Жернова истории 3 - Андрей Колганов

По неожиданному совпадению, разговор шел как раз о "Броненосце "Потемкине"". Посреди комнаты возвышался Маяковский, и, опираясь на массивную трость, громогласно вещал:

— Я бы мог доказать вам это на множестве примеров, но вы бы их не поняли. Но я предупреждаю вас – то, что вы сделали с фильмом Эйзенштейна, будет печальным эпизодом не в его биографии, а в вашей, — и он подкрепил свои слова энергичным ударом трости об пол.

В комнате я не сразу заметил присутствие еще одного человека. Это оказался Вацлав Сольский, с которым мы однажды виделись в "Доме Герцена", а потом вместе сидели в номере у Раскольникова. Он тоже обратил внимание на вошедшего и после короткого обмена взглядами кивнул мне, как старому знакомому.

Тем временем Владимир Владимирович выпалил еще несколько фраз в том же духе, каждый раз энергично пристукивая тростью. Было видно, что Шведчиков порывается ему ответить, но не ему было спорить с Маяковским. При робких попытках собеседника вставить слово Владимир Владимирович просто повышал свой и без того неслабый голос и продолжал говорить. В заключение он заявил, шагнув вплотную к столу и угрожающе нависнув над сидящим Шведчиковым:

— Я требую, чтобы "Броненосец "Потемкин"" был отправлен заграницу немедленно! — с этими словами он развернулся к двери.

— Вы закончили? — раздался голос Шведчикова. — Если закончили, то разрешите и мне, грешному, сказать несколько слов.

Маяковский ответил в своей обычной манере. Обернувшись, уже в дверях, он произнес:

— Я еще не закончил и не закончу в течение ближайших пятисот лет. Шведчиковы приходят и уходят, но искусство остается. Запомните это! — и с этими словами он захлопнул за собой дверь.

Попытки Вацлава Сольского продолжить увещевания начальника Совкино были безуспешны. Шведчиков, уязвленный словами Маяковского, распалился и почти кричал:

— Публика за рубежом будет шарахаться от этих авангардистских вывертов! Разве это эйзенштейновское кинотрюкачество может поспорить с лентами Голливуда?!

Поняв, что Константин Матвеевич уперся, я покинул кабинет, так и не раскрыв рот. Надо действовать иначе. Не подкинуть ли через Михаила Евграфовича в Коминтерн идею затребовать ленту для показа в рабочих клубах на Западе?

Не знаю уж, с моей подачи или нет, но фильм все же попал в Германию, имел там оглушительный успех, и вот теперь пожинает заслуженные лавры в советском прокате.

После моей кооптации в члены ЦК ВКП(б) у меня состоялся серьезный разговор с Дзержинским.

— В Политбюро придают очень большое значение подготовке пятилетнего плана, — начал Феликс Эдмундович, строго глядя мне прямо в глаза. — Поэтому на вас лежит большая ответственность. Вам необходимо наладить дружную работу с коллегией Госплана, чтобы подготовить хороший, основательный документ. Фактически он будет задавать программные установки работы всей партии на ближайшее пятилетие.

— Для налаживания такой работы я возлагаю большие надежды на Всесоюзное совещание работников центральных плановых органов, которое намечено на июнь сего года, — отвечаю ему. — Планово-экономическое управление выносит на совещание два больших доклада – о концепции плановой системы управления народным хозяйством и о технике плановой работы. Тезисы первого доклада скоро будут готовы и я тотчас же вас с ними ознакомлю.

— Я предвижу на этом пути немалые трудности, — как будто не обратив внимания на мои слова, продолжал председатель ВСНХ СССР. — С одной стороны, нам надо расшевелить сонное болото бюрократической самоуспокоенности, в котором тонет всякое живое дело. С другой стороны, будет немало охотников подойти к пятилетке с позиций коммунистического чванства – нам, мол, все по плечу, что прикажем, то и будет. И оппозиция наша объективно будет играть на руку этим последним, громко призывая кинуться в кавалерийскую атаку.

— И бюрократической мертвечине, и шапкозакидательским настроениям надо противопоставить ясный и точный расчет, сообразующий наши цели и наши возможности. Вот только кадров, способных готовить подобные расчеты, у нас катастрофически не хватает, — пользуюсь случаем, жалуюсь своему начальнику. — А ведь до сих пор, несмотря на вполне определенные партийные решения, у нас не изжита атмосфера недоверия и подозрительности по отношению к старым специалистам. Опасаюсь даже, как бы такие настроения не распространились на спецов вообще, в том числе и на молодое поколение. В плановой работе, как нигде, нужна опора на знания, и никакими призывами и лозунгами тут не обойтись.

— Проблема в том, что спецы сами нередко провоцируют подобное отношение, — откликается Дзержинский. — Ведут антисоветские разговоры, образуют всякие подозрительные кружки и группки, при каждом удобном случае публично заявляют насчет буржуазных прав и свобод…

— Феликс Эдмундович! — несколько невежливо прерываю его. — Нам что важнее от них получить: работу или заверения в политической лояльности Советской власти? Хрен с ними, извините за грубое выражение, пусть занимаются антисоветской болтовней, пусть даже кружки всяческие организуют. Пока речь не идет о прямом саботаже и вредительстве – наплевать! Пускай кричат о правах и свободах, сколько им влезет – лишь бы работали. Свободу слова им подавай? Пусть пользуются свободой слова в своих профессиональных организациях, пусть критикуют – в рамках своих профессиональных задач, разумеется. Полезут в политическую агитацию – одергивать. Но даже тех, кто вляпается во что-то более серьезное, надо не сажать, а заставлять работать – например, в конструкторских бюро с особым режимом. Искупят вину делом – смягчать режим или вовсе амнистировать… — тут я прикусываю язык. Эвон, куда меня занесло! Так еще в качестве изобретателя "шарашек" тут прославлюсь.

А вот начальник мой смотрит заинтересовано. Однако полностью соглашаться не спешит:

— Конечно, в тюрьму посадить человека не трудно. Во много раз лучше, если человек, заслуживающий тюрьмы, будет все-таки не в ней, а на свободе делать полезную для общества работу. Только вот знаете что, закрывать глаза на любые их политические проделки и тем предоставлять спецам свободу для организации контрреволюционной деятельности – это не лучшая ваша идея.

— Раздувать из недовольного брюзжания контрреволюционные заговоры – тоже не лучшая идея! — стоп, стоп! Еще с Дзержинским не хватало поцапаться! Он же моя единственная опора в партийных верхах! Но меня уже понесло, и остановиться вовремя не получается. — В любого спеца ткни, попадешь в кадета, эсера или меньшевика. Что они по поводу нашей власти могут высказать – не секрет. Огрехов в работе любого нашего треста тоже можно наскрести немало, если покопаться. Валим и их сюда же, до кучи, как сознательный саботаж. Так что, хватай любого, притягивай к делу его приятелей, и вот вам уже антисоветское подполье раскрыто! Чем не ступенька в карьере? — на этом саркастическом замечании все же удается оборвать свои излияния.

Дзержинский заметно мрачнеет, но на этот раз не спешит возражать. Напротив, признает:

— Да, водятся у нас еще такие охотники… Не желают различать непримиримых, которые за пазухой держат камень, от других, которые в большом количестве у нас имеются. А честным работникам необходимо создание новых бытовых и дружественных отношений к ним, — видно, что Феликс Эдмундович искренне переживает, и в его речи появляются столь характерные в такие моменты неправильности. — Для этого надо дать им какую-то конституцию на заводе и в управлении фабрикой. А то наши партийные директора валят все задачи по подъему производительности и снижению себестоимости на спецов, провоцируя их конфликт с рабочей массой, а сами уходя от ответственности. И на этой почве плодятся всякие доносы о вредительстве спецов… — и тут же переводит стрелки на меня: — А что же вы предлагаете?

— Усилить прокурорский надзор над ходом следствия. Допустить участие адвокатов с момента начала дознания. Укрепить независимость прокуратуры, — бросаю давно заготовленные фразы. Эх, было бы неплохо, чтобы и сами члены Политбюро не лезли в судебные дела и не пытались превращать их в политические спектакли с предрешенными приговорами. Но это уже утопия – они представляют фактически высшую власть в стране, и запретить им вмешиваться невозможно. Разве что объяснить, что приговоры без натяжек и подтасовок гораздо лучше работают на авторитет партии, нежели срежиссированные постановки?

— Прокуратура у нас и так независима, — вклинивается в мои размышления голос Феликса Эдмундовича.

— Формально, да, — на это я знаю, что ответить. — А на деле работники прокуратуры тысячами ниточек связаны с местными партийными и советскими инстанциями и зависимы от них. Как и судьи, кстати. Поэтому выход видится в том, чтобы полностью централизовать ряд аспектов деятельности судов и прокуратуры. Предоставление помещений, снабжение, выделение жилья, организация отдыха – все должно полностью обеспечиваться за счет централизованных фондов. На партучете работники суда и прокуратуры должны состоять в парторганизациях Прокуратуры СССР и Наркомюста, а не по территориальному принципу. Так мы хотя бы уменьшим число возможных рычагов давления. Будет хотя бы какой-то противовес местничеству…