Укрощение - Камилла Лэкберг

Патрик задался вопросом, как посторонний человек воспринял бы этот дурацкий разговор, прервавший их на такой серьезной теме. Но это было необходимо. Временами работа казалась такой невыносимо тяжелой, что полицейским просто жизненно важно было немного расслабиться. Пошутить друг над другом, посмеяться… За счет этого у них находились силы переносить горе, смерть и отчаяние.

— Продолжаем? На чем мы остановились? — позволив коллегам немного разрядить обстановку, Хедстрём снова призвал их к порядку.

— Свидетель, — напомнил ему Мартин.

— Точно. Итак, это единственное дело, в котором есть свидетель — дама восьмидесяти лет. Однако сведения неточные. Задним числом дама не могла точно вспомнить время, но, скорее всего, это произошло в первый день, когда Минна не пришла домой ночевать. Девочка села в маленькую белую машину перед магазином «Ика» в Хисингене.

— А марка неизвестна? — подсказал Йоста.

— Нет, неизвестна. Полиция Гётеборга тщетно пыталась добиться более подробной информации о том, как выглядел автомобиль. По такому описанию, как «старая белая машина», ее невозможно найти.

— И свидетельница не видела, кто в ней сидел? — спросил Молин, хотя и знал ответ.

— Нет, она допускала мысль, что за рулем сидел молодой мужчина, но вовсе не была в этом уверена.

— Просто невероятно! — воскликнул Флюгаре. — Как пять девушек могут просто исчезнуть без следа?! Кто-то еще должен был хоть что-нибудь видеть!

— Во всяком случае, никто не проявился, — ответил ему Патрик. А недостатка в активности СМИ не было. Учитывая, сколько тонн бумаги было изведено, чтобы опубликовать сведения об исчезновении девочек, кто-то должен был откликнуться.

— Либо преступник невероятно изощренный или совершенно иррациональный, так что он не оставляет после себя отчетливых следов, — проговорил Мартин, словно размышляя вслух.

Хедстрём покачал головой:

— Мне кажется, тут все же наблюдается некий стереотип. Пока не могу точно сказать, почему мне так кажется, но что-то такое есть, и когда мы его обнаружим… — Он развел руками. — Кстати, как обстоят дела с поисками специалиста, который мог бы составить для нас профиль преступника?

— Ну, оказалось, что это совсем не так просто, — проговорил Молин. — Таких людей не так много, а те, что есть, сильно заняты. Но Анника рассказала, что ей удалось разыскать специалиста по составлению профилей. Некий Герхард Струвер. Он работает на кафедре криминологии в Гётеборгском университете и сегодня во второй половине дня согласился принять нас. Она послала ему всю информацию, которой мы располагаем. Даже странно, что тамошняя полиция до сих пор не связалась с ним.

— Ну, это только мы такие отсталые, что верим во всякие глупости, — проворчал Йоста, который по этому вопросу придерживался такого же мнения, что и Мелльберг. — Следующим шагом мы обратимся к гадалке.

Патрик пропустил его комментарий мимо ушей:

— Возможно, он не будет составлять профиль, но хотя бы проконсультирует нас. Может быть, нам воспользоваться случаем и побеседовать с матерью Минны, раз уж мы направляемся в Гётеборг? Если за рулем сидел преступник, может оказаться, что у Минны были с ним или с ней личные взаимоотношения. Учитывая тот факт, что в машину она села добровольно.

— Гётеборгская полиция наверняка уже расспрашивала ее маму об этом, — возразил Мартин.

— Наверняка, но я все равно хотел бы поговорить с ней лично и посмотреть, нельзя ли узнать у нее что-то еще о…

Патрика прервал резкий звонок мобильного телефона. Он достал телефон, посмотрел на дисплей, а затем перевел взгляд на остальных:

— Это Педерсен.

Эйнар с сопением поднялся в кровати в сидячее положение. Инвалидное кресло стояло рядом, но он ограничился тем, что взбил подушку под спиной и остался сидеть на месте. Все равно ему некуда идти. Комната, в которой он находился, стала теперь его миром, и ему этого вполне хватало — ведь он мог жить в своих воспоминаниях.

Он услышал, как его жена возится на первом этаже, и его охватило такое отвращение, что он даже ощутил металлический привкус во рту. Как же мерзко зависеть от такого ничтожного существа, как она! Ужасно, что расстановка сил теперь изменилась, так что она стала сильнее его, что теперь она правит его жизнью. А не наоборот.

Хельга всегда была особенной. Она была полна любви к жизни, и глаза ее источали такой свет, что Эйнару доставило особое удовлетворение постепенно загасить его. Долгое время ее глаза были совсем потухшими, но когда организм предал его, когда он оказался заключен в тюрьму, представлявшую собой его собственное тело, что-то изменилось. Фру Перссон по-прежнему оставалась сломанной женщиной, но в последнее время муж иногда замечал в ее глазах искорку протеста. Не то чтобы очень заметную, но этого было достаточно, чтобы раздражать его.

Он покосился на свадебную фотографию, которую Хельга прикрепила на стену над комодом. На черно-белом портрете она сияла, обернувшись к нему и пребывая в счастливом неведении о том, какая жизнь с человеком, стоящим рядом во фраке, ее ожидает. В те времена он был красавец-мужчина. Высокий широкоплечий блондин с синими глазами и уверенным взглядом. Хельга тоже была светловолосой. Сейчас она поседела, но тогда у нее были длинные золотистые волосы, уложенные на голове в высокую прическу, увенчанную короной из веток мирта[13] с фатой. Да, она была хороша собой, это Перссон сразу заметил, но во многих отношениях она стала еще прекраснее потом, когда он сформировал ее по своему усмотрению. Потрескавшаяся ваза всегда выглядит более стильно, чем целая, а трещины образовались без особых усилий с его стороны.

Эйнар потянулся за пультом. Большой живот мешал ему, и мужчину вдруг охватило чувство ненависти к собственному телу. Оно превратилось в нечто чужеродное, ничем не похожее на то, каким он был раньше. Но стоило Перссону закрыть глаза, как он снова возвращался в пору молодости. Все ощущалось так же отчетливо, как тогда: нежная женская кожа, прикосновения длинных шелковистых волос, дыхание возле его уха, звуки, которые согревали и возбуждали… Воспоминания уносили его далеко из унылой спальни, где обои поблекли, а занавески не менялись десятилетиями. Где были только четыре стены, окружавшие его никчемное тело.

Юнас иногда помогал ему выйти на прогулку — переносил в кресло на колесиках и осторожно спускал по пандусу на лестнице. Он силен, Юнас — такой же сильный, как и сам Эйнар когда-то. Но краткие прогулки не приносили радости. За пределами дома воспоминания блекли и размывались, словно солнце, светящее в лицо, заставляло его все забыть. Так что больной предпочитал оставаться в комнате. Здесь легче было хранить воспоминания.

Освещение в кабинете было скудным даже в эти утренние часы, и Эрика сидела, глядя прямо перед собой, не в силах взяться за работу. Вчерашний день все не отпускал ее: тьма в подвале, комната с засовом… Кроме того, женщину не покидали мысли о том, что Патрик рассказал про Викторию. Все это время она внимательно следила за настойчивой работой мужа и его коллег, пытавшихся разыскать пропавшую девочку, и теперь испытывала смешанные чувства. Сердце болело при мысли о том, какая это потеря для семьи и друзей девочки, но что, если бы она вообще не нашлась? Как родителям жить дальше?

А остальные четыре девочки по-прежнему не найдены. Исчезли бесследно. Возможно, они мертвы и их никогда не найдут. Их семьи постоянно жили с чувством тоски и тревоги, мучились, задавались вопросами, надеялись, несмотря ни на что, хотя и подозревали в глубине души, что надежды нет. У Эрики пробежали по телу мурашки. Внезапно ей стало холодно, и она, поднявшись со стула, направилась в спальню, чтобы взять пару шерстяных носков. На беспорядок в комнате писательница решила не обращать внимания. Кровать осталась не застеленной, и повсюду валялись раскиданные вещи. На ночном столике стояли пустые стаканы, а на стороне Эрики столпились еще и бутылочки из-под «Незерила». Еще со времен своей беременности близнецами она попала в зависимость от назального спрея, а случая порвать с ним ей пока как-то не представилось. Несколько раз Фальк пыталась отучиться от этого лекарства и знала, что это означает три дня адских мучений, когда она будет едва ли в состоянии дышать: в таком положении снова потянуться за бутылочкой было слишком легко. Теперь женщина прекрасно понимала, насколько сложно бросить курить и уж тем более принимать наркотики, если сама она не могла избавиться от такой банальной вещи, как зависимость от спрея.

От одних мыслей об этом у нее возникло ощущение, что нос забит, так что писательница подошла к ночному столику и потрясла несколько бутылочек, прежде чем нашла ту, в которой еще что-то осталось. Затем она жадно пустила себе по две дозы лекарства в каждую ноздрю. Ощущение от того, как сразу расширились носовые ходы, можно было сравнить разве что с оргазмом. Патрик обычно шутил, что если ей придется выбирать между «Незерилом» и сексом, то ему останется только обзавестись любовницей.