Жди меня (стихотворения) - Константин Симонов

* * *

Я в эмигрантский дом попалВ сочельник, в рождество.Меня почти никто не знал,Я мало знал кого.

Хозяин дома пригласилВсех, кого мог созвать, —Советский паспорт должен былОн завтра получать.

Сам консул был. И, как ковчег,Трещал японский дом:Хозяин – русский человек, —Последний рубль ребром.

Среди рождественских гостей,Мужчин и старых дам,Наверно, люди всех мастейСо мной сидели там:

Тут был игрок, и спекулянт,И продавец собак,И просто рваный эмигрант,Бедняга из бедняг.

Когда вино раз пять сквозь залПрошлось вдоль всех столов,Хозяин очень тихо всталИ так стоял без слов.

В его руке бокал винаДрожал. И он дрожал:– Россия, господа... Она...До дна!.. – И зарыдал.

И я поверил вдруг ему,Хотя, в конце концов,Не знал, кто он и почемуПокинул край отцов.

Где он скитался тридцать лет,Чем занимался он,И справедливо или нетОн был сейчас прощен?

Нет, я поверил не слезам, —Кто ж не прольет слезы! —А старым выцветшим глазам,Где нет уже грозы,

Но, как обрывки облаков,Грозы последний след,Иных полей, иных снеговВдруг отразился свет;

Прохлада волжского песка,И долгий крик с баржи,Неумолимая тоскаПо василькам во ржи.

По песне, петой где-то там,Уже бог весть когда,А все бредущей по пятамВ Харбин, в Шанхай, сюда.

Так плакать бы, закрыв лицо,Да не избыть тоски,Как обручальное кольцо,Что уж не снять с руки.

Все было дальше, как всегда,Стук вилок и ножей,И даже слово «господа»Не странно для ушей.

И сам хозяин, как ножомПроткнувший грудь мою,Стал снова просто стариком,Всплакнувшим во хмелю.

Еще кругом был пир горой,Но я сидел в углу,И шла моя душа босойПо битому стеклу

К той женщине, что я видалВсегда одну, одну,К той женщине, что покидалЯ, как беглец страну,

Что недобра была со мной,Любила ли – бог весть...Но нету родины второй,Одна лишь эта есть.

А может, просто судеб судЕсть меж небес и вод,И там свои законы чтутИ свой законов свод.

И на судейском том столеЕсть век любить законТу женщину, на чьей землеТы для любви рожден.

И все на той земле не так,То холод, то пурга...За что ж ты любишь, а, земляк,Березы да снега?

А в доме открывался бал;Влетев во все углы,За вальсом вальс уже скакал,Цепляясь за столы.

Давно зарывший свой талант,Наемник за сто иен,Тапер был старый музыкант —Комок из вспухших вен.

Ночь напролет сидел я с ним,Лишь он мне мог помочь,Твоим видением томимЯ был всю эту ночь.

Был дом чужой, и зал чужой,Чужой и глупый бал,А он всю ночь сидел со мнойИ о тебе играл.

И, как изгнанник, слушал я,Упав лицом на стол,И видел дальние краяИ пограничный столб.

И там, за ним, твое лицоОпять, опять, опять...Как обручальное кольцо,Что уж с руки не снять.

Я знаю, ты меня самаПыталась удержать,Но покаянного письмаМне не с кем передать.

И, все равно, до стран чужихТвой не дойдет ответ,Я знаю, консулов твоихТут не было и нет.

Но если б ты смогла понятьОтчаянье мое,Не откажись меня принятьВновь в подданство твое.

1946

* * *

Трубка после обеда,Конец трудового дня.Тихая победаДомашнего огня.

Крыши над головоюРук веселых твоих —Над усталой толпоюВсех скитаний моих.

Дров ворчанье,Треск сучков,Не обращай вниманья,Я здоров.

Просто я по привычке —Это сильней меня —Смотрю на живые стычкиДерева и огня.

Огонь то летит, как бедствие,То тянется, как лишение,Похожий на путешествие,А может быть, на сражение.

Похожий на чьи-то странствия,На трепет свечи в изгнании,Похожий на партизанскиеКостры на скалах Испании.

Дров ворчанье,Треск сучков,Не обращай вниманья,Я здоров.Я просто смотрю, как пылают дрова.А впрочем, да, ты права.

Сейчас я не здесь, я где-тоУ другого огня,У костра.Ну, а если как раз за этоТы и любишь меня. А?

1947

В корреспондентском клубе

Опять в газетах пишут о войне,Опять ругают русских и Россию,И переводчик переводит мнеС чужим акцентом их слова чужие.

Шанхайский журналист, прохвост из «Чайна Ньюс»,Идет ко мне с бутылкою, наверно,В душе мечтает, что я вдруг напьюсьИ что-нибудь скажу о «кознях Коминтерна».

Потом он сам напьется и уйдет.Все как вчера. Терпенье, брат, терпенье!Дождь выступает на стекле, как пот,И стонет паровое отопленье.

Что ж мне сказать тебе, пока сюдаОн до меня с бутылкой не добрался?Что я люблю тебя? – Да.

Что тоскую? – Да.Что тщетно я не тосковать старался?

Да. Если женщину уже не ранней страстьюТы держишь спутницей своей души,Не легкостью чудес, а трудной старой властью,Где, чтоб вдвоем навек – все средства хороши,Когда она – не просто ожиданьеЧего-то, что еще, быть может, вздор,А всех разлук и встреч чередованье,За жизнь мою любви с войною спор,

Тогда разлука с ней совсем трудна,Платочком ей ты не помашешь с борта,Осколком памяти в груди сидит она,Всегда готовая задеть аорту.

Не выслушать... В рентген не разглядеть...А на чужбине в сердце перебои.Не вынуть – смерть всегда таскать с собою,А вынуть – сразу умереть.

Так сила всей по родине тоски,Соединившись по тебе с тоскою,Вдруг грубо сердце сдавит мне рукою.Но что бы делал я без той руки?

– Хелло! Не помешал вам? Как дела?Что пьем сегодня – виски, ром? – Любое. —Сейчас под стол свалю его со зла,И мы еще договорим с тобою!

1948

Футон

Чтоб ты знала жестокиеНаши мучения,Хоть мысленно съезди в ТокиоДля их изучения.

Живем в японской скворешне,Среди пожарища,Четверо: я, грешный,И три товарища.

На слово нам поверя,Войди в положение:Надпись над нашей дверью —Уже унижение.

Иероглифами три имени,Четвертое – мое,Но так и не знаем именно,Где – чье?

Где вы: Аз, Буки, Веди?Забыли мы обо всем.Живем, как зимой медведи,Лапы сосем.

У каждого есть берлога,Холодная, как вокзал.Вот, не верили в бога —Он нас и наказал.

Но чтобы тепла лишениеНе вызвало общий стон,Как половинчатое решениеПринят у нас футон.

Футоном называетсяЯпонское одеяло,Которое отличаетсяОт нашего очень мало.

Просто немножко короче,Примерно наполовину;Закроешь ноги и прочее —Откроешь спину...

А в общем, если по совестиЭтот вопрос исследовать, —Футон, он вроде повести,Где «продолжение следует».

Конечно, в сравнении с вечностью,Тут не о чем говорить,Но просто, по-человечеству,Хочется поскулить.

Особенно если конечностиМерзнут до бесконечности.

Мы вспомнить на расстоянииПросим женО нашем существовании,Положенном под футон,

Где тело еще отчастиСогреется как-нибудь,Но у души, к несчастью,Ноги не подогнуть.

1946, Япония

Как говорят, тебя я разлюбил,И с этим спорить скучно и не надо.Я у тебя пощады не просил,Не буду и у них просить пощады.

Пускай доводят дело до концаПо всем статьям, не пожалев усердья,Пусть судят наши грешные сердца,Имея сами только так – предсердья.

1947

Я схоронил любовь и сам себя обрекБыть памятником ей. Над свежею могилойСам на себе я вывел восемь строк,Посмертно написав их через силу.

Как в марафонском беге, не дыша,До самого конца любовь их долетела.Но отлетела от любви душа,А тело жить одно не захотело.

Как камень, я стою среди камней,Прося лишь об одном: – Не трогайте рукамиИ посторонних надписей на мнеНе делайте... Я все-таки не камень.

1948

Я не могу писать тебе стиховНи той, что ты была, ни той, что стала.И, очевидно, этих горьких словОбоим нам давно уж не хватало.

За все добро – спасибо! Не считалПо мелочам, покуда были вместе,Ни сколько взял его, ни сколько дал,Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.

А все то зло, что на меня, как груз,Навалено твоей рукою было,Оно мое! Я сам с ним разберусь,Мне жизнь недаром шкуру им дубила.

Упреки поздно на ветер бросать,Не бойся разговоров до рассвета.Я просто разлюбил тебя. И этоМне не дает стихов тебе писать.

1954

Стихи разных лет