Семья - Нина Федорова

Вид клубков шерсти успокаивал ее. Темно-синяя! Почти полтора фунта! Но что начать, как использовать это неожиданное богатство? Если связать кофточку для Лиды, останется на безрукавку для Димы. Она уже видела Лиду в белых туфлях, в новом платье, и сверху — благородная синяя кофточка; а рядом шел Дима в безрукавке. Какой хороший тон! Двое детей семьи одеты одинаково. Так бывает только в богатых семьях. А с другой стороны, вышел бы хороший светр для Пети. Петя высокий, красивый, а в чем он ходит в свой футбольный клуб? И какой богатый цвет для блондина! Но Таня, Таня! Сколько лет она не имела ни одной новой вещи! В чем она ходит! Она купила себе чьи-то обноски на Rummage Sale американского клуба, всего на доллар — и это было три года тому назад. Зимой как она дрожит, когда приходит с базара! Но вот и еще двое сирот, Черновы! Вот это бедность! Все, что на них, было куплено в Германии — подумать только! — до мировой войны! Этот его жилет, которым он гордится, и шляпа. А Анна Петровна? У ней просто странное платье, как будто бы сделанное из мха. Мох этот как будто даже растет и завивается на ней. Приехав, она его выстирала и ходила в пальто, пока оно сохло. Пожилая, образованная дама, а у ней единственное платье! Нет, недопустимо! — и, отсчитав 84 петли, Бабушка начала светр для Анны Петровны. Она вязала — две направо, две налево, накид — и старалась оправдать логически, практическим доводом, движение своего сердца.

«Что ж, профессор начал уроки с Димой. Он предполагает учить Лиду, Он развивает и Петин ум. Все это даром. Мало ли что он говорит, будто учить — его первое удовольствие. Что мы сделали для них? А светр будет роскошный. И фасон такой общий, что при случае и профессор наденет. Две направо, две налево, накид».

— Да, о чем это я хотела подумать? — спросила себя Бабушка и вдруг почувствовала, что никакого беспокойства на душе у нее уже нет. Что же касается мистера Стоуна, пусть думает о ней что хочет.

И она сидела спокойно, отдыхая душой и наслаждаясь вязанием.

Но вскоре какие-то осторожные звуки, как бы глубокие вздохи, отвлекли ее внимание. Это был Кан. Он, очевидно, собирался мыть именно то окно, у которого сидела Бабушка. Всякий раз, когда Кан начинал какую-либо работу по собственной инициативе, за его усердием скрывался тонкий практический расчет.

— Что тебе нужно? — задала Бабушка прямой вопрос.

— Хочу знать ваше благосклонное мнение. Собираюсь жениться.

— Жениться? Как? Ведь ты же женат!

— Это дело прошлое. Давно было.

— Но у тебя же есть жена и дети.

— Один мальчик, две девочки.

— Чего же тебе еще?

— Хочу вторую жену. — Кан оставил ведро и, сделав шаг к Бабушке, заговорил вкрадчиво. — Невесты очень подешевели. Очень. Война. Пищи нету, жилища нету. Невеста дешево. Лучшего времени жениться не будет.

— Две жены в доме? Какой стыд!

— Нет, миссис, по-китайски две жены — хорошо. Три — лучше. Четыре — самый богатый фасон.

— Четыре! — воскликнула в негодовании Бабушка.

Кан сделал еще шаг и заговорил умиротворяюще:

— Четыре жены хорошо, потому что Север, Восток, Запад и Юг. Очень старый закон.

— Кан, это плохо. Я читаю книги и знаю, хороший китаец в настоящее время имеет только одну жену.

— Миссис, — Кан пустил в ход самые убедительные интонации голоса, — до этой войны за хорошую невесту — городское воспитание — вы бы заплатили ее почтенным родителям сто серебряных долларов. И еще трехдневное угощение всем родственникам и друзьям семьи. Музыка для всей улицы. И невеста сказала бы: теплое пальто с меховым воротником, золотое кольцо и серьги, часы на руку — городское воспитание. После войны: почтенные родители — шестьдесят серебряных долларов, совсем мало осталось в живых почтенных родственников, музыканты теперь совсем дешево. Невеста — пальто без мехового воротника, серебряное кольцо и серьги и без часов. Видите?

— Ничего не вижу. Ты спросил совета, я говорю: «Нет!» Шестьдесят долларов истрать на свою старую жену и ей купи пальто.

— Мое семейство — деревенский народ. Очень простые люди. Моя жена только и умеет работать то в фанзе, то на поле. Я — городской джентльмен уже давно. Городское воспитание. Я хожу в театр. Хочу купить хорошенькую вторую жену, сидеть около меня в театре.

— Что же, твоя первая жена не могла бы сидеть в театре?

— Не умеет. Деревенское воспитание. Боится. И она некрасивая. Потом, у ней много работы. Некогда ходить в театр.

— Вот что я тебе скажу, Кан. Мой совет: возьми свою жену и детей сюда в город. И живите согласно и мирно. И не упоминай больше о второй жене.

— Но это так дешево, миссис. Она сказала, что вышла бы за меня и без серебряного кольца и сережек, но боится, ее сестры станут смеяться над ней. У них были золотые кольца и сережки. Городское воспитание. Без серебра она потеряет лицо. Семья ее будет унижена, сестры станут смеяться.

— Кан, я — старая женщина. Слушай моего совета. Не хочешь, спроси своих, кто постарше. Живы ли твои родители?

— Только достопочтенная матушка.

— Спроси ее совета.

— Письма идут долго. Война. А цены тем временем могут подняться. Опасно.

— Если ты решил, зачем ты меня спрашиваешь?

— Миссис… кладовка около подвала пуста. Вторая жена жила бы в ней. И вторая жена кушает очень мало…

— Довольно! — сказала Бабушка и даже отложила вязанье. — Последнее слово: отдам кладовку первой жене; второй — нет кладовки. Не согласен — уходи. Получим деньги с брата миссис Парриш и сейчас же тебя рассчитаем. Понял?

Кан как будто передумал мыть окна. Он взял ведро, тряпки и ушел.

18

С приездом Черновых дом № 11 зажил интенсивной умственной жизнью. Все начали чему-нибудь учиться. Но Дима, как проявивший наибольший энтузиазм, сделался любимым учеником* профессора. Этому ребенку он отдавал все свое свободное время. С того момента, как Дима впервые взглянул в микроскоп, он стал интеллектуальным рабом профессора. Он смотрел в микроскоп на все: волос Собаки, засохший лист, кусочек червяка, кусочек собственной кожи, каплю воды, крупицу земли. И на каждый вопрос он имел обстоятельный ответ от своего учителя.

Все сделалось объектом научного анализа и эксперимента. Как-то раз Анна Петровна купила курочку, чтобы сварить суп. Но профессор тотчас же завладел покупкой и дал Диме блестящий урок анатомии. Дима вооружился Петиным перочинным ножом и тоже научно работал. Анна Петровна терпеливо ожидала своей очереди заняться курицей. Ей очень хотелось супа. Она долго колебалась перед тем, как решиться на подобную трату. Как давно они не видели супа! Куриный бульон будет лучшим лекарством для старых и отощавших желудков. Он смягчит все внутри, напитает, согреет.

Наконец она получила курицу, разрезанную по всем правилам аутопсии, которые — увы! — не совпадают с правилами кулинарного подхода к птице, предназначенной для бульона. Но куриная голова и внутренности ей не были выданы. Они хранились на льду для следующего урока.

Жизнь, бывшая раньше для Димы только поверхностным процессом, стала раскрываться вглубь. В нем проснулась жажда знания. Он жил теперь в постоянном удивлении и восторге перед раскрывающимся на его глазах новым миром.

И Петя также стал прилежным учеником "профессора. Поздние вечерние часы они проводили в оживленной беседе. Впрочем, говорил учитель, ученик же лишь время от времени задавал вопросы.

Перед умственным взором Пети разрушалось обычное представление о времени и о пространстве. Они провозглашались единым в Абсолюте. Человечество стояло перед величайшим открытием — научным доказательством духовного бессмертия. В какой форме? Это — не важно. Форма — это жалкая человеческая попытка остановить вечное движение, отделить что-то от неделимого, уловить и зажать в кулаке неуловимое, заковать в цепи невещественное. Забудем о форме! Уйдем мыслью в то, что все мы бессмертны. Поняв это, мы свободны от страха. Мы отбрасываем наши ложные идеи, основанные на ошибочном определении мира как лишь материального, управляемого механическими законами, как думает, например, Анна Петровна. Человечество попало в ловушку своих собственных ошибочных идей. Ловушка захлопнулась. Человек задыхается в. ней, бьется, теряет разум. Давайте выпустим человечество на волю! Пусть оно дышит радостно в знании о бессмертии. Люди будут любить друг друга, потому что идея бессмертия необходима для любви, она же исключает ненависть. Вы понимаете, Петя, как и откуда надо вести борьбу со злом в человечестве?

Если Анна Петровна была поблизости, она никогда ни одним словом не вмешивалась в такие беседы. Она только слегка вздрагивала при особо восторженных восклицаниях профессора, как будто бы ей было холодно от его идеи бессмертия. Неужели опять — холод, пространство, движение? Она надеялась наконец на отдых и покой: умереть — так совсем, совсем умереть. Навсегда и окончательно.

Энтузиазм профессора наполнял весь пансион №11. Его хватало на всех. Какой-то интеллектуальный восторг сделался атмосферой дома. Никто не собирался умирать. Все чему-нибудь учились. Даже японцы были потрясены, когда убедились, что профессор знает санскрит, так как он быстро и правильно перевел им текст о Будде. Кан завел тетрадь и тщательно вписывал наименования каких-то товаров на тех восьми европейских языках, на которых говорили иностранцы в Тянцзине. Лида уже знала и происхождение и историю всех музыкальных инструментов. Бабушка сверила даты Вселенских соборов. Мать узнала все о развитии вкусовых ощущений у человечества.