Я — «Дракон». Атакую!.. - Евгений Савицкий

Нам крылья дал народ родной, И мы храним его границы А если враг навяжет бой, То мы готовы с ним сразиться!..

Мотор моей машины работал ровно, я вполголоса напевал припев той песни:

Летчики-пилоты боевые,

Сталинские соколы родные…

— и так далее.

Но вот уже остался где-то позади последний разворот, по времени подходил к концу третий отрезок маршрута, я посматривал из кабины истребителя то влево, то вправо, однако населенного пункта, расположенного неподалеку от аэродрома посадки, что-то не было видно, и это насторожило меня.

Передернув педалями управления, словно отбросив пока все те песни с припевами, я энергично положил машину на левое крыло — внимательно всмотрелся вниз. Ничего, кроме дикой тайги. Перебросил истребитель в правый крен — также унылая картина.

«Что за черт!.. — не на шутку встревожился — Еще не хватало, чтобы командир полка заблудился!..» Прохожу на всякий случай с рассчитанным на земле курсом пять минут — никаких признаков жизни. Тогда принимаю решение лететь строго на юг: был на севере от «железки», значит, если взять курс сто восемьдесят градусов, то рано или поздно должен выйти на дорогу, проложенную в свое время через всю Российскую империю Такую просто невозможно не заметить!

Проходит еще пятнадцать минут — дороги нет. И я окончательно понимаю: это — полная потеря ориентировки…

Состояние было такое, будто голову мою сдавило железным обручем. Лоб покрылся испариной. А тут еще и бензиномер поприбавил энтузиазма: стрелка прибора угрожающе пошла к нулю, что в переводе с профессионального языка означало: «Дело труба» Без топлива, известно, летала одна Баба Яга, так что я проверил, надежно ли закрыт замок на моем парашюте — это на случай, если решусь прыгать. Затем, как хорошо воспитанный пилот, осмотрелся, где бы лучше приземлять машину — это на тот случай, если прыгать с парашютом по каким-то причинам передумаю. Нового вокруг, понятно, ничего не увидел. Суровый темный и молчаливый лес с любопытством наблюдал, чем закончится полет. А я, раздумывая — прыгать или садиться на деревьях, — внезапно успокоился (терять-то действительно больше нечего было), и тут словно из-под земли явилась та дальняя дорога, с помощью которой мне и суждено было вернуться в «казенный дом».

Энергично закрутив машину вокруг хвоста, я направил ее вдоль железнодорожного полотна, снизился до бреющего полета, прочитал на одном из домиков название станции (не то Козодоевка, не то Козолуповка — уже не помню), тут же легко сориентировался, где нахожусь, и, кажется, всем своим вниманием ушел в прибор, показывающий остаток топлива. Стрелка его колебалась возле цифры «ноль». Но я уже увидел свой аэродром! Для меня это было, конечно, событием не меньшим, чем открытие Америки по дороге в Индию. Я тут же довернул машину в его сторону, глянул еще раз на бензомер, в этот момент мотор чихнул раза два и остановился.

Меня не смутила наступившая в воздухе тишина. Я давно был готов к этому, так что, планируя в сторону летного поля, никакими циферблатами в кабине больше не интересовался, кроме показателя скорости — на него поглядывал мельком. Забота же моя в последние минуты, а скорей даже секунды полета, была одна — дотянуть бы до аэродрома, не свалиться в лес.

Дома, говорят, и стены помогают, и я дотянул своего «ишачка» до окраины поля, приземлился, слава богу. Когда же машина после короткой пробежки остановилась, я не выскочил на радостях из кабины, а почувствовав вдруг усталость, отстегнул привязные ремни, парашютные лямки, да так и остался сидеть на месте в ожидании приближающихся ко мне людей.

Над головой заливались жаворонки. Эти тысячи висящих в небе колокольчиков с радостью дарили свою песнь весне. Неприбранная, простодушная, она рано спустилась на землю, и вот над лиловым лугом на окраине аэродрома загудели пчелы, было много шмелей. Медвяный запах цветов настойчиво пробивался сквозь аэродромный бензиновый чад. И я подумал тогда, что, несмотря на разные там огорчения, тревоги, жизнь не так уж и плоха, если есть эти жаворонки и солнце, лиловый луг на краю летного поля и все, все, что вокруг тебя.

…Перед разбором полетов я еще не знал, что скажу летчикам, как объясню случившееся со мной при выполнении маршрута. «А может, вообще ничего не говорить? — мелькнула мысленка. — Как-никак командир — не обязан отчитываться!..»

Всю ночь спал беспокойно. В голову лезла всякая чертовщина То комдив отстраняет от полетов: «Савицкий, вы совершаете курсантские ошибки!..» — и перед строем полка разжалует меня до рядовых летчиков. То лечу вдруг, а вместо тайги — море, солнце, чайки. На горизонте — дымки пароходов, и мне машут, кричат: «Женька, Сова! Бросай эти полеты! Давай к нам, в Станичку!..»

Утром с комиссаром Федоровым мы собрали весь летный состав в учебном классе, где обычно ставили задачи на летную смену и подводили итоги работы. Сергей, конечно, знал, что произошло в моем вчерашнем вылете, но ни слова не проронил относительно его разбора. А для меня по этому поводу не было уже никаких сомнений.

Подробно проанализировав весь полет, указав на ошибки, которые были допущены в нем, — а заблудился потому, что на маршруте не учел сильный боковой ветер, который и снес мой самолет далеко на восток, — я признался и в том, что ориентировку восстанавливал способом, не совсем достойным уважающего себя навигатора, — по вывескам с названием железнодорожных станций.

— Это что, командир! — поднялся комэск Шишков, когда я закончил разбор своего маршрутного полета. — У нас тут случай был куда как интересней.

И я услышал историю о потере ориентировки, которая якобы произошла с одним пилотом из нашего же полка. О том, как он сел на лужайку, где древняя, бабка пасла козу, и что потом из этого всего вышло.

— …Значит, приземлился, а признаться, что блуданул, понятно, не может — король неба! Ну начал издалека, мол, как жизнь, бабуля, почем яйца на базаре… А бабка посмотрела внимательно на его аппарат, уточнила: «Никак И шашнацатай? Плохо чтой-то вижу, милок. Ну так садись в кабину, мозгу-то мне не закручивай, да бери прямо с лужайки курс девяносто градусей, семь минут лету — и дома будешь!..»

Пилоты смеялись. И у меня незатейливая шутка эта словно тяжелый камень с души сняла. Выходит, правильно поняли меня пилоты, учли чистосердечные при знания…

Вскоре мы получили распоряжение командующего 2-й Отдельной Краснознаменной армии И. С. Конева готовиться к учениям. Иван Степанович любил авиацию, частенько бывал у нас в полку. И вот надумал он провести такие учения, где авиация и артиллерия не просто бы там как-то обозначали «войну» холостыми залпами из пушек да ревом моторов, а реально бы стреляли и бомбили перед изготовившимися к наступлению войсками. Отважное мероприятие это тут же получило и свое официальное название: «Стрельба и бомбометание через голову своих войск».

— Хорошо, если «через голову», а вдруг по головам?.. — мрачновато прокомментировал начальник штаба предстоящую нам ответственную работу, но тут же принялся за дело.

По замыслу учений две стрелковые дивизии ведут встречный бой. В какой-то момент бой прекращается. Одна дивизия окапывается, переходит к обороне, а другая отводится с поля боя, и на ее место устанавливаются мишени. Вот тут-то авиация и артиллерия, будьте добры, покажите себя!

К любой работе с огнем, тем более проводимой на учениях, готовились мы всегда тщательно. Когда же летчикам поставили задачу и разъяснили особенности стрельбы и бомбометания, которые до того дня никто не проводил, все невольно задумались. Было над чем!..

Однако думы думами, а критерий истины — практика. Так что мы начали тренировочные полеты на полигоне с боевым применением оружия. Получалось неплохо. Но полигон — пустырь. Со всех сторон его окружал лес, который в общем-то был привычен летчикам и уж во всяком случае не смущал никого. Ну, скажем, угодила очередь снарядов по деревьям — велика ли беда?.. Короче, морально-психологической нагрузки от таких тренировочных стрельб и бомбометаний пилоты не получали. До начала учений времени оставалось совсем немного, и тогда перед очередной летной сменой я объявил:

— Бойцы! Сегодня на полигоне передний край наших войск будет обозначать моя «эмка». Вы должны стрелять и бомбить уверенно, бесстрашно — как учили. Я буду наблюдать из машины и не оставлю полигон до тех пор, пока не отработает весь полк.

Помню, настороженный ропот полетел по рядам моих бойцов. Раздались голоса:

— Командир, а может, не надо?

— Шутки-то с бомбой плохие…

— По самолетам! — приказал я, сел в «эмку» и укатил на полигон.

Много лет пройдет с той памятной боевой стрельбы. Будут годы войны. Жизнь научит многому не удивляться, многое переносить без страха, сомнений. Но, скажу честно, ту работу полка истребителей на полигоне я помню до мельчайших подробностей и по сей день…