Критика криминального разума - Майкл Грегорио

Французские шпионы, что-то замышляющие против Пруссии? И убивающие ни в чем не повинных людей на улицах Кенигсберга? Нужно было обладать безграничным воображением, чтобы поверить в то, что говорил Морик. Каких военных целей можно было достичь, используя подобную безумную стратегию? Жертвы не были важными персонами и не имели никакого политического значения. Их смерти никак не могли повлиять на обороноспособность города. Ну, может быть, только посеяли бы панику. Но как могла подобная паника помочь Бонапарту при его вторжении в Пруссию, если бы она поразила один лишь Кенигсберг?

Я слишком поздно понял, что три иностранных господина смотрят в мою сторону. Пока я анализировал их, они, в свою очередь, начали проявлять гораздо более откровенное внимание к моей персоне. Внезапно самый высокий из них — руководитель, как я обозначил его для себя, — встал и подошел к моему столу.

— Добрый вечер, сударь, — начал он после вежливого поклона. — Меня зовут Гунтар Штольцен. Надеюсь, я вас не очень побеспокоил?

— Вовсе нет. Я уже закончил ужин, герр Штольцен, — сказал я, откидываясь на спинку стула и внимательно всматриваясь в собеседника. — Чем могу быть вам полезен, сударь?

— Мы с друзьями ювелиры, — начал он, кивнув через плечо в сторону товарищей. — Прислуживающий здесь мальчишка сказал нам вчера, что в городе было совершено несколько убийств, сударь, а также то, что вы приехали сюда, чтобы их расследовать.

Значит, Морик и с ними поработал.

— Простите меня, сударь, — продолжал Штольцен, — мне не хотелось бы, чтобы вы подумали, что я сую нос не в свои дела, но мы обеспокоены нашей безопасностью. Нам предстоит долгий путь, и… вы, конечно, понимаете. Мы везем драгоценные камни в Таллин. То, что мы слышали, нас очень обеспокоило. Быть ограбленными — это одно, но быть ограбленными и убитыми — совсем другое дело.

Я сделал небольшой глоток вина и задумался. Совершенно очевидно, Морик — большой сплетник. Ему без труда удалось напугать несчастных путешественников и пробудить подозрения даже во мне. Фрау Тотц, несомненно, права на его счет. Парень в самом деле просто возмутитель спокойствия.

— Вы французы, не так ли? — спросил я.

— Я сам немец, но мои спутники — французы. Нам уже много раз приходилось и прежде проезжать через Восточную Пруссию, и с нами ничего дурного не случалось. Но то, что мы узнали, нас очень напугало. Если эти преступления были совершены грабителями, нам, несомненно, угрожает реальная опасность. Вы согласны?

— И кто же вам сказал, что убийства были совершены с целью ограбления? — спросил я, ожидая вновь услышать имя Морика.

— Но какая же другая причина может быть у убийства ни в чем не повинного человека?

— Зачем убивать, если не получаешь от убийства никакой выгоды? Вы это имеете в виду?

Герр Штольцен улыбнулся и кивнул.

— Вас бы успокоило, если бы вы узнали, что убийства были совершены по политическим мотивам? — спросил я.

— Политическим? — Он нахмурился, явно удивленный подобным предположением. — Те люди были убиты по политическим причинам, сударь?

Я покачал головой.

— Вы предложили мне одну версию, я вам предлагаю другую, которая гарантирует безопасность вам, вашим спутникам и ценностям, которые вы везете с собой.

— Политический заговор? — задумчиво произнес герр Штольцен. — Но с какой целью, сударь?

Я пожал плечами и положил в рот кусочек хлеба, который тщательно прожевал и проглотил, прежде чем ответить.

— Представьте, что кто-то по неизвестным пока причинам решил посеять панику в Кенигсберге. Происходящие одно за другим необъяснимые убийства — вполне надежный способ этого добиться, не правда ли?

— Если имеющиеся у вас сведения указывают в сторону подобного замысла, мне остается только пожелать вам удачи. А теперь, сударь, я должен оставить вас и пожелать вам приятного аппетита, — произнес он с дружелюбной улыбкой и с намерением вернуться к своему столу.

— Значит, политический заговор вас не волнует? — спросил я, стремясь продолжить начатый разговор.

Герр Штольцен пристально взглянул на меня:

— Конечно, волнует, сударь, но для нас подобное объяснение означает, что простые торговцы вроде меня и моих спутников могут не опасаться неприятных неожиданностей на своем пути. С точки зрения коммерсанта, все правительства примерно одинаковы.

— Я рад, если мне удалось вас успокоить, — сказал я с улыбкой.

Герр Штольцен поклонился и улыбнулся в ответ.

— Мы с друзьями выпьем за ваше здоровье. С вашего позволения, сударь.

Он слегка щелкнул каблуками, вернулся к своим спутникам и что-то тихо сказал им. Все трое подняли пивные кружки и дружески улыбнулись мне.

В ответ я тоже поднял бокал.

Ну вот, я только что допросил первого подозреваемого, пронеслось у меня в голове.

Я выпил бокал до дна. Затем, поклоном распрощавшись с тремя торговцами, встал из-за стола и удалился наверх, в свою комнату. В камине догорал огонь, на поду стоял медный кувшин с теплой водой. Несмотря на смертельную усталость, я уселся за стол, чтобы закончить письмо жене.

«Перечитав все только что мною написанное, дорогая, я обнаружил, что не сумел с достаточной ясностью охарактеризовать ход моего расследования. Возможно, мне уже удалюсь отыскать верную нить, и я надеюсь, что надолго не задержусь в Кенигсберге. И на этом добром известии я хочу пожелать тебе благополучия и сказать: „До скорого свидания“».

Я добавил еще несколько нежных слов, предназначенных для детей, затем запечатал конверт и отложил его в сторону. Поставив свечу на стол у окна и переодеваясь для отхода ко сну, я выглянул на улицу, чтобы проверить, идет ли все еще снег. Небо было покрыто тяжелыми кучевыми облаками, луна практически не видна. Я был готов уже отвернуться и направиться к постели, когда какое-то движение в окне на противоположном конце двора привлекло мое внимание. Всматриваясь в запотевшее стекло, я заметил там темную фигуру какого-то человека, державшего свечу, прикрыв огонек рукой. Он наклонил голову набок, словно к чему-то внимательно прислушивался. В мерцающем свете лицо его приобрело гротескные очертания, глаза превратились в две разверстые черные дыры, лоб и нос были зловеще искажены падавшей на них тенью. Человек поставил свечу на подоконник, и в то же мгновение я узнал его. Это был Морик.

Но что мальчишка затевает?

Он поднял глаза на меня и помахал рукой. Парень знал, в какой комнате я остановился, и теперь, кажется, пытался привлечь мое внимание. Мысленно я вернулся к трем купцам, с которыми познакомился внизу. Неужели он пытается шпионить за ними? Нет, мальчишка действительно превращался в настоящую напасть. Я решил, что утром следует серьезно поговорить с ним по поводу его поведения. Рано или поздно из-за своего любопытства он обязательно попадет в беду.

Я задернул шторы, твердо решив больше никогда не слушать Морика и не попадаться на удочку его детской глупости. День для меня выдался длинный и тяжелый, и я жутко устал. Я поспешно умылся и нырнул в кровать. Поскрипывание свежего постельного белья, аромат недавней стирки и крахмала вызвали ощущение довольства и уюта, и я поплотнее укутался в тяжелое пуховое одеяло. Не пройдет и нескольких минут, подумал я, как я усну глубоким и сладким сном. Но в несколько мгновении перед тем, как нежный Морфей принял меня в свои объятия, я внезапно напрягся от ужаса. Приснилось ли мне это, или я на самом деле увидел странную тень, появившуюся вдруг за спиной у Морика? Бледное видение мелькнуло так быстро, что не успело запечатлеться в моем погружающемся в сон сознании.

В ужасе я подскочил в постели, выпрыгнул из нее и подбежал к окну. Отдернув шторы, бросил взгляд на противоположную сторону двора. Там все было темно. Никого и ничего.

Ни свечи. Ни Морика. Никаких признаков человека или призрака.

Глава 8

Первый бледный намек на рассвет коснулся штор моей комнаты, но к тому времени я уже не спал примерно час. Меня разбудил жуткий кошмар. Я проснулся, задыхаясь, вспотевшие волосы прилипли ко лбу, тело напряглось, сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди. И тем не менее страшный сон был гораздо менее тяжел и менее ярок, чем обычно. Камень лишь едва коснулся его черепа. Трава не окрасилась кровью. Остекленевшие глаза казались менее застывшими, в них чуть меньше, чем раньше, чувствовался укор. Впервые за все семь лет, в течение которых меня преследовали эти сновидения, я не был парализован ужасом. Я мог двигаться. Я пытался добраться до него, спрыгнув с высоченной скалы, сжимая в руке его спасение. На сей раз меня нельзя было обвинить в бездействии. Я извлек флакон из кармана, ощущая пальцами холод стекла. Луч солнца осветил содержимое, и оно замерцало, засверкало, словно растворенный янтарь…