Записки о Московии - Фуа де ла Невилль

уже подвержен падучей болезни, и каждый месяц у него случаются припадки. Его брат Федор умер от нее же, а Иван, который ныне правит, ослеп по той же причине),* ее брата по отцу и еще живой матери[195], которой по праву принадлежало регентство. Честолюбие царевны не позволило ей долго скрывать свою досаду. Она высказала ее и публично воспротивилась венчанию Петра. И как Патриарх и бояре не представляли ей всю неспособность Ивана, болезненного, слепого и наполовину парализованного, она продолжала стоять на своем, воспользовавшись для этого стрельцами (это видные жители этого великого города), большинство которых составляют крупные торговцы, очень богатые. Когда подходит их время, им выдают достаточно чистую одежду, которую они затем сдают; если же они наделали на ней пятен, то их награждают таким же количеством ударов. Ибо эти одежды никогда не выносят из Москвы, разве лишь выдают их конным стрельцам, которые сопровождают царей за город. Подобно тому, как жителю позволено заменять себя на страже слугой, то он обычно откупается от ударов, представляя новую одежду, что и позволяет поддерживать эти одеяния в чистоте)*, 18000 которых, объединенные в 28 полков[196], находятся обыкновенно в Москве для охраны Царей. Она нашла средство склонить на свою сторону боярина Хованского[197], начальника Стрелецкого приказа и, таким образом, имея силу на своей стороне, /Г12/ приказала поднять это большое количество войск охраны, добилась венчания и провозглашения царем Ивана, чтобы он правил сообща с Петром, и добилась того, что, так как оба монарха еще очень молоды, она возьмет на себя бремя власти.

Несколько дней спустя стрельцы (la milice) поднялись вновь, так что нельзя было догадаться о причине, между тем при дворе заподозрили кое-что /П15/ и сочли за лучшее, чтобы царское семейство уехало из Москвы[198]. Никому не давая знать об этом, оно удалилось а монастырь, называемый Троица, удаленный от Москвы на 12 немецких лье. Отъезд двора из Москвы усилил смуту. Боярин Хованский дал волю своим стрельцам и позволил грабеж и резню; достаточно было принадлежать к иной партии, чем он, чтобы оказаться обвиненным в смерти покойного Царя. Первый врач умершего[199], обвиненный в том, что он отравил своего государя, был разрублен на куски, великий канцлер (Ie grand chancellier), временщик (Wreminick) Долгоруков[200], умерщвлен вместе с сыном[201]. Смерть, вседозволенность и жестокость были так необычайны, что страшно их и описывать.

Предупрежденная о том, что происходит в Москве, царевна Софья радовалась произведенным казням, она послала похвалить боярина Хованского за рвение, которое он проявил в мести за своего покойного брата и так обнадежила его дерзость, что им завладело желание венчаться на царство.

Это казалось ему возможным; он видел, что устроенная им резня одобрена и поддержана всеми стрельцами (de toute la milice). Он решил предложить брак своего сына[202] с царевной Екатериной (Catherine)*[203], младшей сестрой царевны Софьи. Но дерзость его не имела того успеха, на который он рассчитывал. Этот смелый план прогневил двор, так как стало ясно, что этот брак может /Г13/ послужить только во вред безопасности юных Царей.[204] Софья сама нашла средство предупредить это неудобство, которое могло быть только опасным для империи русских.

В Московии есть обычай торжественно отмечать Дни ангела всех детей из царского дома. Царевич или царевна, чей праздник отмечается, устраивает угощение и принимает поздравления первых лиц государства. Двор собирался праздновать в Троице день Святой Екатерины, чье имя носила царевна, которую боярин Хованский предназначал в жены своему сыну. Царевна Софья дала знать[205] об этом всем боярам[206] и отдельно пригласила Хованского, продолжавшего в Москве жестокие расправы, которые царевна, казалось бы, одобряла. Между тем бьли приняты меры, чтобы избавиться от этого претендента на трон. Боярин князь Василий Васильевич Голицын, о котором мы еще будем иметь случай говорить в нашем рассказе, посоветовал не откладывать дело. И, действительно, времени не теряли. Хованский был застигнут на троицкой дороге примерно 200 подосланными всадниками, схвачен и препровожден в соседний дом, где ему был прочтен приговор и где упали отрубленные головы его и его сына.

Для стрельцов это было сокрушительным ударом. Они громко кричали, что потеряли своего отца, но что хорошо отомстят за него. Действительно, они овладели складами оружия и боевыми припасами и были, кажется, в состоянии истребить все. Двор, предупрежденный об опасности, которая грозила государству, приказал собрать другие войска, которые всегда отличались непримиримой ненавистью к стрельцам, и приказал немецким офицерам, которых там большое число, немедленно явиться в Троицу. Все послушались приказа, оставив своих жен и детей, чтобы послужить монархам, и никто из них не испугался, что стрельцы не отомстят его семье за то послушание, которое он выказал царям. Такой страх мог быть небезосновательным, так как эти немцы жили в предместье Москвы, называемом Кокуй[207], и стрельцы не преминули бы прийти с целью сокрушить все и вся, но они /Г14/[208] были остановлены доводами нескольких своих старых товарищей, по мнению которых, если бы они вырезали жен немцев, то мужья, как только соберут свои отряды, отомстят за них, и что вообще это не средство для того, чтобы достигнуть их цели. Стрельцы позволили себя уговорить, и слобода (Ie quartier) была сохранена[209]. Оробев, стрельцы стали искать примирения и нашли двор достаточно расположенным, чтобы пойти на него. Ибо, говоря по правде, там не желали лучшего. Стрельцы, убив своих полковников и других офицеров, послали своих старших ко двору, чтобы просить прощения[210]. Они получили его без особенных сложностей, и вскоре цари прибыли в Москву[211] в сопровождении дворянства и всех иностранных офицеров. Безоружные стрельцы вышли навстречу, бросились на землю и просили пощады. Юные цари сделали знак рукою, что прощают их. Печальные стрельцы встали, /П17/ пролили слезы умиления, видя своих монархов вернувшимися в столицу столь милостивыми.

В тот же день князь Василий Васильевич (Васильевич — это крестильное имя его отца, поскольку среди московитов есть обычай называть друг друга по отчеству, чтобы отметить, чей ты сын — последнее всегда заканчивается уменьшительным "вич". Так у поляков сына воеводы называют "воеводич")* был пожалован титулом великого канцлера[212] и соединенным с ним[213] — временника (Wreminick) или временного министра государства то есть правителем государства[214] в течение некоторого времени. Получив распоряжения, канцлер приступил к своим обязанностям, и начал с тщательного розыска о виновных стрельцах. Он