Сильнее смерти - Яна Завацкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То, что его не сломали? Так это неправда, он-то знал. Его именно что сломали. Он стал совершенно другим человеком. Что осталось от него, прежнего?
То, что он не согласился работать на доршей, – это, пожалуй, правда. Но он слишком хорошо помнил, как в конце – пусть для виду, пусть по приказу Гелана – но выдохнул с облегчением: «Я согласен работать на вас». Хорошо, внутри он так не думал и не собирался. Но слишком хорошо помнилось это облегчение, в тот миг, когда его положили на операционный стол – и не стали резать. Иногда ложь действует на нас так, как будто она – правда. Слова – это слишком сильный инструмент, чтобы ими бросаться.
Если бы он терпел до конца и умер от боли и истощения – насколько это было бы лучше.
Если бы он хотя бы сохранил внутри твёрдую убеждённость в своей правоте – но ведь и её под конец-то уже не было.
Как знать, может быть, ещё немного – и они действительно сломали бы его. Сейчас ему казалось, что нет, такого не случилось бы. Но как знать… ещё немного внутренних изменений.
Врачи были хорошими. И медсёстры тоже. Он запомнил молоденькую медсестру, пятнадцатилетнюю, практикантку из профессиональной школы. Каштановые мягкие волосы, курносый маленький нос, усыпанный тёмными веснушками. Шелли её звали. Мягкое, милое имя – как она сама. Кельм называл её про себя Веснушкой. Она приносила ему восстанавливающий коктейль, белково-углеводный. Садилась рядом.
– Попейте, пожалуйста, – уговаривала она, – вам лучше будет. Пожалуйста!
Он ничего не отвечал. Он вообще говорил мало. Смотрел сквозь медсестру.
– Ну хотите с ложечки?
Она скармливала ему вязкую жидкость с ложечки. Он вяло глотал. Есть не хотелось. Организм привык, видимо, к постоянному голоду. Отказывался переваривать пищу. Шелли стала приносить ему вкусненькое из дома. Печёное, жареное, сладкое. Да у него хватало вкусных вещей. Приезжала мама, неделю жила рядом с ним. Приезжали по очереди друзья по шехе. Шехой теперь командовала Таша, тридцатилетняя гэйна, мать пятерых детей. Приезжали разные знакомые и приятели.
Тело восстанавливалось. Аритмия и боли почти исчезли. Шелли учила его ходить. Несколько ампутированных фаланг на ногах этому не мешали. Да и левая рука действовала без затруднений. Дарайцы не собирались калечить его всерьёз. Он им был нужен относительно целым.
Кельм сходил в больничную церковь. Исповедался. Рассказал и о Туун. Исповедь не принесла никакого облегчения.
Он чувствовал себя практически здоровым. Взгляд в зеркало давно перестал пугать. Конечно, к прежнему облику он не вернулся. Но видел перед собой уже не обтянутый кожей скелет, а нормального мужчину-дейтрина. Просто он выглядел теперь старше своих лет. Гораздо старше. Возможно, из-за седины, волосы так и не восстановились, были теперь тёмно-седыми. Возможно, из-за странного выражения глаз. Кельм даже начал снова беспокоиться о своей внешности. Тщательно брился. Пользовался туалетной водой. Волосы стриг очень коротко.
Ему самому было странно, когда приходилось отвечать на вопрос о возрасте. Да, ещё нет двадцати. Нелепость. Чего он такого не видел ещё в этой жизни…
После выписки из больницы его отправили долечиваться в санаторий на Лимское море. Прекрасный санаторий, и отдыхали в нём в основном гэйны. И летний сезон – на море было полно купальщиков. Но Кельму даже не хотелось купаться. Несколько раз он поплавал ранним утром, когда на пляжах ещё никого почти не было. Не хотелось раздеваться при людях, хотя, в общем, шрамы у гэйна – дело самое обычное, и никого бы они здесь не удивили. И своих прежних шрамов он никогда не стеснялся, скорее даже гордился ими.
Вообще, если честно, не хотелось практически ничего. Правда, появился аппетит. Хотелось есть и спать. Читать. Иногда гулять по аллеям. Если ему вообще ещё могло быть хорошо, то можно сказать, что хорошо было в санатории. Лечащий врач как-то предложил ему пройти курс лечения у психолога, но Кельм отказался сразу и с таким ужасом, что больше подобных предложений ему не делали.
Скоро халява кончится, конечно. Он практически здоров. Может выполнять свои обязанности. Он вернётся в шеху. Будет ходить в патрули. Тренироваться. Подниматься по учебной, а если надо, то и по боевой тревоге. Защищать городок Лору, уже разросшийся за время его отсутствия – Дейтрос строится быстро.
Ему не хотелось возвращаться. Да и вообще ничего не хотелось.
После такого не живут, думал Кельм. Просто не живут. Так жить нельзя.
Он почувствовал шаги сзади. Не услышал, а почувствовал кожей. Кто-то поднимался сюда к нему. Тени мгновенно исчезли, спугнутые пришельцем. Кельм ощутил досаду. Встал со скамьи. Нет смысла здесь сидеть дальше.
– Простите, вы – Кельмин иль Таэр?
Он посмотрел внимательно. Машинально вытянулся. Тот, кто искал его, был в форме и с нашивками стаффина. Седые виски. Внимательные тёмные глаза.
– Так точно, хессин, – ответил Кельм.
– Вольно, ксат, – усмехнулся тот, – давайте присядем. Я вас ищу везде.
Они сели на скамейку. Стаффин вынул сигарету.
– Не курите? Позволите мне?
Он закурил, затянулся. Задумчиво сказал, глядя на море:
– Красиво здесь…
– Красиво, – согласился Кельм. Он сидел напряжённо, выпрямив спину.
– Кельмин, меня зовут Шетан иль Керр. Я начальник одного из отделов контрразведки на Триме. О вас со мной говорил мой… хороший знакомый. Вы его знаете под именем Арс Гелан. Он работает на Дарайе.
Кельм чуть вздрогнул и посмотрел на стаффина.
– Вы его знаете? – спокойно спросил тот.
– Да. Он меня спас.
(Вот Гелан тоже мог бы понять его. Кельм вспоминал сейчас глаза, вдруг заблестевшие от слёз. «Прости меня, парень». С ним бы поговорить сейчас.)
– Ну и… как он там? – вдруг спросил стаффин. – Я ведь… давно его не видел. Письмо передали с оказией.
Кельм подумал.
– Держится, – сказал он, – там, конечно, трудно. Но он…
(Он бы понял. Он тоже стоял рядом с нами, видел, как нас мучили… сам вёл допрос. Но мне хоть можно было кричать и рваться из ремней, когда мучили Лени. А ему нельзя было даже выглядеть взволнованным. Он тоже что-то убивал в себе, внутри, долго и мучительно убивал. Он бы всё понял про Лени.)
– Ладно, – сказал стаффин, – вам и не до того было, как я понимаю. Кельмин, вы ведь скоро возвращаетесь в часть?
– Ещё три недели…
– А как у вас здоровье? Как себя чувствуете – готовы работать? Боли бывают?
– Нет, болей уже нет, – сказал Кельм, – в принципе работать готов. Ну, конечно, надо тренироваться…
– Скажите, Кельмин… Вы никогда не думали о том, чтобы специализироваться в области разведки?
– Нет, – он удивлённо посмотрел на стаффина, – как-то не… не приходилось.
Странный вопрос! Разведка, вообще агентурная работа на других мирах – это не та область, куда берут всех желающих. Конечно, престижно, интересно, что говорить. Мало кто отказался бы.
– Знаете, Кельмин, предложение поступило от Гелана. Я изучил ваше досье, ваши данные. Говорил с вашими педагогами, командирами. С врачом. Ваш психологический профиль для нас очень интересен. Кроме того, очевидно, что вы обладаете колоссальной психической устойчивостью. Преданность Дейтросу, мужество, воля – всё это качества, которые исключительно важны для разведчика. У меня в отделе сейчас есть место на кондиционирование. Вы могли бы уже через месяц начать курс обучения в нашей школе на Триме.
Кельм ошеломлённо молчал.
– Я не требую от вас немедленного ответа, – сказал стаффин, – но постарайтесь решить до завтра. Завтра я должен вернуться на Триму. Вечером или рано утром вы найдёте меня в гостинице в номере 516.
– Стаффин, – голос Кельма дрогнул, – вы… Я согласен. Да. Я хочу учиться в школе разведки. Я буду работать на Триме.
Через месяц Кельм стоял у дверей дейтрийского Разведцентра, в новенькой форме с нашивками шехина – его повысили в звании, с рюкзаком на спине, из оружия – только «Дефф» и шлинг. Проводник, которого он ждал, парень на вид помоложе его (на самом деле старше на пять лет) что-то нудно выяснял с дежурным по зданию.
– Заходи, – крикнул наконец проводник. Кельм вошёл в здание. Парень протянул ему руку.
– Меня зовут Тилл, – сказал он, – триманское имя Бернхард. Кондиционирован в Австрии. Ну а ты Кельм. У нас всё по-простому, привыкай. На Триме мы штатские. Пошли, переоденешься, да и двинем уже.
Кельм двинулся за ним. Вошли в одну из комнат первого этажа. Тилл бросил на диван пакет с одеждой и велел Кельму переодеваться.
Одежда была непривычной. Узкий тёмный пуловер, брюки из тёмно-синей очень плотной ткани. «Джинсы, – пояснил Тилл, – запоминай. На Триме все носят».
Ботинки показались Кельму неудобными. Слегка давили в подъёме. Сковывали. Подошва слишком тонкая. Но, конечно, он не стал жаловаться. На Триме разберёмся.
Он уже прошёл первичный курс подготовки. Тилл-Бернхард выдал ему бумажник, где лежали две сотни евро бумажками разного достоинства, банковская карточка, карточка-паспорт на имя Антонио Серены – они направлялись в Германию, но изображать ему там пока предстояло испанца, плохо знающего немецкий язык. Потом легенду заменят.