Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона

Она возвращалась во дворец, холодно кивала Ролло. Все уже знали, что между супругами произошла новая ссора, но говорили об этом как о чем-то обыденном. Всем было известно, что за периодами охлаждения и неприязни наступали дни, когда эти двое надышаться не могли друг на друга. Знал об этом и Ролло, и высокомерная, отчужденная мордочка Эммы его только забавляла. Она могла дуться на него сколько угодно, могла при посторонних обсуждать предстоящую поездку, шить себе одежду в дорогу – он не сомневался, что его слово будет последним.

Эмма подчинится, как подчиняется всякий раз, когда он ночью приходит к ней на ложе, и она, сколько бы ни старалась прикинуться раздраженной, спящей или даже нездоровой, все равно уступает ему, становясь, против своей капризной воли, податливой, шальной. Он знал, что через минуту она будет вся гореть, изгибаться и стонать, отвечая на его желание. А потом, нежная и благодарная, дремать у него на плече. Они будут шептаться, дурачиться, смеяться… Но едва Эмма возобновляла попытки заговорить о посещении Эвре, Ролло тотчас начинал зевать, сказывался усталым и, отвернувшись, притворялся спящим, не поворачиваясь, даже когда Эмма колотила его кулаками по спине. И лишь когда она засыпала, он склонялся над ней, глядел в ее красивое, умиротворенное лицо. Слабые отблески горевшего светильника отбрасывали на лицо женщины розоватые тени. Ролло любовался ею, щекотал ее щеки прядью волос, улыбался, глядя, как она морщит нос, отворачивается. Но когда он обнимал ее, она неосознанным движением доверчиво льнула к нему, и он замирал от прилива чувств к этой хрупкой и беззащитной рыжей девочке. Она вызывала у него такую нежность, что порой он испытывал почти боль.

Едва начинало светать, Ролло покидал еще сонную, разнеженную жену. Куда сильнее, чем ее причуды, его занимали планы осадных башен, таранов, камнеметательных машин. У него был неплохой мастер-инженер из мусульман, с которым он проводил большую часть своего времени, а Эмма… Ролло уже привык, что в их отношениях не может быть мира и покоя, и эта ссора со временем сойдет на нет, как и все остальные.

В конце апреля в Руан от границ с Бретанью прибыл друг Ролло Олаф Серебряный Плащ. Конунг и Эмма встречали его на пристани. Когда скальд в своей блестящей серебряной накидке легко перепрыгнул с драккара на бревенчатый настил пирса, Эмма с радостным смехом кинулась к нему навстречу.

У Ролло челюсть отвисла, когда он увидел, каким пылким поцелуем обменялись его побратим и жена. Но ему пришлось сдержаться, хотя он и слышал, как за его спиной Гаук из Гурне заметил Лодину, что ни одна из степенных скандинавских жен не осмелилась бы вести себя столь откровенно, как эта франкская женщина.

Эмма уже возвращалась к Ролло в обнимку с Олафом.

– О Ролло, ты только погляди, как он хорош! – смеялась она. – Настоящий властитель сечи, бурю копий зовущий, не так ли? – добавила она на норвежском.

Скандинавское иносказание в устах христианки рассмешило и Ролло, и Олафа. Конунг обнял Олафа, пока их объятие не перешло в борьбу и они стали пытаться повалить друг друга под дружный хохот викингов.

Эмма еле разняла их. Потом ей пришлось ждать, пока Серебряный Плащ приветствовал соратников Ролло – с одними он просто обменивался речами, других радостно заключал в объятия. Но стоило ему лишь на миг остаться одному, как Эмма тут же принялась расспрашивать: как поживает его маленькая жена Ингрид, построил ли свою стену вкруг города Байе ярл Ботто Белый, справилась она и о здоровье Беры, о маленьком Рольве, о Лив. Эмма так долго не имела вестей от них, а главное, ей хотелось узнать, как прошли роды у Ингрид и кого она принесла своему мужу-скальду.

Олаф смеялся.

– У меня отличный мальчишка. Вылитый дед Ботто, такой же круглолицый, беловолосый и толстый. Собираясь в Руан, я отправил его и Ингрид к деду с бабкой в Байе, ибо на границе с Бретанью слишком неспокойно. У меня был горячий год, и бретоны поклялись отомстить мне за походы на них. Но они слишком слабы, поэтому я, наплевав на их угрозы, решил поискать воинской славы с Ролло во Франкии.

Он тут же стал сообщать Ролло, что привез с собой викингов из Котантена и все они страстно желают добиться славы и добыть золота под предводительством непобедимого Ролло. Конунг видел их, спускающихся по сходням на пристань. Они разительно отличались от его норманнов как плохим знанием местных наречий, так и внешним видом. Обычаи франков мало повлияли на них, и они, как у себя на родине, носили штаны из овчины, многие были полураздеты, шлемы украшены оленьими и турьими рогами, некоторые были просто в шкурах с накинутой на голову пастью рыси или головой кабана с клыками, но оружие у всех было превосходное: знаменитой нормандской стали мечи, секиры – любимое оружие северян, рогатины с длинными узкими остриями, утыканные шипами булавы, дротики, копья.

Ролло с удовольствием разглядывал оружие викингов, обменивался приветствиями. Но вдруг замер. По сходням одного из драккаров осторожно сходила женщина в темном покрывале монахини.

– Клянусь священными родами… Это еще что такое?

Эмма тоже посмотрела на сошедшую, а через миг изумленно всплеснула руками.

– О святые угодники! Да это же Лив!

Олаф смеялся.

– Решили устроить тебе сюрприз, рыжая. Никак в Байе вы были подружками с дочерью Ботто Белого.

Лив двигалась медленно, женственно покачивая бедрами. На ней было черное одеяние монахини строгого покроя, но на скандинавке оно смотрелось как-то иначе, не аскетично: стянутое шелковой косицей в талии, оно подчеркивало волнующие линии ее тела. А ее знаменитая улыбка, чувственная и манящая, в синих глазах – целое море обещания!

Эмма была поражена.

– К чему эти шутки с переодеванием?

– Да она и в самом деле монахиня, – засмеялся, притягивая Лив за плечи, Олаф. – Но такая монахиня, что мои люди забывали грести, когда она прохаживалась между румами[28].

Эмма могла это понять. В Лив, с ее вызывающей красотой, безвольным лицом и томным взором было нечто откровенно плотское… И Эмме совсем не понравилось, с какой улыбкой окинул взглядом ее муж эту дочь Ботто. Но с самой Лив она старалась держаться приветливо, хотя и намекнула, что если та решила стать одной из невест Христовых, то она не позволит ей распутничать под своим кровом.

Лив, конечно же, согласилась. Но Эмма не больно-то верила в ее покладистость. А про себя подумала, что постарается проследить за тем, чтобы эта красивая монахиня как можно реже бывала в обществе Ролло.

Она проводила Лив в отведенные ей покои, но довольно резко ответила, когда та стала просить у Эммы примерить ее жемчужную диадему.

– Кажется, тебе это ни к чему. Ты ведь теперь монахиня.

Лив лишь пожала плечами.

– Я сделала это назло отцу. Представляешь, Птичка, он задумал выдать меня за ярла из Котантена, а тот стар, вонюч, да еще и поднял на меня руку, хотя мы и не были пока женаты. А когда я пожаловалась отцу, он сказал, что мне как раз и нужен такой супруг, который мог бы меня удержать. Что мне еще оставалось, как не стать одной из послушниц в обители Святого Лупа и принять обет безбрачия?! И теперь можешь звать меня сестрой Констанцией. Правда, красивое имя? Констанция. Куда лучше, чем Лив. Ну а мои родители пришли в страшный гнев, когда я стала монашкой. Дома мне просто житья не стало, и когда Олаф сообщил, что едет в Руан, я попросила взять меня с собой. Ты ведь рада нашей встрече?

Когда-то Лив с Эммой действительно были дружны. Но с того времени многое изменилось, и когда вечером на пиру Лив то и дело стала оказываться около Ролло, Эмма едва сдерживала раздражение.

– И зачем ты только ее привез! – упрекала она Олафа.

Но скальд лишь смеялся. Он поставил себе целью напоить епископа Руанского, и теперь Франкон в съехавшей на ухо митре втолковывал ему тексты Священного Писания. Потом словно опомнился, повернулся к Эмме и, преодолевая икоту, стал повторять, что на Троицу ей непременно надо быть в Эвре, чтобы присутствовать на передаче мощей Святого Адриана.