Кружной путь, или Блуждания паломника - Клайв Стейплз Льюис

— Что ж, — сказал Джон. — Лучшего я не заслужил. Значит, я обошел свет, чтобы проделать путь, который дядя проделал в полчаса.

— Кто знает, где твой дядя, кроме Хозяина? Кто знает, где был бы ты сам, если бы пересек ручей прямо у дома? Поверь, Хозяин привел тебя сюда самым коротким путем.

— Ничего не поделаешь, — сказал Виртус. — А я-то думал, что там, под землею, мы пересекли ручей.

— Ты много раз будешь так думать, — сказал Житель Гор. — Ручей не пересечешь с одного раза. Они помолчали.

— Если вы решились, идемте, — сказал Житель Гор. — Страна покажется вам не такой, как прежде.

КНИГА ДЕСЯТАЯ

ПУТЬ ПАЛОМНИКА

Представим себе человека, лишенного знаний, которые нам поставляют чувства. Представим себе, что, возжаждав, он сыплет в глаза золотую пыль; завидев огонь в очаге бежит прочь; утомившись, надевает железные цепи. Представим себе, наконец, что к нему пришел благодетель и показал, как пользоваться тем, что окружает его.

Джон Лоу

И мне приснилось, что Житель Гор повел их в ту страну, где они жили прежде. Не ныряя и не проплывая сквозь скалы, они перешли Ущелье и оказались в том самом месте, где повстречали впервые Матушку. Я взглянул туда же, куда и они, ожидая увидеть немного к Северу домик мистера Трутни, а к Югу — домик отца Плюша, но увидел лишь длинную, узкую, прямую дорогу, и скалы к Северу от нее, и черную тучу за ними, а к Югу — топи, и заросли, и тоже черную тучу. Однако я твердо знал, что край — тот же самый. Джон и Виртус остановились в удивлении.

— Не бойтесь, — сквазал Житель Гор. — Теперь вы видите этот край таким, каков он есть. Полоска земли здесь очень узка. На Севере, прямо за горами, Холодное море, а за ним — страна, где царствует враг Хозяина. Однако из его страны идет сюда перешеек, на котором сидит дракон в твердом панцире. Когда мы дойдем до перешейка, ты, Джон, пойдешь туда, к дракону, и сразишься с ним, дабы укрепить свой дух. На Юге, за топью, лежить Горячее море, и через него тоже тянется перешеек, по которому ползает дракон, чье дыханье обращает все в гниль. С ним сразишься ты, Виртус, дабы смягчить свое сердце.

— Честное слово, — сказал Джон, — Матушка к нам немилостива. Дорога стала много уже и опасней.

— Ты знаешь, — сказал Житель Гор, — что без опасности люди гибнут.

— Что ж, — сказал Виртус, — идем. И они пошли, и Виртус запел песню.

Пропев свою песню, Виртус посмотрел туда, где некогда стоял дом мистера Трутни.

— Все осталось прежним, — сказал Житель Гор, — но глаза ваши изменились. Теперь вы видите лишь то, что есть, а его почти не было.

— Как странно, — сказал Виртус. — Я думал, что человек он плохой, хотя вполне весомый.

— Весомость эта, — сказал Житель Гор, — принадлежала не ему, а прежним жильцам. Он казался умеренным, но это досталось ему от Эпикура. Он вроде бы любил стихи, но их оставил ему Гораций. Дух достоинства оставил Монтень, личину добродушия — Рабле. Он весь из кусочков и, если забрать чужое, будет пустота.

— Разве он не вправе учиться у других? — спросил Виртус.

— Он ничему не учился, он брал у них слова. Как Эпикур, он говорил об умеренности, но обжирался. Как Монтень, говорил о дружбе, но ни с кем не дружил. Он даже не знал толком, чему учили прежние обитатели дома. Скажем, он ссылался на «Делай, что хочешь», данные Телемской обители, не зная, что телемиты получили такую свободу на одном условии: они связаны честью, и лишь потому избавлены от законов. Тем более не знает он, что Рабле следовал великому управителю, сказавшему: «Возлюби, и делай, что хочешь»,[20] и уж совсем неведомо ему, что управитель этот преобразил в афоризм слова своего Создателя: «На сих двух заповедях утверждаются весь закон и пророки».[21]

И Джон взглянул на Юг и увидел на болотах маленький заросший ивами остров, где сидели старики в черных одеждах и горестно вздыхали.

— Место это, — сказал Житель Гор, — вы называли прежде землей мистера Мудра. Сейчас зовите его Лимбом.

— Кто тут живет, — спросил Джон, — и почему они страдают?

— Живут здесь немногие — те, кто сохранил истинную и глубокую жажду истины, но по гордости ли, по робости или по чему иному упорно противятся единственному, что может ее утолить. Их очень мало, ибо дети старого Мудра чаще изменяют ему — одни пересекают Ущелье, другие тайком подкармливаются у других, гораздо худших, чем он. Чтобы остаться с ним, нужна большая сила и большая слабость. Что же до страданий, таков их удел — они живут в стремлении, но без надежды.

— Почему же Хозяин мучает их?

— Отвечу тебе чужими словами, ибо страдание — тайна, которую Он разделил с вами, но не с нами. Мне говорили, что они предпочтут эту муку всему на свете. Лучше всего — иметь, но, если не имеешь, хотеть тоже неплохо.

— Это я понимаю, — сказал Джон.

— Так я и думал. Но и это не все. Хозяин не лишал их надежды, они сами ее лишились. Он вмешался лишь тем, что пришел им на помощь. Сами по себе они ушли бы гораздо дальше, в черную яму, но Он остановил их, закрепив их муку навечно. Говорят, Его любовь и Его гнев — одно и то же. Из черной ямы этого не увидишь, но отсюда это видно, и, глядя на них, ты видишь это сам.

— Да, — сказал Джон.

— Значит, — сказал Джон, — управитель не лгал, черная яма все же есть.

— Я не знаю, что говорил твой управитель, но яма есть.

— А Хозяин, тем не менее, милостив?

— Вижу, ты побыл среди вражьих наемников. Теперь Хозяина непрестанно обвиняют в жестокости. Очень похоже на врага, ведь он так скучен. Если бы он хотел получше поддеть Хозяина, он сказал бы, что Тот — азартный игрок. Это неправда, но это ближе к истине хотя бы тем, что Хозяин всегда идет на риск.

— А как же с жестокостью?

— Сейчас, сейчас. Хозяин рискнул населить страну не рабами, а свободными, и они вольны идти, куда хотят, и есть то, что есть нельзя. До определенной черты Он может помочь им, но за ней — ты видел по себе. Можно так пристраститься к запретной пище, что самый вред станет вожделенным. Не думай о том, от какой точки нельзя вернуться, но помни, что она где-то есть.

— Неужели Хозяин ничего не может сделать?

— Он не может сделать того, что само себе противоречит. Бессмысленная фраза не обретет смысл, если мы прибавим к ней: «Хозяин может…» Разве не бессмысленно сочетание слов: «…заставить человека свободно сделать то, чего он делать не хочет?»

— Я понимаю. Но зачем же еще загонять его в черную яму?

— Тьму создал не Хозяин, она — повсюду, где волю разъел запретный плод. А что такое яма? Место, в котором есть стенки. Черная яма — это тьма, ограниченная со всех сторон. Да, в этом смысле Хозяин ее создал. Он положил пределы злу. Само остановиться оно не может, ибо предел и форма — благи. Стены ямы — последняя милость тем, кто не дает оказать себе иной милости.

Они прошли дальше иувидели белый скелет, но глаза у него сверкали, и он был обтянут кожей, и любовался собою перед гладкой, словно зеркало, скалой.

— Это Спесильда, старшая дочь врага, — сказал Житель Гор. — Когда вы ее видели на том, кружном пути, она, быть может, походила на трех Бледных Братьев.

Спесильда пела скрипучим голосом, и в песне своей ухитрялась и восхвалять себя, и выражать гнушение всякой плотью.

Джон и Житель Гор прибавили шагу, Виртус заколебался.

— Средства ее дурны, но про цель она кое-что знает, — сказал он.

— Про какую цель?

— Ну… про чистоту… собранность, что ли… четкость. В конце концов, телесные отправления и впрямь мерзки.

— Одно дело — каяться, другое — гнушаться, — сказал Житель Гор. Раскаяние — от Хозяина, брезгливость — от врага.

— И все же, гнушаясь телом, многие спаслись от худших зол.

— Иногда, силою Хозяина. Но не играй в эту игру. Самое опасное на свете — бороться с одним злом при помощи другого. Ты знаешь, что бывает со странами, которые берут на службу чужеземных наемников.

— Наверное, ты прав, — сказал Виртус, — но чувство это очень глубоко во мне. Разве никак нельзя стыдиться своей плоти?

— Сын Хозяина не стыдился.

— Это другое дело.

— Лишь в том смысле, что не только твое, а общее для всех. Неужели никто не говорил тебе, что Матерь Его оправдала навсегда слово «материя»? Поверь и не сомневайся, что ваша страна, столь похожая порою на влажный, дымящийся парник, говорила устами Матери и Девы о смирении раба. Поверь, природа, со всем ее хаосом, который так ранит твою тонкую душу, и чиста, и нечиста.

— Хорошо, — сказал Виртус, — я об этом подумаю.

— И ещё одно ты должен знать, — сказал Житель Гор. — Какие бы добродетели ты ни приписывал Хозяину, гнушения телом среди них нет. Поэтому ваши шутки почти непонятны у нас.