От всей души - Франсуаза Саган

Итак, это лето конца семидесятых годов пролетело как сон, а осень принесла с собой одни разочарования. Мало того что моя пьеса провалилась, мало того что продюсер потерял интерес к моей книге, но и моя газета – единственный случай во всей Японии в это золотое время конца семидесятых – разорилась.

Как побитая собака, я уехала в Ло, где жизнь дешева, надеясь, что обо мне скоро забудут. Я уже начинала приходить в себя, когда позвонил мой тренер, несколько подзабытый за всеми этими бурями, и сказал, что нашел как раз то, что мне нужно, и по разумной цене. Разумной эта цена не могла быть по определению, но, заняв денег, взвалив на себя какую-то дурацкую халтуру, я все-таки стала владелицей вышеупомянутого Хасти Флэга, сына Эрбаже, который выступал уже три года, хотя и без особого успеха. Но, как сказал тренер, жеребец еще покажет себя. Человеку свойственно надеяться. До сих пор мне принадлежали одна-две лошадиных ноги, ибо мои друзья-лошадники, уважая своих скакунов и безгранично веря в сопутствующую мне удачу, мечтали заполучить меня в совладелицы. Увы, если «моя» нога и была резвой, все равно три других отставали, так что толку было мало. Теперь же я получила в единоличное пользование огромного вороного красавца, обладающего светскими, с некоторой долей рассеянности, манерами, необыкновенно ласкового и необыкновенно беспечного. Быстренько выяснилось, что если он и не отказывается бежать вместе со своими собратьями, то совершенно не видит причин обгонять их. Почти год я привыкала видеть красивую синюю куртку, черную шапочку и черные эполеты в хвосте основной группы. Нужно признать, что советы, которые я давала Хасти Флэгу в стойле перед скачками, как и положено, не слишком воодушевляли его. «Быстро не скачи, – говорила я. – Будь осторожнее, лучше прийти целым и невредимым, хоть и последним, чем первым и покалеченным…» и так далее и так далее. Советы эти я шептала коню на ухо, чтобы не стать посмешищем (однако нужно признать, что мои наставления лишь укрепляли личный настрой Хасти Флэга по поводу бренности любого соревнования). И если бы не безумная цена его содержания в то время, мы жили бы душа в душу, хоть мой скакун и не брал наград.

Лишь однажды я разозлилась на него. Это было на скачках Большого Приза. За полчаса до их начала мой конь заслужил поощрение, но на самих соревнованиях рухнул перед первым же барьером, не проскакав и тридцати метров, прямо напротив ложи для избранных, куда я была приглашена. Тут уж я слегка оскорбилась. Вдобавок Хасти Флэг, видно, осознал, что был излишне беспечен, и, сбросив на землю жокея, решил присоединиться к основной группе, но не поскакал за ней вдогонку, а ринулся ей навстречу. Конюхам пришлось ловить его, чтобы он не наделал переполоху среди других скакунов. Это меня доконало. В ложе со мной обращались, как с больной, никто не проронил ни слова по поводу моего чемпиона, что не способствовало заживлению ран моего уязвленного самолюбия.

Вновь наступила весна. Она принесла мне меньше надежд – но и меньше разочарований, утешала я саму себя. Среди прочих неприятностей я поссорилась с моим издателем. В основе конфликта лежали причины скорее материальные, нежели литературные. В результате издатель приостановил мне ежемесячные выплаты, перекрыв таким образом кислород. В один прекрасный день я оказалась без гроша в кармане и не могла нанять адвоката, не оплатив его гонорара. В общем, на соревнования Большого Приза Весенних Изгородей я отправилась в сопровождении моего тогдашнего очаровательного друга не в лучшем настроении и с суммой в сто пятьдесят тысяч франков. Тренер, очевидно в приступе паранойи, записал на состязания Хасти Флэга. Я пошептала коню на ухо свои всегдашние советы по поводу осторожности, почти, впрочем, машинально, зная нрав моего питомца, и пошла на трибуны. Конь котировался не слишком высоко, но Пела почему-то выглядел более возбужденным, чем обычно.

Скачки на приз Весенних Изгородей проходят на дистанции четыре тысячи пятьсот метров – а это считается длинной дистанцией, – к тому же с многочисленными препятствиями. Поэтому, когда диктор объявил, что Хасти Флэг с самого начала скачек опережает соперников, я заранее смирилась с уготованной мне участью, уподобившись импресарио гонщика-велосипедиста, чей подопечный возглавил этап в Альпах. Тем не менее, когда лошади проскакали тысячу пятьсот метров и вытянулись в длинную прямую линию на другой стороне ипподрома – а их ожидали еще препятствия в виде реки и изгородей, – Пела передал мне свой бинокль. Мельница, здания и небо заплясали у меня перед глазами, а затем я увидела наконец Хасти Флэга, который продолжал лидировать, – он пошел в отрыв, как говорят жокеи, потом вихрем пронесся мимо меня, взял барьер там, где не так давно свалился, я увидела финальный столб, и тут не меньше десятка взвинченных незнакомцев набросились с поцелуями на растрепанную, охрипшую и изумленную особу. Этой особой была я сама.

Немного опомнившись от первого потрясения, мы отправились повидать победителя. Я поцеловала его, а мое сердце по-прежнему было готово выскочить из груди, все не желая успокаиваться. Как сейчас вижу Хасти Флэга! До чего же он был прекрасен и скромен, как блестела под солнцем его шкура, вся в пене! Какая чудесная ветреная погода была в тот день в Отее! И как милы были завсегдатаи скачек! Вот тогда-то я вдруг поняла, что бывают в жизни мгновения, которые искупают все остальное.

По причинам, которые лишь разум в состоянии понять – я уже говорила, – с тех пор у меня не было других Хасти Флэгов. Но поживем… да еще нужно пожить, конечно, скажут мне. И еще мне скажут, что счастье улыбается не каждый день. Разумеется. Как с лошадью, так и без.

На следующий год Хасти выиграл немало скачек, менее важных, но все равно полезных. Помню, на одни состязания я приехала перед самым началом вместе с американским писателем Уильямом Стайроном, который никогда прежде не бывал на ипподроме. В конюшне я познакомила писателя с Хасти. В тот раз, если память мне не изменяет, конь выиграл мне пятьдесят тысяч франков. Когда мы уходили, он вернулся в стойло. Мы тут же отправились по домам, а Стайрон в восторге повернулся ко мне: «Я обязательно обзаведусь лошадью, как только вернусь в Америку! Это потрясающе!» Напрасно я пыталась втолковать ему, что это дело рискованное. Хасти же выиграл несколько скачек, затем у него возникли некоторые проблемы с левой ногой, и я поместила его на конный завод. Получив диплом производителя, он теперь живет – не тужит, скачет по зеленой травке и покрывает прекрасных кобылиц. Иногда я вижу его во сне.

Что я еще могу сказать о лошадях и о лошадниках? В воскресенье в Париже не найдешь более очаровательного местечка, чем славное кафе при городском тотализаторе. С половины двенадцатого начинается встреча на высшем уровне местных «жучков», к ним неизбежно присоединяются два-три чужака, что привело их из дальних округов – это их личное дело, но игроки в силу природной солидарности принимают в свою компанию тех, кому не повезло. У всех у них одинаково расширенные зрачки и азартный взгляд истинных «жучков» – они как будто вечно что-то просчитывают. С половины двенадцатого они обмениваются самыми безошибочными прогнозами и открывают друг другу настолько частные «источники», что за эту информацию любого биржевика посадили бы за решетку. В отличие от биржи, здесь не властвует тайна, интрига, недоверие, секретность – наоборот, здесь можно услышать: «Слушай! Мне Тони из четвертого округа сказал – победит Х… К понедельнику ставки на него нужно поднять по максимуму!» Это на бирже, что рядом с Гранд-Опера, предпочитают не распространяться о нелегальных «источниках», зато имена «источников» с ипподрома действуют неотразимо во всех бистро квартала. Дело в том, что в тотализаторе не хочется выигрывать в одиночку, а на бирже это – всенепременное условие, если хочешь заработать побольше. Чаяние биржи – нажива, ипподрома же – гордость. На тотализаторе кричат во всеуслышание о своих успехах, на бирже – скрывают их. Если на бирже посвященный радуется своим успехам, то на ипподроме человек, обладающий чутьем, радуется своей удаче. А от удачи на душе в тысячу раз теплее, чем от собственной ловкости: потому что благодаря удаче вы не только говорите себе: «Какой я молодец!» – но и ощущаете, что звезды на вашей стороне.

Этим объясняется неизменная подспудная веселость «жучков», которые радуются победам, а в случае неудачи винят «дурной глаз» – ни в коем случае не свою интуицию. То судьба сыграет злую шутку с «жучком», то удача возлюбит его, – в любом случае он не держит обиды, не впадает в уныние, он не знает настоящих поражений, в отличие от биржевика. Да и надежда на тотализаторе в иной цене: выигрыш в одном заезде может полностью изменить жизнь игрока, тогда как повышение курса на бирже всего лишь округляет состояние биржевика.