Шум прибоя - Юкио Мисима

Кроме того, ночи матросы проводили за бесконечными разговорами. Их споры о дружбе и привязанности, о любви, женитьбе и прочем, прочем, прочем тянулись часами. В конце концов победителем выходил самый упрямый спорщик. Ясуо вызывал восхищение у взрослых членов экипажа своей безупречной логикой и аргументацией. Как-никак он возглавлял на острове отделение молодежной лиги. Синдзи сидел молча, обхватив руками колени, с улыбкой слушая, что говорят другие. Иногда главный механик шептал капитану:

— Ну и простофиля же этот парень!

Жизнь на судне была весьма хлопотливой. Сразу же после подъема драили палубу, затем новичков заставляли делать всякую грязную работу. Ясуо то и дело отлынивал. Он считал, что с него хватит и служебных обязанностей. Вначале никто не замечал, что Ясуо ленится, потому что Синдзи всячески покрывал его. Но однажды утром Ясуо увильнул от уборки палубы, сделав вид, будто пошел по нужде в гальюн, а сам отправился в каюту отсыпаться. На брань боцмана Ясуо ответил заносчиво:

— Я, между прочим, когда вернусь на остров, стану зятем Тэруёси, и тогда хозяином этого судна буду тоже я!

Боцман опешил и, поразмыслив над перспективами этого парня, на всякий случай умерил свой гнев — перестал ругать Ясуо в глаза. Однако пожаловался на строптивого новичка капитану. В конце концов все это не пошло парню на пользу.

Синдзи, загруженный делами, не имел времени даже любоваться фотографией девушки ни перед сном, ни на вахте. Никто больше не видел этой фотографии даже краем глаза. И вот однажды она пропала. Не иначе стащил Ясуо — ведь это он хвастался своей скорой женитьбой на дочери старика Тэруёси. Синдзи решил выяснить и пошел на хитрость. Он спросил, не брал ли Ясуо с собой фотографии Хацуэ.

— Ага, брал, — выпалил Ясуо.

Так Синдзи поймал его на вранье. Он был счастлив, что фотография нашлась. Ясуо небрежно спросил:

— Ты тоже брал?

— Ты о чем?

— Фотографию Хацуэ…

— А, нет, я не брал!

Синдзи солгал. Произошло с ним это, кажется, впервые.

Шхуна «Утадзима» прибыла в Наху. После карантина судно вошло в гавань, встало под разгрузку. На якоре они простояли около трех суток. Из провинции в центральные районы страны перевозили металлическую стружку, которую загружали в закрытом порту Унтэн — на северной оконечности Окинавы, куда во время войны высадился американский военный десант. Чтобы войти в Унтэн, требовалась санкция властей.

Экипаж не получил разрешения сходить на берег. Довольствовались тем, что ежедневно глазели с палубы на плешивые горы пустынного острова. Во время оккупации все деревья на острове были сожжены американскими войсками — из страха перед неразорвавшимися снарядами. Пейзаж острова напоминал о недавних событиях в Корее. Рев истребителей, совершавших учебно-тренировочные полеты, не прекращался весь день. По широкой бетонированной трассе туда и сюда проезжало невесть сколько легковых, грузовых и военных автомобилей, сиявших на летнем субтропическом солнце. Новенькие, наспех построенные вдоль дороги казармы отсвечивали антрацитовым глянцем. Залатанные цинковым железом крыши разрушенных жилых домов уродливо торчали среди унылого островного пейзажа.

За агентом из местного отделения компании «Я. Г. П.» с борта сошел первый помощник капитана. Наконец на перегон судна пришло разрешение. Шхуна «Утадзима» вошла в порт, загрузилась стружкой. Тут получили сообщение о том, что на острова Окинавы надвигается тайфун. Чтобы убежать от него, судну следовало немедленно покинуть порт. Корабль двинулся прямо на Японию.[11]

С утра пошел мелкий дождь. Море сильно волновалось, подул юго-западный ветер. Почти тотчас исчезли из виду оставленные позади горы. Видимость была неважной, барометр падал. Они были в пути уже шесть часов. Волны становились все больше, атмосферное давление понижалось.

Капитан принял решение поворачивать обратно. Дождь метался в порывах ветра, все вокруг скрыла мгла. Через шесть часов обратного пути показались очертания гор Унтэн. Боцман, хорошо знавший прибрежный рельеф, стоял на баке. Гавань окружали коралловые рифы, а поскольку буи не устанавливали, проход судов между рифами был чреват опасностями.

— Стоп! Вперед! Стоп! Вперед! — раздавались команды.

Сбрасывая обороты, судно медленно проходило между рифами. Было шесть часов вечера. Еще один корабль — рыбацкая шхуна — прятался от надвигавшегося урагана за коралловым рифом. Он уже бросил якоря и закрепился канатами. Рядом встала «Утадзима». Все приготовились к тайфуну, нос каждого судна дополнительно крепился к рейдовым бакенам двумя канатами и двумя тросами.

На «Утадзиме» не было радиостанции, ориентировались исключительно по компасу. Все малейшие изменения курса тайфуна на капитанский мостик «Утадзимы» передавал начальник радиостанции соседней шхуны.

На ночь выставили смотровых — четыре человека на соседней шхуне и трое на «Утадзиме». Они наблюдали за тросами и веревками на тот случай, если те оборвутся. Во время бури бакены могли не удержать судно, а канаты — перетереться. Караульные занимались только тем, что смачивали канаты морской водой. В девять вечера на гавань обрушился ураганный ветер.

С одиннадцати часов вечера на вахте стояли Синдзи, Ясуо и еще один молодой матрос. Под напором ветра, прижимаясь к переборке, они кое-как передвигались по палубе. Брызги иглами вонзались в их щеки. Они с трудом могли устоять на ногах. Все железо на судне дребезжало и грохотало. Волны в заливе были небольшими, палубу не заплескивали, но вокруг все затуманило мельчайшими брызгами. Наконец смотровые выбрались на бак к ближайшему кнехту, от которого тянулись к бакену тросы, и уцепились за него руками.

Ночью за двадцать метров бакен казался чем-то смутно-белым. Когда ветер глыбой налетал на шхуну и волна махом вздымала ее на самый гребень, бакен нырял во мрак и совсем пропадал из виду. Скрипели и скрежетали тросы. Ветер свистел. Матросы держались за кнехт. Их глаза заливала соленая вода. В той беспредельной ночи, осаждавшей их ревом ветра и моря, порой возникало зловещее затишье.

Тросы и канаты натягивались струной, когда ветер, как безумный, швырял шхуну из стороны в сторону. Юноши впивались глазами в канаты, а потом молча переглядывались.

На какое-то время все стихло. Троицу охватил запоздалый страх. Вдруг, сотрясая воздух ужасным свистом, на них снова обрушился ветер. Рея раскачивалась. Не говоря ни слова, все трое уставились на канаты, чей пронзительный скрежет на мгновение перекрыл даже свист ветра.

— Смотрите! — воскликнул Ясуо.

Трос зловеще заскрежетал и, кажется, стал соскальзывать с кнехта. Матросы беспомощно наблюдали за происходящим. Последствия могли быть самыми чудовищными. Вдруг конец троса выскочил откуда-то из темноты, резко щелкнул, словно хлыст, затем хлопнулся о кнехт. Трос лопнул. Юноши лежали ничком, их едва не убило оборванным концом. Трос, словно подбитое животное, пронзительно взвизгнул, запрыгал в темноте по палубе и, описав в воздухе полукруг, замер.

Матросы побледнели. Они едва ли представляли, что с ними такое может произойти. Из четырех креплений, удерживавших шхуну, осталось три.

— Нужно доложить капитану, — крикнул Ясуо и бросился с палубы.

Он хватался руками за что придется, спотыкался и падал. Наконец добрался до капитанского мостика и доложил. Капитан, глядя на Ясуо с высоты своего большого роста, не повел и бровью:

— А, вот оно что! Ну, тогда придется воспользоваться брасом. По прогнозам, тайфун придет из-за перевала в час пополудни, поэтому сейчас самый подходящий момент отправить кого-нибудь вплавь до бакена и привязать к нему брас.

Оставив капитанский мостик второму помощнику, капитан вместе с первым пошли за Ясуо. Они взвалили на себя брас и еще один новый тонкий канат и шаг за шагом поволокли эту ношу на бак.

Во взгляде Синдзи и Ясуо стоял немой вопрос.

Капитан громко произнес:

— Нужен смельчак, чтобы привязать к бакену канат.

Все четверо молчали. Грохот ветра заполнил паузу.

— Ну, кто отважится? — выкрикнул капитан.

У Ясуо задрожали губы, голова втянулась в плечи. Вдруг раздался звонкий, уверенный голос Синдзи:

— Я пойду! — Он улыбался.

— Хорошо! Давай!

Синдзи выпрямился. Из ночного мрака на юношу налетел ветер, судно накренилось, однако Синдзи крепко держался на ногах. Он привык к болтанке на море еще с тех пор, как подался в рыбаки. В море его редко мутило, а если на душе и бывало паршиво, то в основном на земле. Он прислушался к реву ветра над головой, его лицо стало серьезным. Синдзи волновала и безмятежность природы, и ее полуденная дремота, и сумасшедшая неукротимая стихия.

Синдзи весь вспотел под дождевиком — и грудь, и спина были мокрыми, поэтому он сбросил с себя верхнюю одежду. Он стоял босиком, в одной белой майке с длинными рукавами.