Пирамида Мортона - Анатоль Имерманис

— Никто! — сухо ответил Мефистофель. Несмотря на жесткую интонацию, он заметно волновался. Телемортоновская сигарета ходила ходуном в его тонких, с синими 88 старческими прожилками, пальцах. — Никто! Ты совершенно прав, Трид, но только по-своему. Телемортон с этой минуты уже принадлежит истории, а история никому не подсудна. Я многое сделал за свою жизнь, трудился с раннего утра до поздней ночи, но вот приходит Лайонелл и одним щелчком опрокидывает Вавилонскую башню государственного ханжества, о которую я вот уже полвека бьюсь лбом. Ты только что видел одну из величайших побед, и при этом не было пролито ни единой капельки крови!

— Замолчите! — я услышал имя Васермута.

— Прошу пригласить свидетеля Джорджа К. Васермута, бывшего мужа Торы Валеско! — объявил секретарь подкомиссии. Ему пришлось кричатыв микрофон — несмотря на закрытые окна и спущенные шторы ревущая площадь громким звуковым фоном присутствовала в зале заседания.

Ввели Васермута, спаренного наручниками с сопровождающим его полицейским. Начало его выступления потонуло в глухом шуме… Председатель подкомиссии приказал снять с него оковы. Ухватившись обеими руками за ножку микрофона, Васермут наклонил его к самому рту. Лишь тогда мне удалось разобрать слова.

— Сколько вам заплатили?

— Полмиллиона.

— Почему так много?

— Сто тысяч — за убийство, двести тысяч — на адвокатов, остальная сумма депонировалась в банке на тот случай, если меня все же не оправдают.

— Итак, за каждый год тюремного заключения вы получили бы от Телемортона примерно двадцать тысяч?

— Да!

Как только Васермут заговорил, я подошел поближе к телевизору, чтобы лучше слышать. И вдруг я почувствовал, как подо мною поплыл пол. Но я знал точно — это вовсе не пол, а крохотная площадка десятифутового постамента, на котором Тора вознеслась над зрительным залом. Вместе с площадкой покачнулось пространство.

Я увидел еще выше, у самого потолка, над последним рядом амфитеатра, над казавшимися отсюда крохотными головами зрителей — галерку, а над ней развалившегося в кресле Лайонелла. Мефистофель подал ему снайперскую винтовку, Лаонелл небрежно прицелился, я услышал сухой, прерывистый треск, меня сначала зашатало, а потом чудовищной силой сбросило с десятифутовой вышки.

Я знал, что разобьюсь насмерть, но когда я упал — а падал я в действительности, — подо мной оказалось ловко придвинутое Лайонеллом мягкое поролоновое кресло.

Как ни странно, самым первым, похожим на боль, ощущением, была не жгучая ненависть, а беспомощный гнев обманутого самим собой человека. Я снова слышал слова Джека: “Детский трюк! Как видишь, даже себя самого не удается обмануть. Может быть, ты человек такого же склада?” Где-то в подсознании уже давно затаилась истина, она прокрадывалась даже в блаженные грезы о райском саде — недаром таким мучительным было мое последнее пребывание в нем, когда развороченный ракетами индийский горизонт перевоплотился во сне в индийскую женщину с лицом и волосами Торы, ее убивали на моих глазах, убивали снова и снова, убивали с железно осмысленной беспощадностью. Но я был слаб, и в своих достоинствах и даже пороках я боялся признать правду правдой, потому что она была невыносима.

А сейчас оставалось только одно — выполнить, наконец, давно задуманное, откладываемое по слабости, по трусости из года в год, а перед этим честно заплатить Торе за свое косвенное участие в кровавой рекламе Телемортона.

Но еще я был жив, и пока существовал, существовал и Телемортон. Я мог думать о чем угодно, но продолжал глядеть на экран — болезнь была неизлечима.

На площади перед Капитолием творилось нечто невообразимое. И, может быть, потому, что я, несмотря на свое омерзение и нежелание, все же являлся одним из толпы, ее реакция на выступление Васермута не удивила меня. Если Телемортон действительно пожертвовал ради зрителей своей звездой Торой Валеско, он был достоин в их глазах не меньшего обожествления, чем Нерон, ради удовольствия римской черни бросавший христиан на растерзание диким зверям. Охрипшие от криков, теснимые вновь прибывшими, подпавшие под воздействие слепой стихийной ярости, когда на смену рассудку одиночки приходит массовое безумие, люди ринулись на автофургоны с экранами. Васермута все еще допрашивали, но он больше молчал. Говорил председатель подкомиссии, и каждое его слово сопровождалось уже не ревом, а ураганным взрывом. Кто-то, не в силах добраться до него самого, разрядил свою ярость, запустив булыжником в его изображение. И вот уже сотни и тысячи громили экраны всем, что попадает под руку, а потом — пожалуй, в эту минуту их не остановил бы целый корпус национальной гвардии — первая людская волна, почти сидя на плечах неудержимо напиравших сзади, обрушилась на полицейских. Их мигом смяли, опрокинули. И не только физически. Следующий кадр уже показывал эту толпу на лестнице Капитолия, среди мужчин и женщин в штатском мелькали полицейские мундиры, и когда первая волна атакующего миллиона ворвалась в зал заседания, в полицейских мундирах сидели уже не исправные служаки, а те же телемортоневские зрители. Они не щадили никого, кроме наших операторов, резиновые дубинки со смаком крушили сенаторские головы, один из членов подкомиссии пронзительно выл, закрываясь обеими руками от ударов, под столом валялся сбитый со стула и все еще храпевший сенатор Уилсон, и среди этого оглушительного столпотворения звучал истерический голос Васермута.

На волоске от линчевания, он, не выпуская микрофона, успел вскочить на стол, и теперь, отбиваясь ногами от тянувшихся к нему рук, стоя среди растерзанных актовых папок и фотографий, кричал страшным голосом уже почти вздернутого на виселицу преступника:

— Это ложь! Ложь! Меня подкупили телевизионные компании. Мои показания недействительны! Я стрелял в Тору из-за ревности. Все остальное — ложь!

Но я-то знал, что это не ложь.

10

— Вы убили Тору! — сказал я. — Ей я уже ничем не могу помочь. Но война, которую ведет Телемортон в Индии, должна сегодня же кончиться.

— Трид, успокойся! — зашептал Мефистофель. — Хочешь, я вызову врача?

— Он сошел с ума! — Лайонелл заметался по комнате. — Это невозможно! Сколько таланта, сколько средств вложено! Наш лучший козырь! Двадцать процентов всей программы на полгода вперед! Мы просто не можем позволить себе такое безрассудство!

Я размахнулся, чтобы ударить его, но он ловко увернулся.

— Хватит! — тихо сказал Мефистофель. — Даже Александру Македонскому случалось изредка вспомнить, что он — человек… Война будет прекращена, Трид, это я тебе обещаю! Немедленно! Слышишь, Лайонелл?

Лайонелла с нами уже не было. Вместо него вошел секретарь, доложивший о приходе господина Бонелли.

Я столкнулся с этим господином в дверях. Выйти мне не удалось, он схватил меня в свои лапищи. Мои кости затрещали под его могучими бицепсами.

— Мой дорогой Мортон, если бы вы только знали, как я рад, что вы еще живы. Но положитесь на Джеймса Бонелли — с сегодняшнего дня вам больше ничто не грозит.

— Кто этот болван? — спросил я ошалело.

— Ваш бывший телохранитель Джеймс I. Неужели вы меня не узнали, дорогой Мортон?

Узнать его было трудно. Солидный костюм, солидное брюшко, дорогие перстни на пальцах, высокопарные фразы вместо прежних односложных “да” и “нет” — сразу заметно, что Джеймс преуспел.

— Коммерсантом стали, а, Джеймс?

— Угадали, мой дорогой Мортон! — Он фамильярно похлопал меня по плечу.

— Подходящая профессия для бывшего главаря молодежной банды, — хмыкнул я, сам удивляясь своей способности поддерживать этот в высшей мере идиотский разговор. Но так, очевидно, устроен человек — за пять минут до эшафота просит шляпу, чтобы не простудиться (это я вычитал в мемуарах какого-то знаменитого палача), за пять минут до самоубийства, со страшным потрясением в полупарализованном мозгу, пытается пустячной болтовней облегчить невыносимую ношу.

— И не вспоминайте, мой дорогой Мортон, — сокрушенно покачал головой Джеймс. — Просто стыдно подумать, сколько времени зря ухлопано. Сейчас я серьезный деловой человек. — Он направился к Мефистофелю и, выложив на стол аккуратно отпечатанный на машинке листок, весело сказал: — Вот вам предварительная смета, господин Эрквуд. Один процент соответствует десяти тысячам долларов. Итак: 1) за организацию и планирование операции — 20 %, 2) основному исполнителю за проведение операции — 10 %, 3) двум помощникам — еще по 10 %, 4) на адвокатов — 25 %, 5) от 10 до 15 % — на непредвиденные расходы, в том числе компенсацию за тюремное заключение (из расчета 1 % на человеко/год), 6) от 20 до 25 %…

Его прервал экран. Расплывчатая стена, вдоль которой молниеносным фантомом мелькнул автомобиль. Не сбавляя скорости, неистовый смерч грохочущего металла и выхлопных газов наскочил на встречную машину, превратил ее в обломки, и без кузова, с искореженным радиатором, теряя на ходу выброшенное страшным ударом заднее сиденье, помчался дальше. Перелетел через лежащий поперек дороги охваченный пламенем грузовик, загорелся, встал на дыбы, опрокинулся.