Чернокнижник (сборник) - Сергей Минцлов

— Что же, искал кто-нибудь это подземелье, или нет?.. — полюбопытствовал я.

— Как же, многие пытались!.. — ответил о. Паисий. — Ну да где же найти? Примет ведь никаких не имеется! Гудит в иных местах земля, если постучать в нее — только и всего. Пробовали копать — ничего не обнаруживалось: ведь сплошь гору не разроешь! А может, и сказка это простая старыми людьми про клад пущена!..

— А может быть и то, что мы с вами сейчас над самым кладом сидим… — заметил я.

— Все может статься!.. — задумчиво отозвался монах.

Крепко запомнился мне этот овраг и разговор про разбойников.

И вот много лет спустя, уже за рубежом России, я встретился с одним из белгородцев, участвовавших в бою с красными как раз в районе оврага, известного своей изумительной акустикой.

Один из тяжелых артиллерийских снарядов попал в стену его как раз у того места, где мы отдыхали с о. Паисием и разворотил громадную выбоину. Из середины ее круглым окошком глянуло темное отверстие; за ним влево и вправо уходил в глубь земли коридор; на полу белесили скелеты людей.

Расширить пробоину и осмотреть хотя бы ближайшее подземелье было некогда — начиналось отступление…

Нет сомнения в том, что местные крестьяне уже побывали в этом загадочном тайнике и узнали, быль — или легенда старинный сказ о кладе и о заживо погребенных разбойниках.

г. Рига, 1926 г.

Овраги

(Из воспоминаний)

Я только что был произведен в офицеры и решил съездить в Шемякине, проведать и показаться своей любимой тетушке, баронессе Дольст.

Имение ее находилось в самой глуши Болховского уезда, в шестидесяти верстах от Орла; телеграммы о высылке мне лошадей послать было нельзя и я решил проехать по железной дороге не до Орла, как всегда, а до первой станции за ним и там нанять подводу: оттуда до Шемякино считалось всего сорок верст.

В полночь я высадился из московского поезда и очутился с чемоданом в руках в полутемном и душном зальце этой станции; меня окружила гурьба возчиков-крестьян человек в пятнадцать и все наперебой предлагали свои услуги.

Шемякино из толпы их знал только один— невысокий, вертлявый разбитной мужиченко; я договорился с ним о цёне, вручил ему свой чемодан и мы вышли на крыльцо.

Пара понурых крестьянских коньков в веревочной сбруе и простая телега с грядкой поперек нее ожидали нас; я уселся на деревянную доску, изображавшую сиденье, возница замахал кнутом, задергал вожжами, и телега загремела по мощеному станционному дворику.

Ездить тем путем мне не доводилось; за станцией начался лесок, за ним дорога спустилась в дымившую туманом лощину и пошла нырять из оврага в овраг. Полей почти не встречалось; по обе стороны тянулись высокие, черные стены леса; нет-нет и они заливами отходили прочь.

Ночь стояла светлая, месячная; только стук колес нарушал безмолвие.

Мужиченко сидел полуоборотясь ко мне, курил трубку и вел со мной беседу. Я кратко отвечал и любовался ночью.

Прошло с час времени; мы въехали на крутой взгорок и с вершины его мне послышалось, будто где-то позади глухо простучали колеса другой телеги.

Необычайного в том ничего не было, и я стал устраиваться поудобнее и полуулегся на сене. Телега, судя по приближавшемуся стуку, нагоняла нас быстро.

Мы спустились опять в овраг и, когда стали подыматься на противоположную сторону его, я различил на осеребренном скате горы пару коней и телегу с людьми. Она как салазки скатилась вниз и исчезла, словно нырнула в черную тень на дне оврага.

Мы перевалили через гребень и оказались на ровном плоскогорье; чужая телега нагоняла и была всего саженях в двадцати от нас; мой возница затянул вожжи и остановился.

Остановились и ехавшие сзади.

— Дозволь, барин, к землякам сбегать, трубочку прикурить? — сказал он.

— Сбегай! — ответил я, вытягиваясь поудобнее.

Мужичок соскочил с облучка, оставил мне вожжи и пошел к землякам. От нечего делать я обежал глазами небо, бесконечный лес впереди и перевел их на чужую телегу; в ней сидели четверо; возница мой стоял около них и, указывая на меня головой, вел о чем-то вполголоса беседу…

Не отдаю себя отчета почему, но мне вдруг почудилось что-то недоброе: вспомнились разбои, часто происходившие тогда в нашей Орловской губернии и жуткая струйка пробежала по сердцу.

Я достал из кармана свой новый никелированный револьвер, сунул его за борт кителя и насторожился.

Минут через пять мужиченко вернулся, взобрался на свое место и мы затрусили дальше. За нами, медленно нагоняя, двинулись и неизвестные.

Я вынул засверкавший револьвер и, как бы хвастаясь, показал его вознице.

— Смотри, какие штучки теперь делают: шесть человек уложить можно!

Тот встрепенулся и протянул руку.

— А ну-ка, покажь, барин? — произнес он.

— Нет, брат, не дам! — ответил я. — Еще подстрелишь себя, потом ответ за тебя держи!

И я положил револьвер опять за борт кителя. Несколько минут мы ехали в молчании.

— Штучка хороша!.. — проронил возница. — Эх, а трубочка-то моя опять погасла?! — воскликнул он. — Дозволь, барин, прикурить сбегать?

Трубочка его еще дымилась, но я не возражал и наша телега остановилась: стала и следовавшая за нами.

Мужиченко подошел к ней; я не сводил с него глаз и видел, что он нагнулся и что-то шепотом стал говорить сидевшим.

Я каждую секунду ждал нападения и крепко держался рукой за рукоятку револьвера. Но никто с облучка не соскакивал и ко мне вернулся только один мой возница.

— Ну, теперича едем! — решительно заявил он, садясь на свое место и забирая вожжи.

Мы покатили дальше.

Не прошло и десяти минут и следовавшая за нами по пятам телега свернула на первом же перекрестке в сторону и исчезла.

На рассвете, усталого и полусонного, возница доставил меня в какую-то деревушку и далее везти отказался, отговариваясь тем, что не понял меня и что дороги в Шемякино он не знает.

До места довез меня другой крестьянин и только к четырем часам дня, проплутав в общем около восьмидесяти верст, я очутился у тетки.

Почудилось ли мне, вправду ли был какой умысел и сговор между моим ямщиком и догнавшими нас неизвестными — не знаю. Но до сих пор помню эту ночь, жуткое чувство на сердце и осеребренные месяцем, словно дымом окутанные лесные овраги…

Дикий пан

(Рассказ)

Лет за двадцать до великой войны мне довелось посетить приятеля, жившего в имении, верстах в двадцати от Днепровских порогов.