Жадина платит дважды - Дарья Калинина

Справедливо предположив, что сейчас парень вряд ли будет в настроении разговаривать с ней, Мариша вернулась к гостям.

Ее внимание привлек мужчина, казавшийся немного более трезвым, чем остальные гости. Переместившись к нему, Мариша завела с ним разговор, и очень скоро они были уже на короткой ноге.

– Владигоров, – представился он несколько церемонно.

Ее новый знакомый не отличался красотой, напоминая паука-альбиноса. Руки и ноги у него были длинные, тело и голова маленькие, глаза бесцветные и почти без ресниц.

Выбравшись со своим новым кавалером, тоже оказавшимся начинающим актером, хотя лет ему было уже под сорок, на балкон, Мариша завела разговор о кино и продюсерах.

Между делом она упомянула и Моню.

– Ну, я бы не назвал его продюсером, – усмехнулся Владигоров.

– А как же его назвать? – спросила Мариша.

– Давайте сменим тему, – предложил актер, нервно оглядываясь по сторонам. – Ничего хорошего я про него сказать не могу, а знаете, и у стен есть уши.

– Этот человек так опасен? – спросила Мариша.

Владигоров нервно вздрогнул и ретировался с балкона, а как выяснила Мариша чуть позже, и вообще из дома. Следующая жертва просто нагло соврала, что не знает такого.

Но по тому, как у мужика бегали глазки, Мариша догадалась, что он врет. Еще двое парней сначала пытались переменить тему разговора, а потом, видя Маришино упорство, смущенно умолкли и перешли к другой группе гостей, старательно поворачиваясь к Марише спиной. Такое дружное нежелание говорить о Моне заставило Маришу призадуматься.

Наконец из кухни появился хозяин, перепачканный в губной помаде. Сделав последнюю попытку поговорить о Моне с ним, попытку, оказавшуюся такой же неудачной, как и все предыдущие, Мариша ушла из этого пугливого дома.

На следующее утро ее спозаранку разбудил телефонный звонок. Звонил Филимонов, который был уже свеж и бодр, на нем вчерашняя гулянка никак не отразилась.

– Слушай, это ты вчера про Моню расспрашивала? – начал актер без всякого предисловия. – Зачем он тебе?

– Просто узнать хотела, что за человек, – растерялась Мариша.

– Просто только мухи дохнут, – сообщил ей Филимонов. – Ты либо ненормальная, не понимаешь, куда лезешь, либо та еще штучка. В общем, ты мне понравилась и мой тебе совет: если не хочешь неприятностей, больше ни у кого про Моню не спрашивай и не ищи его. Добра от этого не будет. Слухи про него самые жуткие ходят.

Сочтя на этом разговор оконченным, Филимонов повесил трубку. Тяжело вздохнув, Мариша посмотрела на часы.

Пожалуй, пора ехать к Никаловскому, но сегодня она решила от пассивной слежки перейти к решительным действиям и добиться от режиссера правды.

– Мне нужно с вами поговорить, – с ходу начала Мариша наступление. – Конечно, я могла бы вызвать вас к себе. Но думаю, что вам неохота париться целый день у меня в кабинете.

– Д-да, д-да, – пролепетал режиссер, трясясь, словно желе на блюде. – Проходите на кухню. А вы что сегодня – одна?

Мариша оставила его замечание без внимания и прошла на кухню. Тут, как и во всей остальной квартире, все было дорого и добротно. Итальянская кухня, немецкий кафель плюс работа способного дизайнера.

– Сколько же может стоить такая обстановка? – словно бы про себя спросила Мариша.

Никаловский покрылся холодным потом и начал лепетать что-то о годах тяжелой работы, о жестком режиме экономии и многих лишениях, которые ему пришлось пережить, чтобы иметь такую квартирку.

– У вас и машина новая, – заметила Мариша. – «Форд», кажется? Вы ведь вчера на нем ездили?

Ее замечание произвело странный эффект. Никаловский побледнел, потом позеленел и опустился на стул.

– Что с вами? – испугалась Мариша.

– Жара, – пробормотал толстяк. – А у меня сердце больное. Не обращайте внимания, сейчас пройдет.

– В общем, я хотела с вами поговорить не о вашей машине или квартире. Меня бы вполне удовлетворило, если бы вы мне рассказали про Моню, а также о том, что связывало вас с Алиной. Во всех подробностях.

Никаловский покрылся обильным потом, а его рука, которой он пытался накапать себе сердечные капли, задрожала так, что вода в стакане заплескалась и пролилась на босые ноги режиссера.

– Я-а, я-а ничего-о не знаю-у, – странно подвывая, начал он.

И, заливаясь слезами, рухнул на колени перед Маришей, пытаясь лизнуть туфлю перепуганной девушки. Жирная спина режиссера дрожала, живот трясся. Картина оказалась слишком сильной даже для стальных Маришиных нервов. Она попыталась сбежать, но режиссер последовал за ней, шатаясь, держась то за сердце, то за стены. Мариша была вынуждена отметить, что кое-чему его в театральном училище все-таки научили.

– Я ничего не знаю, – кричал он. – Ничего. Я сам заработал эти деньги, мне никто ничего не давал. Я не знаю, чего вы от меня хотите. Я потерял любимого человека, это удар для меня. А вы вместо того, чтобы вникнуть в мою драму, пытаете меня.

– Тогда поговорим у меня в кабинете, – бросила ему Мариша на ходу, справившись наконец с замками на дверях режиссера. – Ждите, за вами приедут.

И она вылетела на лестницу, сопровождаемая жалобными воплями Никаловского. На улице Мариша с жадностью закурила и трясущимися руками попыталась завести машину. Спектакль, который разыграл перед ней Никаловский, вывел ее из равновесия. Но одно было ясно: толстяк отлично знал, кто такой Моня. Только поделиться своими знаниями его не мог заставить даже страх перед милицией.

Может быть, в отделении он бы и раскололся, но, увы, у Мариши не было возможности доставить его туда.

Совершенно неожиданно из подъезда выбежал Никаловский, за ним по пятам девушка. Не глядя по сторонам, он бросился к своей машине, оставив бедняжку на улице.

Машина режиссера рванула с места, подняв фонтанчики пыли. Мариша рванула за ним. На этот раз режиссер подкатил к другому летнему кафе, перед этим покружив по городу, должно быть, стараясь уйти от слежки.

В кафе он подсел за столик к какому-то невзрачному, здорово побитому жизнью типу. На взгляд Мариши, он не мог бы напугать и старушку. Его изможденное лицо вызывало жалость, а помятый костюм и не первой свежести рубашка – желание отправить почистить его в прачечную. Это явно был не Моня. А впрочем? Мариша на всякий случай пыталась составить словесный портрет незнакомца. Самым" выдающимся в его внешности был огромный нос. Все остальное меркло по сравнению с этим неординарным носом.

Разговор у носатого с режиссером был короткий. Собственно, говорил только режиссер. А тот молчал и слушал.

Затем кивнул и все же что-то произнес. Никаловский согласно кивнул, встал и ушел. За кем из двоих надо следить, Мариша теперь не знала. После минутного колебания она выбрала носатого, а вдруг он приведет ее к таинственному Моне? Но «объект», стоило ей на миг отвести от него взгляд, бесследно исчез. Пришлось ехать за Никаловским на киностудию.

Проводив его, Мариша задумалась. Кто же был тот носатый тип, с которым побежал советоваться испуганный Никаловский? А в том, что тот был напуган, Мариша была уверена на сто процентов. Думать в машине было жарко, Мариша открыла окно. И тут мимо нее сердито пропекали каблучки. Мариша подняла глаза и увидела сегодняшнюю девушку Никаловского, которую тот так невежливо бросил утром на улице.

Разгневанно раздувающиеся ноздри и яркий румянец на ее щеках говорили о том, что она не в восторге от поведения своего любовника и готовится взять реванш. Мариша решила подождать и поглядеть. Ждать пришлось недолго.

Девушка вылетела из двери, пылая от гнева. Глаза у нее были полны слез. Многоопытная Мариша по себе знала, что сейчас самое время для задушевного разговора, после ссоры с любовником обиженных тянет излить душу, облив грязью мерзавца.

Девушка мчалась, не видя ничего перед собой, и Марише не составило труда столкнуться с ней.

– Ой! – сказала девушка, падая на Маришу.

Мариша подхватила свою жертву и усадила на сиденье машины, сунув в руки банку с лимонадом и вкрадчиво сказав:

– Вас кто-то расстроил?

– Угу, – кивнула девушка. – Подонок. Вытер об меня ноги, словно я пустое место. Понимаете, утром к нему явилась какая-то баба, после ее ухода он был сам не свой. Нахамил мне. Понимаете, мы сегодня собирались на озеро, позагорать, искупаться, в общем, приятно провести время.

А он после разговора с этой особой приходит в комнату и словно бы не видит меня. Бросается к телефону и ну кому-то названивать. Мне при этом ни слова.

– Женщине звонил?

– Нет, – помотала головой девушка. – Хотя, кто его знает. Но вроде бы не женщине. Он сказал:

– «У меня возникли проблемы, это касается и тебя». Как понять, женщине он это говорил или мужчине?

– А имен он не называл?

– Нет, никаких имен.

– А вы можете предположить, кому мог позвонить в случае неприятностей ваш приятель? Может быть, Моне?