Страна Желанная - Илья Бражнин

В пятнадцатом году Шергина мобилизовали и послали на фронт. Спустя полгода его арестовали за агитацию против империалистической, грабительской войны и предали военно-полевому суду. Суд приговорил его к расстрелу. С помощью солдата-большевика Шергин бежал из-под стражи, и ему удалось, приняв другую фамилию, примкнуть к новому полку. Здесь он снова принялся за своё, снова был арестован и приговорён к десяти годам каторги. Однако пробыл он в далёком Александровском централе всего год и в семнадцатом году вышел на свободу.

Освобождённый революцией из тюрьмы Шергин поехал к себе на Приозерскую, но из всего своего семейства застал в живых только двенадцатилетнего Глебку. Жена и дочь умерли от сыпняка, Глебку же выходил и приютил дед Назар, принявший на себя все заботы о нём.

Хотел было лесник уйти на новые места из обезлюдевшей сторожки, но не мог оторваться от полюбившегося ему севера. Здесь, как и по всей России, шла упорнейшая борьба двух лагерей. Вопреки стараниям меньшевиков и других контрреволюционных партий и групп, стремившихся повернуть революцию вспять и передать власть в руки буржуазии, второй губернский съезд Советов, проходивший в Архангельске в июне восемнадцатого года, решительно принял большевистский курс на социалистическую революцию.

Делегат от своей волости большевик Николай Шергин, вернувшись со съезда домой, деятельно принялся проводить эту большевистскую линию в жизнь. Он организовал первую в волости ячейку коммунистов и вошёл в состав первого волисполкома, а затем и укома. Позже, когда появились англо-американские интервенты и открылся Северный фронт, Шергин взялся за винтовку. И вот он у партизанского костра, вот пробирается он глухими лесами на Большие Озерки. Вот подрывает бронепоезд белых на разъезде четыреста сорок восьмой версты. Вот последний путь в снегах, отмеченный собственной кровью. Вот и он кончен. Жизнь прожита. Она отдана борьбе. Борьба эта длилась целую жизнь. Борьбу эту продолжат сыны...

- Той дорогой иди, - говорит Шергин, тяжело придыхая. - Мы ведь только начали. Главную правду сыскали. Главное сделали. Тебе остальной правды дознаваться. Остальное доделывать.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ДОРОГА ОТЦОВ

Длинный рассказ вконец утомил и отнял последние силы. Голова Шергина медленно сползла с подушки. Глебка приподнял её дрожащими, неловкими руками. Голова была горяча, словно налита жаром. Вошёл дед Назар с деревянной тарелкой в руках. На тарелке лежал кусок варёной зайчатины. Дед сел к изголовью Шергина и сказал ласково:

- Вот давай-ко, Никола, поешь, и сил прибавится. Зайчатинка самолучшая. Ну-ко. Трудов тут тебе немного. Только рот отворяй.

Но губы Шергина оставались сомкнутыми. Он едва ли и понял, что говорил ему дед Назар. Начался бред. Весь следующий день Шергин метался на своём сеннике и громко бредил: звал Глебку, подавал громкие команды партизанам, подрывал бронепоезд, слал донесения в Кремль. Изредка приходил он в себя, но всего на несколько минут и снова впадал в беспамятство. Глебка не отходил от него ни на шаг и, не отрываясь, глядел в неузнаваемо исхудавшее отцовское лицо. Лицо пылало жаром. Губы покрыла белая корка. Время от времени дед Назар смачивал губы водой и вливал несколько ложек воды в пересохший рот. Снова и снова принимался было дед кормить Шергина, но все попытки были напрасны.

- Душа не принимает, - говорил дед Назар, сокрушённо мотая понурой седенькой головой.

Он видел и понимал, что жить раненому осталось считанные часы. Глебка этого не понимал. Ему всё думалось, что уж коли батя вернулся, то теперь всё будет ладно. Может он и поболеет, раз уж так случилось, но скоро выздоровеет и встанет на ноги - крепкий, как прежде, высокий, могучий. Дед Назар уж вылечит его - он всякие травки знает, во всей округе этим славится. Глебка дергал деда за рукав и все спрашивал, как будет с батей, скоро ли он вылечится.

Дед бормотал в ответ что-то невнятное и отводил глаза. К концу второй ночи Шергин перестал бредить и затих. Глебка, не смыкавший глаз более суток, заснул, сидя возле отцовского изголовья. Но сон был беспокоен и недолог. Под утро Глебка проснулся и увидел, что отец смотрит на него широко раскрытыми глазами. Глебка обрадовался этим раскрытым глазам. Они по-прежнему лихорадочно блестели, но взгляд их был осмыслен.

- Батя, - торопливо заговорил Глебка. - Слышь, тебе, может, чего надо?

Отец молчал, не сводя с Глебки лихорадочно блестевших глаз. Потом сказал с неожиданной твёрдостью, хотя и очень тихо:

- Иди к своим. Слышь. Иди в Шелексу. В штаб наш партизанский. Придёшь, говори: "Батька послал". И всё...

Шергин приостановился, чтобы перевести дух, и на минуту закрыл глаза. Потом, собравшись с силами, сказал отрывисто:

- Нет.

Он помолчал и продолжал, болезненно морщась и стараясь выговаривать слова внятней и разборчивей:

- Нет. Не всё. Дай карандаш... И бумаги сыщи.. Я напишу...

- Во-во, напиши, - заторопился Глебка, обрадованный тем, что отец заговорил с ним.

Он вскочил с места, посовался по углам, нашёл старую школьную тетрадку, вырвал из неё листок и вместе с огрызком карандаша подал отцу. Шергин взял карандаш, но тотчас же выронил его. Глебка поднял и вложил карандаш в отцовскую руку. Наконец, Шергину удалось справиться с дрожащими и непослушными пальцами, но для того, чтобы писать, сил не доставало. Шергин опустил руку с карандашом, решив передохнуть. Он лежал и глядел какими-то отсутствующими глазами, точно решая про себя трудную задачу, наконец, с натугой выговорил:

- Ты... к деду поди... Конверт принеси... У него есть... Поди...

- Ага. Я часом, батя, - схватился Глебка.

Он вскочил с места и побежал к деду Назару, недавно ушедшему к себе вздремнуть хоть часок после бессонных ночей. Глебка, как и отец его, знал, что дед хранит некоторые семена в конвертах с надписями, и надеялся выпросить один из них.

Дед лежал на лавке, подложив под голову охотничью суму. Разбуженный скрипом дверей, он вскочил на ноги и уставился на Глебку испуганными глазами.

- Ты что? Чего там случилось?

- Ничего не случилось. Мне конверт надо. Батя просит.

Дед дал Глебке конверт, высыпав из него на подоконник рыженькие семена с острыми носиками. Глебка схватил конверт и побежал назад в сторожку. Следом за ним приплёлся дед Назар.

Шергин лежал держа в руках сложенный вдвое листок. Карандаш лежал на полу. Увидев деда, Шергин подозвал его к себе и сказал совсем тихо:

- Вот положи в конверт.

Дед торопливо затолкал листок в конверт.

- Заклей, - выговорил Шергин, с трудом разлепляя запёкшиеся губы. Заклей.

Дед заклеил конверт. Шергин показал глазами на свою грудь. Дед понял и положил конверт поверх солдатской шинели, которой был накрыт Шергин. Тот лежал неподвижный и молчаливый, точно отдыхая после утомительной работы. Потом обратил измученные и уже потухающие глаза к Глебке.