Последняя глава (Книга 2) - Джон Голсуорси

- Хочешь обедать, Лоренс?

- Я уже пообедал, Джек. Но кофе выпью с удовольствием и коньяку тоже.

- Тогда перейдем в другую комнату.

- Да у тебя тут настоящая холостяцкая квартира, я таких не видел с юных лет и, признаться, думал, что больше и не увижу. Джек - человек особенный, мистер Юл. Кто теперь позволяет себе быть старомодным, кроме гениев? Неужели у тебя весь Сертис и Уайт-Мелвиль? Мистер Юл, помните, что сказал Уоффлз в "Спортивной поездке Спонджа" {Спондж - герой одного из романов Сертиса.}, когда они держали Кенджи вниз головой, чтобы у него вылилась вода из сапог и карманов?

Насмешливая физиономия Юла растянулась в улыбке, но он промолчал.

- То-то и оно! - воскликнул сэр Лоренс. - Теперь этого уже никто не помнит. А он сказал: "Послушай, старина, а ведь ты похож на вареного дельфина под соусом из петрушки". Ну да, а что ответил мистер Сойер из "Рынка Харборо", когда достопочтенный Крешер подъехал к турникету на заставе и спросил: "Ворота кажется, открыты?"?

Подвижное лицо Юла еще больше растянулось в улыбке, но он по-прежнему молчал.

- Плохо дело! А ты, Джек?

- Он сказал: "Нет, кажется, закрыты".

- Молодец! - Сэр Лоренс опустился в кресло. - А как было на самом деле? Они были закрыты. Ну что? Договорились, как украсть кобылу? Отлично. А что будет, когда вы ее привезете?

- Случу ее с самым подходящим жеребцом. Потомство снова случу с самым подходящим жеребцом или подберу хорошую кобылу. А потом выставлю жеребят от этой случки против самых лучших наших чистокровок того же возраста. Если мои будут лучше, мне, надеюсь, удастся внести моих арабских кобыл в Племенную книгу. Кстати, я пытаюсь привезти оттуда трех кобыл.

- Сколько тебе лет, Джек?

- Скоро пятьдесят три.

- Обидно. Какой вкусный кофе!

Все трое помолчали: пора было выяснить истинную цель этого визита.

- Я приехал, мистер Юл, - внезапно произнес сэр Лоренс, - поговорить насчет той истории с молодым Дезертом.

- Надеюсь, это неправда?

- К сожалению, правда. Он и не пытается этого скрывать. - И, направив монокль на лицо Джека Маскема, сэр Лоренс увидел там именно то, что и ожидал увидеть.

- Человек должен соблюдать приличия, - протянул Маскем, - даже если он поэт.

- Не будем сейчас судить, прав он или нет, Джек. Согласимся, что прав ты. И тем не менее, - в голосе сэра Лоренса зазвучала непривычная суровость, - я хочу, чтобы вы оба молчали. Если эта история выйдет наружу, - ничего не поделаешь, но я не хочу, чтобы это исходило от вас.

- Мне не нравится вид этого молодчика, - отрезал Маскем.

- Как и девяти десятых людей, с которыми мы встречаемся; согласись, что это ничего не доказывает.

- Он из тех озлобленных, ни во что не верящих современных молодых людей, которые не знают жизни. Для них нет ничего святого!

- Ты известный блюститель старых порядков,

Джек, но прошу тебя, уймись!

- Почему?

- Мне не хотелось об этом говорить, но, понимаешь, он помолвлен с моей любимой племянницей, Динни Черрел.

- Как, с этой милой девушкой?

- Да. Нам всем это не по нутру, кроме моего сына Майкла, - он все еще души не чает в Дезерте. Но Динни упорствует, и не думаю, чтобы ее можно было отговорить.

- Нельзя же ей выходить замуж за человека, который будет подвергнут остракизму, как только все это станет известно!

- Чем больше на него будет гонений, тем труднее будет ее от него оторвать.

- Вот это мне нравится, - сказал Маскем. - А вы что думаете, Юл?

- Мое дело - сторона. Если сэр Лоренс желает, чтобы я молчал, я буду молчать.

- Конечно, наше дело - сторона; однако если бы этим можно было удержать твою племянницу, я бы не молчал. Позор!

- Но результат был бы как раз обратный, Джек. Мистер Юл, вы хорошо знаете нашу прессу. Представьте себе, что она пронюхает эту историю; что будет тогда?

Юл даже захлопал глазами.

- Сперва они ограничатся неопределенным намеком на какого-то английского путешественника; потом выяснят, не опровергнет ли этого Дезерт, а потом расскажут все это уже прямо о нем, сочинив массу подробностей, но так, что за руку их не поймаешь. Если он признается в самом факте, никто не примет его опровержений по отдельным неточностям. Газета всегда права, хотя и очень неточна.

Сэр Лоренс кивнул.

Если бы мой знакомый решил заняться журналистикой, я бы сказал ему: "Будьте абсолютно точны, и вы окажетесь единственным в своем роде". Я не прочел ни одной правдивой заметки о ком-нибудь с самой войны.

- У них такая система, - сказал Юл. - Двойной удар: сперва ложное сообщение, а потом поправка.

- Ненавижу газеты, - проворчал Маскем. - Был у меня тут один американский газетчик. Расселся, чуть было не пришлось вышвырнуть его силой; понятия не имею, как он меня изобразил.

- Ну и старомодный же ты человек! Для тебя Маркони и Эдисон - самые злокозненные люди на свете, Ну как, значит, решено насчет молодого Дезерта?

- Да, - сказал Юл.

Маскем только кивнул.

Сэр Лоренс поспешно перевел разговор на другую тему.

- Красивые тут места. А вы сюда надолго, мистер Юл?

- После обеда собираюсь в город.

- Хотите, я вас подвезу?

- Буду очень рад.

Через полчаса они отправились в путь.

- Мой двоюродный брат, - сказал сэр Лоренс, - достоин стать национальной реликвией. В Вашингтоне есть такой музей, где за стеклом стоят группы американских аборигенов, курят общинную трубку и замахиваются друг на друга томагавками. Так можно было бы и Джека... - Сэр Лоренс помолчал. - Но вот беда! Как его законсервировать? Трудно увековечить того, кто ничем не хочет выделяться... Вы можете ухватить любую тварь, если она живет, но этот человек словно застыл... А ведь что ни говори, и у него есть свой бог в душе.

- Устои, и Маскем пророк их.

- Его, конечно, можно было бы увековечить дерущимся на дуэли. Это, пожалуй, единственная деятельность, до которой он снизойдет, не боясь нарушить устои.

- Устои рушатся, - сказал Юл.

- Гм!.. Труднее всего убить чувство формы. Ведь что такое, в сущности, жизнь, мистер Юл, как не чувство формы? Попробуйте все свести к мертвому единообразию, - все равно форма возьмет свое.

- Да, но устои - это форма, доведенная до совершенства и принятая за образец; а совершенство кажется таким нудным нашей золотой молодежи.

- Хорошее выражение! Но разве такая молодежь существует не только в романах, мистер Юл?

- Еще как! "Челюсти свернешь со скуки", - как выразились бы они же. Лучше весь остаток жизни просидеть на муниципальных банкетах, чем хотя бы день - в обществе этих бойких молодых людей.

- По-моему, я таких еще не встречал, - признался сэр Лоренс.

- Ну и благодарите бога. Они ни днем, ни ночью не закрывают рта, даже во время совокупления.

- Вы, кажется, их недолюбливаете.

- Да, и они меня не выносят. - Юл сморщился и стал похож на химеру. Тоскливый народец, но, к счастью, земля не на них держится.

- Надеюсь, Джек не считает Дезерта одним из них, - это было бы ошибкой.

- Маскем и в глаза не видал этих бойких молодцов. Нет, его бесит лицо Дезерта. У него и правда чертовски странное лицо.

- Падший ангел, - сказал сэр Лоренс. - Духовная гордыня! В его лице есть своя красота.

- Да я-то против него ничего не имею, и стихи у него хорошие. Но всякий бунт для Маскема - нож острый. Ему нравится образ мыслей аккуратно подстриженный, чтобы грива была заплетена в косички, чтобы он ступал осторожно и не закусывал удила.

- Кто знает, - пробормотал сэр Лоренс. - Мне кажется, что эти двое могли бы сдружиться, особенно если бы они сначала постреляли друг в друга. Ведь мы, англичане, - странный народ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Примерно в это же время Адриан пересекал убогую улицу, ведущую к дому его брата - священника при церкви Святого Августина в Лугах, - а за углом происходил эпизод, как нельзя лучше характеризующий англичан.

У входа в дом, который, казалось, вот-вот рухнет, стояла карета скорой помощи, и толпа зевак - им давно пора было заняться своим делом - окружала ее плотным кольцом. Адриан присоединился к толпе. Из ветхого здания двое мужчин и санитарка выносили больную девочку, а за носилками, громко причитая, шли краснолицая женщина средних лет и насупленный, что-то бурчавший себе под нос, бледный мужчина с обвислыми усами.

- Что случилось? - спросил Адриан у полицейского.

- Ребенку нужно сделать операцию. В больнице за ней будет прекрасный уход. А у них такой вид, будто ее тащат на убой. Вот и наш священник. Уж если он их не утихомирит, тогда пиши пропало!

Адриан увидел, что из дома вышел его брат и заговорил с бледным мужчиной. Бурчание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка внесли в карету, и мать, спотыкаясь, кинулась к дверце.

- Экие олухи! - произнес полицейский, выступая вперед.

Адриан увидел, как Хилери положил руку на плечо женщины. Она обернулась, словно хотела его как следует выругать, но вместо этого только жалобно застонала. Хилери взял ее под руку и тихонько повел в дом. Карета отъехала. Адриан подошел к бледному человеку и предложил ему закурить. Тот взял сигарету, поблагодарил и отправился вслед за женой.