Менахем-Мендл - Шолом-Алейхем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А во-вторых, да будет тебе известно, что все, слава богу, идет хорошо. Мое имя напечатано в газете наряду со всеми писателями, и я теперь чувствую себя совсем другим человеком. В первую минуту, когда я увидал напечатанным свое имя – «Менахем-Мендл», у меня слезы на глаза навернулись. Думаешь, отчего? От радости, что есть такие хорошие, ласковые, порядочные люди на свете! Я имею в виду редакцию. Ведь надо понимать, что я у них не один, есть еще довольно много писателей и помимо меня. И тем не менее она не поленилась, села и прочла все мои писания, как видно от корки до корки, и ответила мне в газете, то есть в почтовом ящике, что мои описания ей нравятся, но что они несколько длинноваты. Это – одно. А во-вторых, она желает, чтобы я не выдумывал из головы; она хочет, чтобы я только «изображал» (так и сказано) жизнь города Егупца со всеми его типами. Судя по всему, она хочет знать, что у нас в Егупце творится, ибо как же иначе понимать слово «типы»?.. Не правда ли, какая деликатность со стороны редакции? Ну, так ведь нельзя же быть грубияном и откладывать на другой день. Я снял кафтан, сел и пишу ей, – вот уже третий день пишу и пишу, а писанию все еще конца нет! И так как я очень занят писанием и не имею времени, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Привет деткам, тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.Главное забыл! Прошу тебя, напиши, получила ли ты какие-нибудь деньги от редакции? Я просил, чтоб она тебе выслала пока, в счет будущего, немного денег. Что может случиться? Десяткой меньше, десяткой больше, – мы с ней сочтемся.
Тот же.IVШейне-Шейндл из Касриловки – своему мужу в ЕгупецМоему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, что уже кровью харкаю от твоих замечательных писем. Что это еще за красавица, ради которой ты снял кафтан и стал с ней шуры-муры разводить? Пускай она сгорит вместе со своими деньгами! Нужна она мне очень, как моя мама говорит: «Не дари мне меда твоего и не надо мне жала твоего…» Уж она бы, положим, не обрадовалась, твоя Редакция, если бы послала мне деньги!.. Опротивели мне писания, которые ты посылаешь мне! А если уж и суждено мне иметь мужем писаку, то я не понимаю, почему для этого необходимо сидеть в Егупце? Чернил, что ли, нет в Касриловке? Стало быть, тут что-то не так, неспроста это… Как моя мама говорит: «Раскусишь яблочко, а там червяк…» Так вот, дорогой мой муж, собери свои писания и приезжай домой без всяких отговорок, – я уже больше не могу видеть, как томятся дети. Они каждый раз спрашивают, когда папа приедет? А я откладываю от пасхи до осени, а с осени до пасхи… А уж о Мойше-Гершеле и говорить не приходится! Такой умница, гораздо умнее отца, как желает тебе счастья и всего хорошего и сейчас и всегда
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.Как тебе нравится моя Брайндл? Она уже и со вторым мужем разводится. Никто не знает, почему. Но по секрету он показал мне свою руку всю в кровоподтеках. Он, говорит, готов отказаться от приданого и ее драгоценностей, лишь бы избавиться от напасти. Как мать говорит; «Лучше золотник счастья, нежели фунт золота…» Всей нашей семье не везет на мужей…
VМенахем-Мендл из Егупца – своей жене Шейне-Шейндл в КасриловкуМоей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я уже исписал две бутылки чернил, принимаюсь за третью. Шутка ли описать такой город, как Егупец! Начал я с гостиницы, где живу, и первым долгом взялся за хозяйку. Ты, пожалуй, спросишь, почему за хозяйку? Потому что хозяина у нас нет. Она уже тринадцать лет как вдовеет. Муж ее был солдатом,[40] а она у него второй женой. Вышла за него, говорит она, чтобы потом, пользуясь его правами, иметь возможность жить в Егупце. Жила она за ним так, что только врагам пожелать можно, потому что она лет на двадцать моложе его и считалась красавицей. Все мужчины – и евреи и русские – сохли по ней… А теперь она должна ждать случая, авось какому-нибудь Менахем-Мендлу захочется съесть тарелку борща или кусок мяса с хреном, и на такие заработки содержать сына-гимназиста и дочь-гимназистку, которые палец о палец не ударяют и ни в чем ей помочь не хотят. Привыкли на всем на готовеньком. Только и ждут, чтобы мамаша утром чашку кофе в постель подала. А потом, когда они приходят из гимназии, – есть ли, нет ли, – обед должен стоять на столе! А если подано не так скоро, устраивают скандал!
Вот какие это дети. На днях девица-гимназистка раскричалась утром, почему нет мыла, вбежала полуголая, вся шея наружу, в комнату, где гости сидели и пили чай, да как напустится на мать: «Что за свинство!»
Тут уж мы не выдержали и стали ее отчитывать: «Этому, что ли, учат вас в гимназиях?»
– Мало того, – говорю я, – что мать так трудится, ботинки твои чистит, пока ты спишь…
Я только еще хотел проучить ее как следует, но тут налетел на меня ее братец:
– А вам какое дело?
И стал меня ругать на чем свет стоит.
Это, конечно, меня задело, и я описал бедную вдову с ее распрекрасными деточками. Надеюсь, что напечатают, – это будет получше всяких нравоучений. Мир велик! Есть, наверное, еще такие же бедные вдовы и такие же дети, гимназисты и гимназистки, которые доводят своих матерей до могилы. Теперь ты понимаешь, дорогая моя, за что мне платят деньги? Но так как я занят и не имею времени, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Привет деткам, тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.Главное забыл! Ты спрашиваешь о редакции. Ты, наверное, не поняла, что это такое. Редакция – это не один человек, а несколько. Они вскладчину все вместе издают газету. Газету рассылают во все города и выручают за нее деньги. Но так как газета должна иметь материал, то редакция просит нас, чтобы мы писали, и платит нам за это. Мы оказываем ей любезность и пишем, а она печатает. Теперь ты понимаешь, что это за дело?
Тот же.VIШейне-Шейндл из Касриловки – своему мужу в ЕгупецМоему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, что я читала твое письмо и глазам своим не верила. Дурной сон, да и только! Нашел, что описывать! Господь бог послал ему вдову с детьми, черт знает какими, а он разжалобился и сделал из этого праздничное блюдо! Будь я на твоем месте в Егупце, я бы этого паренька по-другому описала, а девку с голыми плечами посадила бы на кухню картошку чистить, а не то что нравоучение ей читать. Нравоучителем заделался мой муж, проповедником, и ему еще, видите ли, деньги за это платят. Как моя мама говорит: «Всякие есть сумасшедшие на свете!» Мне кажется, нежели совать нос в чужие горшки и вмешиваться в чужие семейные дела, лучше было бы, чтоб голова сохла за свои собственные. Ведь ты, кажется, детям своим отцом приходишься. Или нет? Ты бы послушал, как Мойше-Гершеле учит еврейскую азбуку! Окочуриться могли бы твоя егупецкая вдова с редакцией вместе! Было бы у меня легче на душе, я сняла бы его вместе с остальными детьми и послала бы тебе карточку, посмотрел бы ты, кого променял на вдов и на редакции, на горести и на всякие напасти, как желает тебе здоровья и счастья и сейчас и всегда
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.VIIМенахем-Мендл из Егупца – своей жене Шейне-Шейндл в КасриловкуМоей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что с хозяйкой я уже покончил и теперь принялся за постояльцев, то есть описываю подряд всех неудачников, которые живут здесь. Могу похвалиться, что мне это, не сглазить бы, удается: один другого чище. Но самый крупный из них – тот, которого прозвали «счастливчиком». О нем можно столько писать, что не хватит ни бумаги, ни чернил. Сам он, этот молодой человек, из Жванца. Женат он был сначала на девице из Ладыжина, затем – на сорокской, поселился в Екатеринославе и занялся первым своим делом – стал торговать золотом, то есть какая-то шайка продала ему несколько мешков золота, забрала у него все деньги, а на поверку оказалось, что купил он песок. Стало ему очень скверно, хоть бросайся живым в Днепр. Взял он тогда тросточку, вышел на биржу, состряпал какое-то дело, заработал несколько рублей и объявил в газетах, что ищет компаньона. Прошло немного времени, и нашелся компаньон, торгующий железом. Купили они участок земли возле Кривого Рога, за который предлагали много тысяч отступного. Но он заявил: либо полмиллиона, либо – ничего! Ничего и не получилось! Тогда он бросился на каменный уголь, отыскал какого-то инженера, немца, то есть еврея, который говорил по-немецки, заарендовал вместе с ним по сходной цене шахту и принялся за работу – добывать уголь. Но вдруг, неизвестно откуда, хлынула вода – потоп! Поставили две машины выкачивать воду. Но с одной стороны выкачивают, а с другой прибывает новая – бесконечное лихо! Тогда он плюнул на немца и познакомился с евреем, который скупает яйца – битые, тухлые, – и делает из желтков какую-то вещь, я забыл, как она называется. Но надо же так случиться, что лопнула машина, компаньон удрал, а наш «счастливчик» остался один с битыми яйцами. Яйца эти стали издавать такой убийственный запах, что на него составили протокол. И однажды ночью ему пришлось выпрыгнуть из окна и бежать: пусть, мол, Екатеринославу останутся на память эти тухлые яйца. Немного денег у него было, он поехал в Кременчуг и с кем-то в компании открыл фабрику гильз. Но компаньон оказался страстным любителем шахмат, а так как сам он тоже ярый шахматист, который может просидеть за шахматами день и ночь, не евши, не пивши, то оба они играли в шахматы до тех пор, покуда не остались при пустых коробках. Куда девались гильзы, никто не знает.
