Тропа Журавушки - Шарон Крич

* * *

Мама расстроилась:

— Ты уже уходишь?

— Ага.

— Мы так соскучились...

Наверху что-то с грохотом обрушилось. Донесся вопль Сэма:

— Мам!..

Мама побежала наверх.

— Ты ведь не останешься на ночь? — спросила Бонни.

— Нет.

— Ты не думай, Цинни, я очень тебе рада, просто Джуни где тогда спать...

— Да ради бога. Вернулась мама:

— Папа огорчится, что не застал тебя. А еще я думала, ты согласишься посидеть ночью с дядей Нэтом...

— Ночью

— Мы с папой по очереди сидим с ним по ночам. Устали, сил нет. Я надеялась, ты нас сегодня заменишь.

— А Мэй или Гретхен попросить нельзя?

— Они не сумеют. Если уснут, их из пушки не разбудишь.

— А Бонни?

— У Бонни гости.

— Мальчишки...

— Мальчики совсем маленькие. Так поможешь?

Не хотелось мне сидеть с дядей Нэтом. Слишком больно было видеть его таким беспомощным. И все же я согласилась.

— Ладно. Но на рассвете я ухожу.

* * *

Я забилась в кресло у дядиной постели. Он спал, крепко сжимая палку. Над кроватью висела вышивка тети Джесси в рамке. Слова голубым крестиком: «Даже мартышки иногда падают с дерева». И под ними — пальма, с которой падает обезьянка. Мне всегда было ужасно жаль мартышку, обреченную вечно падать, застывшую в воздухе с удивленным выражением на морде. Мне хотелось, чтобы она вернулась на ветку целой и невредимой. Я боялась, что она разобьется.

К зеркалу туалетного столика был пришпилен снимок-«доказательство». Рядом стоял фотоаппарат. Но куда подевались все баночки и флаконы тети Джесси? А ее карманное зеркальце?

Ее вещи исчезали, как когда-то исчезли все вещи Розы. Ничто не напоминало о том, что в доме жил ребенок. Меня всегда огорчало, что они просто так взяли и вычеркнули Розу из жизни.

Щелк! Снова картинка из прошлого: две куклы, которые смастерила для нас тетя Джесси, когда нам было по три года. Мягкие, гибкие, большие — ростом с нас самих, настоящие трехлетние девочки, наряженные в наши собственные платья. У Розиной куклы волосы были светлые, мягкие, у моей — темные. Где они теперь? Мне ужасно захотелось их увидеть.

Меня так потянуло посмотреть, что лежит в нижнем ящике комода, что я не удержалась и на цыпочках прокралась к нему через всю комнату.

В ящике было аккуратно сложено теплое покрывало — свадебный подарок. Я провела по нему ладонью, пытаясь убедить себя, что под ним не может быть спрятано мертвое тело. Рука нащупала на самом дне квадратную шкатулку. Дядя Нэт резко всхрапнул во сне, и я быстро захлопнула ящик.

Затем я обыскала розовую ванную, пытаясь нашарить ключ. Между оконных рам пусто; нет ни в ящиках, ни в банках, ни в пузырьках. Нигде нет.

Я вернулась в спальню и подошла кокну. Может, дядя Нэт и тетя Джесси нашли Розе замену — меня? А вдруг дядя Нэт и тете найдет замену?

За окном стрекотал сверчок. Я машинально проследила за секундной стрелкой будильника. Двадцать пять градусов.

Дядя Нэт вздрогнул и открыл глаза:

— Роза?

— Нет, дядя, это я.

Он не отводил от меня взгляда:

— Да, я узнал тебя.

— Дядя Нэт, ты ведь не знаешь, где медальон, а?

— Какой медальон?

Я описала ему жетон. Дядя нервно затеребил край простыни:

— Замолчи. Прекрати.

— Почему? Ты что, знаешь, куда он делся?

— Замолчи.

Я пристально смотрела ему в глаза. Он был застигнут врасплох. И явно что-то скрывал.

— Так это ты его взял?

— Нет. Прекрати. Сердце так и скачет.

Но я уже вжилась в образ сыщика. Меня было не остановить. Не разжалобить.

— Что ты на самом деле искал в холмах? С кем ты встречался?

Он сжал палку и потряс ею в воздухе:

— Прекрати! Прекрати!

Я разозлилась так, что сама себя испугалась. Выбежала из комнаты и долго металась по гостиной, туда-сюда, туда-сюда. Как я смею ненавидеть дядю Нэта? Да я люблю его как собственного отца. Если не больше. Больше!

Ничего себе! Кожу пронзила сотня маленьких электрических разрядов. Оказывается, я знаю дядю Нэта лучше, чем собственного отца, и тетя Джесси была мне ближе, чем мама!

Когда я вновь заглянула в комнату, дядя Нэт уже спал. Я выдвинула ящик комода и открыла черную шкатулку. Ага! Мой медальон, а рядом — ключ.

Ключ подошел. Уж не знаю, что я ожидала найти, но явно не это. Едва начатая упаковка шприцов и памятка по инсулиновым уколам. Я думала, что знаю о тете все, и про «разыгравшийся сахар» слышала не раз, но понятия не имела, что тетя вкалывает себе инсулин.

В ящичке было кое-что еще. Под шприцами лежала коробка в форме сердца, а в ней незнакомый медальон с локоном светлых волос. А еще детский рисунок: палка-палка-огуречик, а рядом корявые буквы: М-А-М-А.

Я коснулась локона, провела кончиками пальцев по картинке. Вот и все, что тетя Джесси сохранила в память о дочери. Но зачем запирать память в ванной?

* * *

Дядя Нэт ворочался во сне.

— Зарой его, — отчетливо прошептал он. Затем: — Журавушка! — и продолжал повторять так, что мне стало нехорошо: — Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!

Я больше не могла это выносить. Его ноги дергались под простыней, на лбу выступили капли пота. Я промокнула ему лицо влажным платком и хотела поправить подушку. Под ней лежала шелковая тряпочка. Тетина вышивка. Та самая, которую я положила с ней в гроб. Гиацинты, хлеб и тяжелая рука с небес.

Мне стало страшно. Как вышивка могла выпрыгнуть из гроба и забраться к дяде Нэту под подушку?

— Журавушка! Журавушка! — стонал он. Сжимая в руках подушку, я глядела в искаженное

мукой лицо. Я была не в себе. Я была не собой. Богом, если угодно. Я опустила подушку на это лицо, перекрывая воздух. И навалилась всем телом.

35. Возвращение

Рано утром я торопливо ушла прочь, не смея оглянуться. Если хоть украдкой бросить взгляд назад, неведомая сила утянет меня и засосет.

Я не могла избавиться от воспоминания: подушка все сильнее прижимается к неподвижному лицу. Меня переполняют любовь и ненависть. Я ненавидела болезнь, поймавшую его в силки. Я ненавидела себя за то, что на миг подумала о замене для тети Джесси. И в эту ненависть вплеталась безудержная, безграничная любовь к дяде Нэту, моему дяде Нэту, который и мухи не обидит, которому так отчаянно недостает любимой, который гоняется за призраками.

Навалившись всем телом, я мысленно кричала: «Так беги, догони же ее наконец!»

Его рука забилась в воздухе, поймала мое запястье, сжала. Внезапно я увидела свои ладони. Мои ладони. Никакие не руки Господа. Я сорвала подушку с его лица.

Он пристально смотрел на меня. Так глядели глаза-бусинки ящерицы. Так понимающе осматривала меня лиса. Я взбила подушку и подложила ему под голову. Аккуратно свернула вышивку и спрятала ее под подушку. Все это время он неотрывно следил за мной. Я села в кресло и сжала его ладонь. До самого рассвета никто из нас не проронил ни слова.

Когда я услышала, что мама встала и гремит на кухне, я взяла фотоаппарат дяди Нэта, сунула его в рюкзак и побросала в мешок продукты.

— Как ты рано, — вздохнула мама. — Уже уходишь? -Угу.

— Как прошла ночь?

— Спокойно, — солгала я.

— Подожди, Цинни. Надо поговорить. Я опешила. Неужели она все знает?

— Не могла бы ты вернуться пораньше, в субботу?

— Зачем?

— Мы собираемся в цирк.

— Не люблю цирк, — ответила я.

— Да? А мы все хотим сходить.

— И дядя Нэт? — напомнила я.

— Ох, как же я забыла?.. Цинни, если ты не любишь цирк, может, присмотришь за ним, пока нас не будет? Пожалуйста? Да что с тобой?

— Ничего.

— Так расстроилась из-за дяди Нэта? — спросила мама.

Я не могла ей ответить. Я жаждала рассказать, объяснить, но все сплелось в громадный ком слипшихся макарон. Дядя Нэт, Джейк, Роза, тетя Джесси, кольцо, медальон, тропа... — клубок, где на каждом витке моя вина. Как мне хотелось вывалить его на тарелку кому-то другому, пускай распутывают... Я больше не могла носить в себе чувство вины за судьбу Розы, тети Джесси и дяди Нэта. Я хотела разобраться в Джейке и перестать винить себя в его проступках.

Вместо этого я ощущала себя мартышкой с тетиной картинки: застыла между небом и землей и падаю, падаю, падаю в никуда...

Как бы я хотела быть Сэмом, который может так спокойно сказать, не отрываясь от супа: «Я не нарочно»; или маленькой Розой, которая лишь играет в старушку и никогда не состарится, и вечно катается в бумажном пакете под радостный смех тети Джесси.

Все это мне хотелось выплеснуть наружу, но вместо этого я услышала свой слабый голос, обещающий присмотреть за дядей Нэтом в субботу.

— Что бы мы без тебя делали? — Мама помогла мне застегнуть лямки и добавила: — Не забудь с ним попрощаться.

Я чуть не завопила. Нет! Не могу! Не хочу! Но ноги сами понесли меня к его спальне, руки отворили дверь, я наклонилась над постелью — и услышала шепот: