двор, до крыльца. В сенях она остановилась, прижала руки к груди, поглядывая через открытую настежь дверь, как льёт дождь, слушая, как он хлещет по стеклу окошка и ручейками журчит через весь покатый к воротам двор.

Когда Борис снова прилег на пол и оперся на локоть, чтобы видеть двор, уже чуть светало. Видно было лишь серо-синюю пустоту в раскрытых настежь дверях. Со двора веяло последождевой прохладой. А еще десять минут – и в рассвете стало видно по всему двору. Вот торопливо, с оглядкой на ночлежку прошел Петр. Он выругался громко, попав ногой на середине двора в яму, вырытую боровом и заполненную теперь дождевой водой. Очищая грязь с лаковых сапог, оставляя на железной скобе у порога комки глины, он все еще матерился.

Борис понял, что Маша не обманула.

– Друзья! – воскликнул Борис, закрыв двери ночлежки, чтобы Петр не слышал. – Милые други, скитальцы на русской земле, айда отсюда! Если нет паспортов. У меня хоть и есть паспорт, но я не охотник на свидания с полицией! Я пошел! – и нечаянно наступив на деревянную костромскую чашечку с золотым ободком по краям, раздавил ее. Оттолкнул ногой.

Он не пошел к калитке, а перебросил свой зеленый сундучок через забор. Перемахнул и сам. Вслед за ним еще трое.

Во дворе появилась полиция.

В ночлежке околоточный надзиратель кричал на Ивана:

– Лапоть! Живей давай паспорт!

Иван никак не мог выдернуть нитку, которой он пришил свой паспорт.

Стволом револьвера околоточный ткнул в бок мужику с повязкой на лбу:

– Оглох?! Паспорт!

– На погрузке пшеницы в баржу я споткнулся и паспорт обронил в воду… – взмолился мужик.

– Взять его! – приказал околоточный полицейскому, словно борзой собаке, крикнул, будто на охоте в лесу, где что ни огляд, то волки серые: – Взять!

И взяли. Не упустили. На такой охоте – чего проще, хоть полицейский и был чуть ли не карликового росту, однако оказался до удивительного проворным. Он мгновенно, как-то невидимо для всех, накинул наручники мужику.

Кто-то из ночевщиков, рослый и плечистый, в сутолоке задел локтем форменную фуражку низкорослого полицейского, сбив ее на пол с его головы.

Полицейский освирепел было, но тут Иван поднял с полу фуражку, смахнул с нее локтем грязь, подумал, помахал в воздухе и вручил хозяину, сказав:

– Эх, какой чуб! В Маньчжурии я видел такой чуб на командире казачьей сотни… Донские там казаки рядом с нами сражались супротив японцев…

Околоточный надзиратель не мог не заметить почтительность Ивана, а прочитав в его паспорте все, там написанное, спросил:

– Сын и жена приписаны в твоем паспорте, где они?

– А вот и они… – улыбнулся Иван.

– Эх, дядя! Сам приехал, да еще хвост за собой поволок! Жил бы в деревне…

– Голодно мне там с моей семьей… На заработки я сюда с сыном-то… Он вон какой! Рослый!

– А отчего ты одноглазый?

– В Маньчжурии ранен…

– Ничем не могу помочь… – сухо произнес околоточный. – Мне тут с сезонниками летом одна маята. Вас тут летом десятки тысяч!

Арестованных увели… К околоточному спешил высоченный тонконогий, как на ходулях, полицейский.

– Четверо сбежали, ваш благородь, не успели мы за ними…

– Чего?! Не успели??? Ты знаешь, что за это всем вам, ротозеям, будет? – свирепел околоточный, весь краснея.

– Куда же теперь нам? – спросил Иван.

– В другую ночлежку… – ответил Андрей, подхватив мешок с пожитками. – Работу искать я теперь пойду.

Но, к удивлению, под брезентовым навесом увидели Бориса и почти всех артельных рабочих.

– Ходи веселей! – зазывал Борис. – Нечего горюниться! – утешал он, а потом спросил Ивана: – Не возьмется ли твоя жена кухарничать в артели? С базара сейчас принесут провиант: требушки, печенки, картошки. Сложились мы сообща. За безденежных свои вложил. Одолжил, словом. За труды артель платить будет. А харчи бесплатно…

– Возьмется, а чего же! – обрадовался Иван.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Борис, – вон, видишь, – он указал на склон оврага: – там очаг уже кладут из битых кирпичей.

Борис нет-нет да и подойдет к очагу.

– О! Аромат! Вот так варево! – восхищался он, трогая дружески за плечо Ивана, – мастерица варить харчи для артели твоя жена. Как зовут-то ее?

– Катериной зовут… – гордо ответил Иван и, с какой-то горечью вздохнув, вытер тряпкой глазницу, в которой когда-то был зоркий глаз, потерянный в далекой Маньчжурии.

– Было бы из чего, эх, каких бы пирогов нам наварганила. Я так думаю, что одними слюнками захлебнулись бы мы с тобой. Хорошо готовит она мясные пироги.

– А мне кажется… – загадочно сказал Борис, – Катерина еще нас с той не один раз угостит мясным пирогом. Истинный Бог, угостит. Придет такое времечко. К тому все идет.

Иван опять вытер глазницу, разглядывая Бориса. А он обнадеживающе произнес:

– Довелось мне слышать, что есть на Руси большевики. Они не о пирогах только заботятся на каждый день, а заботятся еще и о том, чтобы просветление в умах мужиков деревенских проблеснуло. Вспыхнуло бы, как молния вспыхивает… Но ни на минуту затем не сгасло бы…

А тут беседу прервала Катерина:

– Хлёбово готово! Мясо всё на порционной доске! Буду резать. Кто-то помогать будет? Как делить-то? Столько мяса я ещё во всей жизни своей не делила. На сколько ртов-то поровну?!

Когда артель пообедала, артельный сказал громко, что пойдет к подрядчику:

– Баяров там будет расплачиваться с грузчиками за разгрузку баржи… А я договорюсь о работе на беляне…

Андрей, поосмелев, сказал, что ему хотелось бы поглядеть улицы, городской народ. Может, там где ламповое стекло можно купить…

Трактир «Орел» выделялся свеженькой побелкой. Одноэтажный трактир этот всегда был виден еще издалека, если перед входом валунами желтел песок, который нагонялся к крыльцу ветром, дующим тут, будто назло хозяину трактира, – все с одной и той же стороны – из-за Заволжья. Из Прикаспийской низменности. А такие ветры и такой песок разве только одного хозяина трактира «Орел» злили? Каждому горожанину ветер этот, несущий засуху и пыльные бури, был не к радости.

Артель грузчиков, разгрузив баржу с шахтерским лесом и ствольной стойкой для шахт, подходила к дверям трактира весело, приплясывая, взметая песок, под заливистые звуки голосистой саратовской гармошки, на которой играл Семен, приглашенный, как и всегда, подрядчиком Баяровым, который говорил:

– Я деньги платить буду, – и, крикнув, чтобы отплясывали веселей, продолжил: – Не должен рабочий люд забывать веселье!

Артельный, Андрей вошли в трактир вместе со всеми. Там для Баярова поставлен был стол, накрытый льняной скатертью с золотой бахромой, а не просто клеенкой. Подрядчик разложил деньги.

– Не шумите, голова болит, – и, выдав заработок, приказал артельному: – Наливай ему, как положено!

Выпив водки, грузчик пересчитал на ладони деньги. Баяров заметил это, возмутился:

– Меня проверяешь?! Не приходи ко мне на работу. Мне таких не надо!

– Господи, – взмолился грузчик, – верю вам. Вот те крест! В месяц ведь один раз доводится деньги считать. Сердцу лестно это…

– Веселый тут?! – продолжал выкрикивать Баяров. – Получай!