Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев

сидели с наветренной стороны, глядели, как закипает вода в котелке, и перебирали в памяти далекие годы.

Много тогда рассказал мне Яков Федотович о своем детстве. Оно было похоже на детство сотен и тысяч сельских мальчишек, родившихся в год революции. Трудились с отцами на ниве, учились в школе. Когда организовались колхозы, они уже подросли, пошли в трактористы, в счетоводы, бригадирами — брали на свои плечи общественное хозяйство. Потом — война. Своими жизнями отстояли они Родину. Теперь их имена высечены на каменных монументах у колхозных клубов: «Здесь родились и выросли, отсюда ушли на войну и пали смертью героев…» — и дальше в несколько столбцов имена, имена…

Струилась тихая Полометь, шуршала осока, пахло ухой и близкой осенью. Я думал о том, что, пока живут люди, ничто не будет забыто: ни эта речка, ни детство, ни война. В памяти — наша сила.

* * *

На речке Явони нет ни паромов, ни лодок, да и мост только один — в Демянске. И тот главным образом — на время половодья, когда маленькая Явонь гнет к земле прибрежные ивы, льдинами выдирает кусты. В половодье речка свирепая, летом же смирно дремлет в осоках и луговых травах. В омуточках мальчишки пескарей ловят, на плесах по колено забредают коровы.

У заезжих Явонь не вызывает восторгов: даже выкупаться негде. Коренные демянцы относятся к речке уважительно, им она служит добросовестно: и огороды поливает, и стада на пастбищах поит, и в деревенские бани завидной мягкости воду подает.

Прошлое у Явони большое. Целые века служила она нашим предкам — новгородцам как торговая дорога. Исток Явони лежит в нескольких километрах от Селигера. Если преодолеть их волоком, то плыви хоть в Каспий, хоть в Балтику: из Селигера по Селижаровке в Волгу, а на запад — через Полу, Ильмень, Волхов в Ладогу. Древние новгородцы так и ходили на своих ло́дьях.

На волоке встречались караваны. Из Владимира и Суздали везли хлеб, навстречу, из Новгорода — продукты охоты и бортничества. Есть на Явони, у деревни Пески, любопытная гора — место былых торжищ. Мое внимание на гору обратил Никандр Павлович Баронов.

— Приходилось ли вам слышать легенду о Княжьей горе? — спросил он.

— Нет.

— Обратите внимание на форму: совершенно правильная усеченная пирамида. А кругом ровные, как стол, луга. Трудно поверить, что такое могла природа сотворить. И придумали люди легенду. Говорится она так: жил на Явони старый князь с молодой княгиней. Влюбилась княгиня в красавца ключника. Долго ли, скоро ли, дошло до князя. Повелел он срубить ключнику голову, а бело тело его кинуть зверью. Узнала княгиня, пала на колени, стала просить предать тело земле. Смилостивился князь, разрешил, но при условии, что княгиня своими руками не более как за одну ночь насыплет на могиле гору. Солнце село, вышла княгиня в поле, стала носить землю. Ночь ли длилась так долго, любовь ли придала княгине необыкновенную силу, а только к утру увидали люди на чистом лугу высокую гору… С тех пор и зовется она Княжьей. Задал я однажды своим ученикам задачу: высчитать объем горы. Оказалось, одной человеческой жизни не хватит, чтобы насыпать столько земли.

— Зря разрушили легенду. Красивая.

Никандр Павлович засмеялся, покачал головой. Он невысок и, как все сельские старики, худощав. Глаза живые, зоркие. На жесты скуп, в движениях медлителен, да и на слово не особенно охоч, разве что под настроение разговорится. Он учитель-пенсионер. Живет в небольшом домике в Песках. При доме огород, соток пятнадцать, как и положено сельскому учителю. Но огород не обычный, не такой, как у всех: картошка и всякие овощи. Это — сказка. Чудесная, поразительная сказка, чем-то похожая на красивую легенду о Княжьей горе. Поверите ли, если скажу, что гектар ячменя уродил 1500 пудов? Нет? Я тоже не верил, пока сам не увидел.

Но прежде чем открыть калитку в огород-сказку, расскажу один древний случай. Двести лет назад, в августе 1772 года, в Санкт-Петербурге, в Императорском саду, в присутствии знатных особ садовник Андрей Эклебен сеял рожь. Были выбраны три совершенно одинаковых поля, каждое в 18 квадратных сажен. Почва самая обыкновенная, без навоза, рожь весьма посредственная. Два поля сеял мужик-работник «по здешнему способу», высеял на каждое по тринадцать полных чашек. Третье поле теми же семенами сеял сам Эклебен, однако употребил он семян не более полчашки. «При сем, — говорится в старинном описании опыта, — особливого примечания достойно было, что он совсем не боронил, но сеял обеими руками и, идучи, посеянные семена также обеими ногами зарывал в землю». Смысл опыта раскрывает сообщение, напечатанное восемью годами раньше в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «В здешнем Императорском саду, что у Летнего дворца, старший садовник Эклебен прошлого года сеял на небольших полосках пшеницу и рожь на пробу искусства своего в размножении разного севу. Сие так ему удалось, что почти всякое зерно взошло многочисленными колосами, наподобие кустов. В одном из оных содержалось 43 колоса спелых да 5 недошлых, из коих в одном начтено 81 зерно, а всех в целом кусте из единого посеянного зерна вышло 2375 зерен…»

Сообщение, под которым стояла подпись «М. В. Ломоносов», кончалось словами: «Сей первый опыт доказывает, что и в наших северных краях натура в рассуждении хлеба плодовитее быть может старательным искусством».

Но Эклебену поверили немногие. Большинство считало опыт явным обманом. Чтобы убедить сомневающихся в «истинной причине такого чрезвычайного плодородия», и был произведен посев на контрольных делянках с приставлением караула. Позже Эклебен демонстрировал куст ржи из 376 колосьев, в каждом из которых насчитывалось от 40 до 100 зерен…

Ничего этого не знал Никандр Павлович, когда весенним утром 1947 года вышел в огород прополоть грядку. Присел, стал вырывать сорняки и заметил ячменный стебелек. Зачем его вырывать, думал, пускай растет. Но, разрыхляя землю, присыпал нечаянно росток землей. Через несколько дней опять пришел к этой грядке и подивился: вместо одного ростка — тридцать два! Снова присыпал — растение еще больше раскустилось. Осенью от одного зерна выросло 102 колоса.

Никандр Павлович встает с крыльца, на котором мы беседовали, и ведет меня в огород. Сразу от калитки открывается широкий вид на луговую пойму Явони с Княжьей горой в центре. Но это я замечаю лишь первым взглядом, потом меня завораживает огород — изумительное колосистое поле. Рожь, пшеница, ячмень, овес, бобы, гречиха — все буйное, в добрый человеческий роет. А главное — все растет кустами. Прямо лес какой-то! Не утерпел, опустился на колено, стал считать стебли. В одном кусту ржи насчитал 52 стебля, в другом — 80. Рожь уже отцвела, зерно наливалось. Колосья крупные, длинные, тяжелые.