Влюбленные лжецы - Ричард Йейтс

— Кристина? — обратился он к ней чуть позже, когда они снова легли в постель.

— Чего?

— А давай расскажем друг дружке историю своей жизни?

— Давай, — согласилась она с какой-то детской готовностью, и ему опять пришлось застенчиво объяснять ей, что он всего-навсего пошутил.

В шесть утра их разбудил детский плач, но Кристина, поднявшись с постели, сказала, что он может поспать еще. Когда Уоррен проснулся в следующий раз, то заметил, что остался в комнате один. В воздухе висел легкий запах косметики и описанных пеленок. Откуда-то доносились голоса нескольких женщин, они переговаривались и смеялись. И он понял, что ему пора встать, одеться и поискать выход из дома.

Но тут из-за двери раздался голос Кристины: она спросила, не хочет ли он выпить чашку чая.

— Если хочешь, выходи, познакомишься с моими подругами, — предложила она через пару минут, осторожно вручая ему горячую фаянсовую кружку.

Он прошел за ней в комнату, которая была сразу и кухней, и гостиной, с окнами, выходившими на поросший сорняками пустырь. Приземистая женщина лет за тридцать ловко орудовала за гладильной доской утюгом, шнур которого был подсоединен к патрону люстры. Девушка примерно возраста Кристины, в коротеньком халатике и в шлепанцах, полулежала в мягком кресле, и на ее изящных голых ножках поблескивали лучи утреннего солнца. Под овальным зеркалом в раме тихонько шипел газовый камин, и повсюду витали приятные запахи чая и глаженого белья.

— Уоррен, это Грейс Арнольд, — кивнула Кристина в сторону женщины за гладильной доской, и та отвлеклась от своего занятия, чтобы поздороваться с ним. — А это Эйми.

Эйми облизнула губы и улыбнулась:

— Привет.

— Скоро, наверно, заявятся ребятишки, — сказала Кристина Уоррену. — У Грейс их шестеро. То есть, я хочу сказать, у Грейс и Альфреда. Альфред — хозяин этого дома.

Постепенно, мало-помалу, прихлебывая чай и внимательно слушая, а также с помощью кивков, улыбок и наводящих вопросов, Уоррен сложил, словно мозаику, все полученные факты. Альфред Арнольд работал маляром по внутренней отделке квартир, или, как сейчас принято говорить в Англии, «маляром-декоратором». Из-за того, что им приходилось растить столько детей, супруги, чтобы свести концы с концами, сдавали комнаты Кристине и Эйми, прекрасно отдавая себе отчет, чем именно девушки зарабатывали на жизнь, так что все они стали своего рода большой семьей.

Кто знает, сколько вежливых мужчин, чувствующих себя неловко, сиживало по утрам на этом диване, наблюдая за перемещениями утюга в руке Грейс Арнольд, то быстрыми, то плавными и скользящими, сколько этих мужчин не могло отвести глаз от освещенных солнцем ножек Эйми, сколько их прислушивалось к разговорам этих трех женщин, задаваясь вопросом, когда наконец станет прилично уйти? Но Уоррену Мэтьюзу незачем было идти домой, и потому его посетила надежда, что это столь приятное для него человеческое общение может продлиться.

— У тебя славное имя, Уоррен, — обратилась к нему Эйми, закидывая ногу на ногу. — Оно мне всегда нравилось.

— Уоррен, может, останешься и позавтракаешь с нами? — предложила Кристина.

Вскоре появились намазанные маслом тосты с кусками яичницы поверх — по одному на каждого, а также чай. Завтрак накрыли на чистом обеденном столе, и, устроившись около него, все принялись за еду, причем столь элегантно и церемонно, словно в ресторане. Кристина села рядом с Уорреном, и во время завтрака разок робко коснулась его свободной руки.

— Если ты не торопишься, — проговорила она, когда Грейс убирала тарелки, — мы могли бы выпить пива. Через полчаса откроется местный паб.

— Хорошо, — согласился он. — Отличная идея.

Уйти поскорей ему хотелось меньше всего, даже после того, как все шестеро ребятишек, наигравшись на улице, куда они имели обыкновение выбегать по утрам, с шумом ввалились в комнату и им всем захотелось по очереди посидеть у него на коленях, подурачиться с ним, запуская ему в волосы пятерню, измазанную вареньем. Это была крикливая, буйная ватага, и все они сияли здоровьем. Старшая, жизнерадостная симпатичная девчушка по имени Джейн, как ни странно, походившая на негритяночку — она была светлокожая, но с африканскими чертами лица и с кучерявыми волосами, — пятясь от него, хихикнула и спросила:

— Ты Кристинин парень?

— Он самый, — ответил Уоррен.

И он действительно почти ощущал себя парнем Кристины, когда пригласил ее выпить пива и они вдвоем отправились в паб за углом. Ему нравилась ее походка — в чистеньком желто-коричневом плаще с высоко поднятым воротником, Кристина вовсе не выглядела проституткой, — и еще ему понравилось, что она села совсем близко к нему, на обитую кожей скамью у старой побуревшей стены паба, в котором все, даже полные пылинками лучики света, казалось пропитанным пивом.

— Послушай, Уоррен, — сказала она через какое-то время, поворачивая на столе свой светящийся бокал с пивом, — хочешь остаться еще на ночь?

— Знаешь, нет, собственно…. дело в том… я не могу себе это позволить.

— Да я имела в виду другое, — сказала она, снова касаясь его руки. — Я хочу сказать, не за деньги. Просто останься, вот что. Я так хочу.

Не стоило и говорить, какой триумф мужественности переживает тот, кому юная блудница предлагает переспать с ней бесплатно. Ему даже не пришлось вспоминать о романе «Отныне и вовек»[10], хотя в память врезалось, что такая мысль промелькнула у него в мозгу, когда он привлек ее голову поближе к своей, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Рядом с ней он чувствовал себя невероятно сильным.

— Милая моя, — проговорил он охрипшим от волнения голосом и поцеловал ее. Затем, перед тем как поцеловать ее еще раз, он произнес: — Как это мило, Кристина.

Слова «мило», «милая», «милый» им предстояло произнести в тот день еще много раз. Казалось, Кристина буквально не отходила от него, за исключением тех случаев, когда требовалось уделить внимание ребенку, но управлялась она с дочерью всякий раз быстро. А потом, когда Уоррен сидел в одиночестве в их кухне-гостиной, она вошла и, медленно танцуя, проплыла через комнату, словно под звуки невидимых скрипок, и по-киношному упала в его объятия.

В другой раз, на диване, прильнув к Уоррену и крепко его обняв, она стала нежно напевать популярную песенку под названием «Незабываемо»[11], многозначительно опуская ресницы всякий раз, когда доходила до слова, которое и послужило названием.

— Ты такой милый, Уоррен, — все время повторяла она, — Ты знаешь об этом? Ты и взаправду милый!

И он тоже повторял ей снова и снова, какая она милая.

Когда домой с работы вернулся Альфред Арнольд — молчаливый, усталый и с виду застенчиво-скромный, — его жена и юная Эйми немедленно засуетились, встречая его: они приняли от него пальто, пододвинули ему стул и подали традиционную рюмку джина… Кристина, прижавшись к руке Уоррена, держалась чуть в стороне, пока не настало время вывести его вперед и официально представить хозяину.

— Рад познакомиться, Уоррен, — проговорил Альфред Арнольд. — Чувствуй себя как дома.

На ужин подали солонину с вареной картошкой. Еда всем понравилась, и Альфред пришел в такое хорошее расположение духа, что ударился в воспоминания и вкратце поведал, как во время войны попал в Бирме в японский лагерь для военнопленных.

— Четыре года! — воскликнул он, вскинув руку с прижатым к ладони большим пальцем и растопыренными остальными. — Четыре года…

Уоррен предположил, что, наверное, это было ужасно.

— Альфред, покажи Уоррену твою выписку из приказа, — попросила Грейс.

— Нет-нет, дорогая. Кому она может быть интересна?

— Покажи, — настаивала она.

И Альфред сдался. Из заднего кармана брюк он извлек толстый бумажник; затем, покопавшись в его недрах, вынул из одного отделения замусоленный, сложенный несколько раз лист бумаги. В местах сгибов он почти распадался на составляющие его прямоугольники, но сам отпечатанный на машинке текст оставался четким. В нем говорилось: Британская армия свидетельствует, что рядовой А.-Дж. Арнольд, будучи военнопленным в японском лагере в Бирме, проявил себя, по свидетельству японской стороны, добросовестным и прилежным работником на постройке железнодорожного моста в 1944 году.

— Здорово! — заметил Уоррен. — Просто замечательно.

— Ох уж эти мне женщины, — отозвался Альфред, снова засовывая выписку туда, откуда ее только что извлек. — Вечно они хотят, чтоб я показывал эту ерунду. А по мне, так уж лучше бы все забыть.

Уоррену и Кристине удалось улизнуть пораньше, Грейс Арнольд лишь улыбнулась и подмигнула им вслед, и, как только дверь их комнаты закрылась за ними, молодые люди сплелись в объятьях, извиваясь и тяжело дыша, то трепеща, то замирая от страсти. Еще секунда, и они сбросили с себя одежду, но и эта секунда показалась им ужасно долгой; затем они с наслаждением погрузились в постель и друг в друга, слившись в единое целое.