Повесть о сыне - Елена Кошевая

Как могла, я старалась утешить сына. Прижала его к себе, приласкала. Целовала в лицо, в глаза:

- Пока их сила, Олег... Надо терпеть. Скоро возвратятся наши.

Олег резко поднял голову и посмотрел вокруг недобрым взглядом:

- Терпеть меня, мама, не учи! Жить под одной крышей с фашистами я больше не могу! Пойду в партизаны, мстить буду за себя, за всех! А этому фашисту я ещё покажу!

К счастью, на второй день генерал, а с ним и его денщик выехали от нас.

"ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ"

Мы жили, как в большом концлагере. Не знали, что делается на фронте, в Москве, где наши войска.

В то, что писали продажные газетки, о чём изо дня в день кричало немецкое радио, мы не верили. Немецкая пропаганда уверяла, что один советский город за другим не выдерживает натиска немецких войск, что Красная Армия разбита. Олег только посмеивался:

- Врут! Живёт Красная Армия! Я сердцем чую.

Фашисты безжалостно грабили население, забирали хлеб и скот и вывозили в Германию. Огромные самолёты, набитые зерном, пролетали над Краснодоном, где люди страдали от голода. Потом и молодёжь стали угонять в фашистскую неволю. Плачем и стоном наполнилась украинская земля.

А в конце августа 1942 года в городском парке Краснодона враги закопали в землю группу арестованных шахтёров и служащих. Среди них были женщины и дети. Их заставили выкопать яму, стать в неё и, связав каждой пятёрке проволокой руки, живых начали засыпать землёй. Того, кто сопротивлялся, пристреливали на месте.

Выходить на улицу после семи часов вечера немцы запретили. Наступила душная, чёрная ночь. Душно и черно было и у нас на сердце. Спать я не могла, и мы сидели с Олегом в саду на лавочке.

Ясные звёзды смотрели на нас сверху. Глядя на них, я представляла, что сейчас на эти же звёзды смотрят наши люди по ту сторону фронта, смотрят красноармейцы из своих окопов, и что они всё знают о наших муках и скоро придут на выручку.

Не знаю, о чём думал Олег. В последнее время мы часто сидели с ним рядом молча. Потом проверяли, и оказывалось, что думали мы об одном и том же.

Вдруг откуда-то, из самой глубины чёрной ночи, донёсся какой-то странный звук, словно тонкая струна лопнула. Занятая своими думами, я не обратила на это внимания. Но Олег вскочил с лавки, крепко стиснул мне плечо сильной рукой:

- Мама, слышишь?

Со стороны городского парка раздались два-три торопливых выстрела, а за ними такой отчаянный и тоскливый детский крик, что сердце, казалось, перестало биться. Ужас охватил меня. Я прижалась к сыну.

- Мама, - воскликнул он, - это их казнят!

Весь Краснодон знал об аресте коммуниста Валько, других большевиков и беспартийных рабочих-шахтёров и служащих. С первого же дня прихода немцев они наотрез отказались работать с ними и в лицо фашистам говорили о своей ненависти и презрении к ним.

Вместе с этими мужественными людьми арестовали женщин, забрали и детей. Мы видели, как их, голодных и измученных, фашисты под усиленным конвоем водили по улицам на работы.

Олегу дважды пришлось видеть их на работе. Проходя мимо железной дороги, проложенной от шахты к тресту, он наткнулся на знакомого товарища. Конвоира близко не было, они разговорились.

Знакомый Олега, оборванный, худой, как скелет, еле держась на ногах, перетаскивал шпалы.

- Олег, - слабым голосом сказал он, - мы все помираем с голоду. Ребятишек очень жалко...

И он начал рассказывать, как над ними издеваются в гестапо. В арестном помещении людей набито столько, что сесть негде, все стоят целыми ночами, спят стоя. В уборную не выпускают. Грязь, вонь, мухи. Иногда немцы бросают в камеры сырые кабачки, и арестованные делят их по семечкам.

- Бежим! - прошептал Олег.

Но товарищ покачал головой.

- Спасибо тебе, но, если я убегу, остальным хуже будет. Да и не дойду я, пожалуй. Сил совсем не осталось... Олег, вон в том огороде свёкла растёт. Если я её сам сорву, меня изобьют до смерти, да и всем попадёт...

Олега не нужно было просить дважды. Он пополз к огороду, вырвал из земли свёклу и отдал товарищу. Потом со всех ног побежал домой, забрал весь хлеб, что у нас был, и принёс его арестованному.

- Олег, - сказал тот, - знай, скоро нас всех расстреляют...

Приближалась охрана. Надо было уходить...

Теперь их ночью живыми закапывали в землю. Донеслись ещё выстрелы, глухие крики, плач детей. Потом всё стихло.

- Мама, - услышала я страстный голос Олега, - больше терпеть нет моих сил! Знаешь, храбрый умирает один раз, а трус - много раз. Теперь я знаю, что мне делать...

Несколько дней спустя в книге "Как закалялась сталь" я нашла листок, исписанный рукой Олега:

Клянусь я тебе, дорогая Отчизна,

Что буду я грудью тебя защищать,

Что немца - тирана, захватчика, хама

Где встречу - уничтожать!

Клянусь своему я народу родному:

Жестоко отмстить я сумею врагу...

Олег написал эти строки в ту страшную ночь. Теперь оставалось только одно - переходить к оружию.

ЛИСТОВКИ

Был солнечный, веселый день. Часа четыре. Помню, я вошла в комнату. За столом сидели Олег, брат Николай, Ваня Земнухов и Толя Попов. Склонившись над какими-то бумагами, они что-то молча писали. При моём появлении они несколько смутились. Кто-то даже спрятал от меня свои бумажки под стол. Олег улыбнулся мне и сказал:

- Мамы не бойтесь, товарищи. Мама - свой человек. - И он показал мне одну из бумажек. - Вот. Прочти. Хотим раскрыть глаза людям.

В этих первых самописных листовках они призывали население не выполнять немецких распоряжений, сжигать хлеб, который немцы готовят вывезти в Германию, при удобных случаях убивать захватчиков и полицейских и прятаться от угона в неволю.

- Хорошо? - спросил Олег.

- Хорошо-то хорошо, - сказала я, - только за это своими головами можете расплатиться. Разве можно так рисковать?

Олег по-озорному присвистнул. Толя Попов блеснул глазами:

- Риск - благородное дело, Елена Николаевна.

Олег стал серьёзнее, задумался.

- Конечно, риск - благородное дело, только рисковать надо умно. Когда сильно любишь что-нибудь, то всегда добьёшься. - И опять заулыбался. Помните кузнеца Вакулу? Как он в ночь под рождество самого чёрта перехитрил? А почему? Оксану свою крепко любил. И не стало для Вакулы ни страхов, ни преград. А если Вакула чёрта обманул, неужели мы гитлеровцев и полицейских не одурачим? Быть того не может!

Что я могла ему ответить?

В тот же вечер первые листовки, эти первые ласточки, разлетелись по городу. Их приклеивали в городском парке на скамейках, приклеили и на двери кинотеатра, в темноте зала бросали в народ. При выходе, в темноте, две листовки засунули даже в карманы полицейских.

С того вечера распространение листовок стало каждодневной работой молодых конспираторов. Ваня Земнухов предложил распространять листовки даже в церкви. Там обычно сидел старичок и продавал листки с текстами молитв. Старик был подслеповат, ребятам легко удалось взять листок с молитвой. По его формату изготовили листовки и незаметно подсунули старику целую стопу. Спрос на "молитвы", на радость старику, был в тот день очень велик. Но особенно радовались ребята - спасибо боженьке, который помог им в подпольных делах.