Дочь горного короля - Дэвид Геммел

– Подарок друга. – Прочие всадники тоже спешились и подошли. Она почувствовала себя, как в осаде, но виду не подала.

– За сладкую ночку, само собой, – скучающе бросил барон. – Как я понимаю, ты пришла ее продавать. Даю десять золотых, если ты, конечно, ее не испортила.

– Она не испорчена, мой господин, и не предназначена для продажи. Я сама ее выучила и хотела показать на турнире.

– Дай, пожалуйста, десять гиней, Леофрик, – не слушая ее, попросил барон. – Я тебе после верну. И напомни мне поговорить с чернокожим, когда он приедет.

– Сейчас, ваша милость. – Белокурый всадник полез в кошелек.

Сигурни попятилась и сказала громче, чем собиралась:

– Птица не продается.

Барон впервые посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты горянка, не так ли?

– Да.

– У вас нет знатных домов – есть только сброд, кое-как перебивающийся на горных склонах. Йомен, гласит закон, может держать у себя тетеревятника. Это единственная хищная птица, дозволенная людям низкого звания. Твоя птица иной породы, и ты не вправе ею владеть. Я не слишком быстро говорю для твоего понимания? Бери деньги и отдай ястреба моему сокольничьему.

Сигурни понимала, что подчиниться – разумнее всего. Грейм был прав: барон здесь единственный законодатель, и напрасно ему противиться. Она все понимала, но что-то разгоралось в ней, как тайный огонь.

– Я из рода короля Гандарина, и ястреб этот мой, – произнесла она. – Хочу – у себя оставлю, хочу – отпущу. – Она отпустила поводки, и Эбби тут же поднялась в воздух.

Лицо барона не выразило ни малейшего гнева. Некоторое время все смотрели на парящего ястреба, а затем облитый черной перчаткой кулак барона ударил Сигурни по скуле. Она отлетела назад и попыталась пнуть его в пах, но попала в бедро.

– Взять ее, – приказал барон, и двое стражников схватили Сигурни за руки. От нового удара, в живот, она скрючилась пополам. Сквозь туман боли ей слышался голос, не ставший громче и не выражающий никаких чувств: – Дура. Сама себя лишила десяти золотых. А будешь еще дурить, так получишь кнута. Позови птицу, слышишь?

– Сам зови. – Она взглянула в его глаза под тяжелыми веками и плюнула ему в лицо кровавой слюной.

Барон достал черный платок, утерся, сказал своим подчиненным:

– Видите, с кем мы имеем дело? Эти люди понятия не имеют ни о законе, ни об учтивых манерах. Варвары, отребье. – Он ударил Сигурни по правой щеке. – Позови птицу, а коли вздумаешь снова плеваться, тебе отрежут язык.

Она молчала.

– Можешь ты ее подозвать? – спросил барон своего сокольничьего, коренастого и плечистого.

– Попытаюсь, милорд. – Тот вышел на открытое место, поднял руку в перчатке, протяжно свистнул. Эбби нырнула вниз, но футах в шестидесяти над землей снова расправила крылья. – Летит, ваша милость! – крикнул сокольничий.

– Десять плетей, полагаю, и ночь в тюрьме, – изрек барон, глядя на Сигурни. – Может, это чему-то тебя научит, хотя я сомневаюсь. Вам, горцам, никакой опыт не впрок, оттого вы и коснеете в варварском своем состоянии. – Он ударил ее еще и еще раз, едва шевеля рукой. Сигурни пыталась уклониться, но солдаты крепко держали ее.

Тогда это и случилось. Одни говорили потом, что у ястреба помутился разум, другие – что женщина была ведьмой и околдовала птицу. Так или иначе, Эбби пролетела мимо сокольничьего и устремилась, протянув когти, к Сигурни. Барон снова занес кулак для удара.

– Ястреб, милорд! – крикнул сокольничий.

Барон обернулся, и Эбби вцепилась ему прямо в глаз. Он закричал и упал навзничь вместе с ястребихой, которая никак не могла вытащить когти. Барон ухватил ее за крылья и оторвал от себя. Из раны на месте глаза хлестала кровь. Он швырнул птицу наземь, а один из всадников его свиты выхватил меч и отрубил Эбби голову. Крылья, трепыхнувшись, замерли. Все обступили барона – он, стоя на коленях, прижимал ладонь в черной перчатке к пустой кровавой глазнице.

Трое спутников то ли повели, то ли понесли его прочь.

– Ты поплатишься за это, сука! – посулил Сигурни капитан, распорядитель турнира. – Барон самой тебе выжжет глаза угольями, отрубит руки и ноги, а после тебя вывесят в клетке воронью на поживу! Но сперва с тобой потолкую я.

Солдаты потащили Сигурни с площади. По краям собрался народ, но она смотрела только на замок перед собой, на двойные двери в его стене. Эбби погибла. Если б Сигурни отдала ее барону, она была бы жива. В глазах стояли трепещущие крылья и взмах стального клинка. Слезы струились по щекам, обжигая ссадину под глазом.

Ее втащили в крепость, повернули налево. Лестница за узкой дверцей вела вниз, во тьму. Сигурни уперлась, и отвергнутый ею стражник заехал ей в ухо локтем.

– А ну пошла! – Высокий стражник начал спускаться первым, отвергнутый заломил Сигурни руку за спину и поволок следом. На осклизлых ступенях было черным-черно, но потом внизу забрезжил слабый свет факела. В подземелье стоял стол, за столом играли в кости двое мужчин. Увидев капитана, они поднялись.

– Открывай камеру, – приказал он, и они бросились исполнять.

Еще не опомнившуюся Сигурни втащили в темницу – просторную, сырую, провонявшую крысами. В углу койка, на стенах ржавые цепи.

– Ну, как тебе тут, сука? – Капитан с ухмылкой встал перед ней. Она молчала. Он ухватил ее за грудь, стиснул. Она подняла колено и двинула его в пах. Капитан отлетел назад, а вредный солдат ударил Сигурни в висок и повалил на койку.

– Раздеть ее, – прорычал капитан. – Поглядим, на что эта шлюха годится.

Оглушенная Сигурни услышала это, и ее охватил ужас. Она вскочила и ринулась на молодого солдата, но силы ей изменили. Один сгреб ее за волосы, другой стянул кожаные штаны. При свете факела блеснул капитанский кинжал.

– Сейчас я оставлю на тебе свою памятку. До утра ты у меня накричишься вдоволь.

5

Гвалчмай сидел на крыльце и плакал. Подъехавший Асмидир учуял идущий от старика винный дух, рядом валялся пустой кувшин.

– А Сигурни где? – спросил чернокожий.

Гвалчмай поморгал и ответил:

– Она страдает. Как клинок, закаливаемый в огне.

– О чем это ты толкуешь?

– Почему мы такие? От природы, что ли? Однажды, когда я был молод, мы угоняли скот из одной нижнесторонней деревни. Молодая женщина спряталась в кустах, но мы ее вытащили и стали над ней куражиться. Нам казалось, что это весело. Теперь, глядя на это глазами своего Дара, я не знаю, есть ли такому прощение. А ты, Асмидир, не задумываешься над этим? Не вспоминаешь о лоабитке, которую вы взяли в горах Кушира? Не спрашиваешь себя, отчего она перерезала себе жилы?

Асмидир отшатнулся, как от удара, сощурился.

– Так ты Одарен?

– Да. Я проклят, но и твое проклятие ненамного легче.