Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

— А сколько народу там живет? — спрашиваю я.

— На Сент-Маргарите люди живут, но я не знаю сколько. Домов двадцать, наверное. Сент-Гонорат необитаемый, если не считать кучки монахов-цистерцианцев и жутко дорогого ресторана на самом берегу пролива между островами.

— А кто же в него ходит?

— В ресторан? Публика с яхт. В разгар сезона в этом проливчике собираются лодки со всего Лазурного Берега. Они назначают здесь встречи, встают на якорь и на шлюпках начинают ездить друг к другу в гости, а потом всей компанией отправляются на берег, чтобы поесть лобстера на гриле.

— Звучит недурно.

— Летом в проливе такая толкучка, что якорь некуда бросить, — смеется Мишель.

Мы подходим к острову Сент-Маргарита.

«Pour St Honorat, la deuxième île, vous restez abord»[80], — раздается из громкоговорителя. Я не отрываясь смотрю на каменный бастион на верхушке утеса.

— Это крепость?

Мишель хитро усмехается:

— Форт Руаяль. Я знал, что он тебя заинтересует. Его построил Ришелье для защиты от испанцев, но они все равно захватили остров. Я тебе все расскажу, но только позже.

— Там спрятано наше сокровище? Или вон в том здании на пляже? Что это? Заброшенный отель?

— Все позже. После ланча.

Мишель знает, что моего терпения надолго не хватит, но пока ему нравится дразнить меня. Я не настаиваю. Пусть посекретничает, раз ему так хочется. Он крепко обнимает меня за плечи и прикасается губами к щеке.

— Jet’aime.

— Moi aussi[81].

Все пассажиры, кроме нас, готовятся к высадке на дощатый причал. Он словно вырастает из мелкой, кристально-чистой воды, в которой то и дело мелькают серебристые стайки мальков. На берегу несколько туристов с чемоданами и набитыми сумками, видимо, собираются подняться на борт. Но почему-то не поднимаются. Наверное, им надо в Канны. Паром теперь принадлежит только нам. Он дает задний ход, разворачивается и спешит обратно в море. На песчаной полоске удаляющегося берега мы видим черные рыбацкие лодки, похожие на отдыхающих тюленей, и ряд маленьких, ярко-желтых поплавков на воде. Чуть выше на берегу различаем какие-то заброшенные бункеры и сосны с широкими, как зонтики, кронами. Воздух свеж и ароматен.

Я оборачиваюсь и смотрю на Мишеля, глубоко погруженного в свои мысли. Даже за это короткое путешествие его кожа успела покрыться золотистым загаром. Он всегда загорает легко и ровно. Соленый ветер треплет его кудрявые волосы. Какое мужественное, какое красивое лицо.

В проливе между двумя островами — скопление судов. На палубах стройных, изящных яхт загорают такие же стройные женщины с телами, блестящими от масла. Гораздо менее стройные мужчины провожают глазами наш паром. В руках у них зажаты бокалы, в которых плещется виски со льдом. Я бросаю взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Теперь мы проплываем мимо «шикарного» ресторана, который кажется заброшенным. Может, лето кончилось и они закрылись?

Переход до второго острова занимает всего несколько минут. Мы осторожно огибаем ряд зловещих острых скал и благополучно прибываем в крошечную гавань. Мишель берет меня за руку и ведет на берег. И в первую же секунду нас буквально накрывает пропитанная сосновым ароматом тишина. Это место излучает гармонию и покой. Я глубоко вдыхаю изумительный воздух и озираюсь. Вокруг нет ничего, кроме сосен, берега и Средиземного моря, похожего на сшитое из голубых и бирюзовых лоскутков одеяло. Соленые волны ласково набегают на песчаный пляж и не спеша откатываются обратно. Такое впечатление, что мы оказались на необитаемом острове. Трудно поверить, что отсюда всего пятнадцать минут до нашего дома и этот эвкалиптовый и сосновый рай хорошо видно с нашей террасы. Высоко над верхушками деревьев я вижу статую Девы Марии. Ее руки широко раскинуты, словно она благословляет эту землю и море.

— Пошли. Сначала заглянем в Леренское аббатство, купим у монахов лавандовое масло, потом обойдем остров кругом, дождемся парома и поедем на Сент-Маргариту на ланч.

Мы направляемся в глубь острова, минут пять идем по тропинке среди виноградников и останавливаемся у церкви. За старинной каменной аркой начинается дорожка, ведущая в сад и магазинчик. Вдоль нее в нескольких местах поставлены каменные скамьи, наверное, для того, чтобы посидеть, подумать и помолиться. Мне хочется задержаться здесь, впитать в себя эту красоту, надышаться ароматом эвкалиптов и сосен, но Мишель торопит меня.

Пока идем к аббатству, он коротко знакомит меня с его историей. Два маленьких Леренских острова были когда-то важнейшими религиозными центрами юга Франции. На одном из них в пятом веке поселился отшельником святой Гонорат. Скоро остров стал местом паломничества, здесь были построены церковь и школа, где готовили священников и богословов. Святой Гонорат, ставший впоследствии епископом Арля, умер в 429 году нашей эры, но жизнь монастыря продолжается до наших дней с одним лишь коротким перерывом в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века, когда государство конфисковало остров, выставило его на аукцион и он был куплен актрисой из «Комеди Франсэз».

Мне приятно, что остров когда-то принадлежал актрисе. По словам Мишеля, мадемуазель Альзиари де Рокфор была большим другом живописца Фрагонара. Мне хотелось бы узнать о ней больше. Была ли она так же очаровательна и изысканна, как ее имя?

В 1869 году остров по какой-то неизвестной причине вернули цистерцианцам, и с тех пор они трудятся здесь, возделывают землю и содержат в порядке старый монастырь. Члены ордена дают обет молчания, а при входе в аббатство висит объявление, в котором посетителей просят разговаривать только шепотом, не слишком оголяться и уважать обычаи местных обитателей. Тем не менее спустя минуту мы встречаем группу пузатых американских туристов, одетых в одни лишь шорты, непрерывно щелкающих камерами и громко перекликающихся. Я возмущена. Неужели они не заметили табличку? Или просто решили, что к ним она не имеет никакого отношения? Правда, я тут же вспоминаю, что объявление написано по-французски. Они могли его просто не понять.

Через чугунные ворота, увитые буйно цветущей бугенвиллеей, мы входим на территорию аббатства, и первым делом я вижу камень с выбитой на ней старинной надписью: оказывается, сам святой Патрик учился здесь под руководством святого Гонората, до того как отправился на север, в Ирландию. Я ирландская католичка, и эта информация не оставляет меня равнодушной.

В магазинчике хозяйничают две пожилые дамы, одна из них продает нам лавандовое масло и килограмм розмаринового меда. Слышатся негромкие звуки религиозных песнопений, и, оказывается, диск с ними можно приобрести здесь же. Тут в магазин вваливается толпа американцев. Они покупают знаменитый местный ликер. Один немедленно вытаскивает бутылку из специального мешочка, отворачивает крышечку и пьет прямо из горлышка.

— Ух ты! Не слабо! — восхищается он и передает бутылку товарищам.

Дамы взирают на американцев с изумлением, а мы спешим выйти из полумрака на яркий, солнечный полдень.

На дальней, наветренной оконечности острова виднеются развалины древней монастырской крепости. Изрытый ветрами камень, одиночество, безмолвие. Обветренные стены обители со временем приобрели какой-то нежно-персиковый, волшебный оттенок. Здесь, на высоте, из-за постоянно дующих ветров не растет даже трава, и только россыпь незнакомых мне мелких красных цветов пробивается через щели в камнях. Снизу доносится непрерывный свирепый грохот разбивающихся о скалы волн. На ржавом железном стуле одиноко сидит светловолосая девушка и читает книжку, страницы которой то и дело норовит вырвать из ее пальцев ветер. Мы платим ей по пятнадцать франков за право осмотреть развалины.

Пока поднимаемся по крутым каменным ступеням, я из чисто женского любопытства пытаюсь рассмотреть, что творится внизу, в жилых помещениях аббатства. К сожалению, ни одного монаха не видно. Впрочем, смешно было бы ожидать, что они станут выглядывать из окон, как любопытные кумушки. Меня удивляет толстый слой пыли на этих самых окнах, и только потом я понимаю, что это не грязь, а противомоскитные сетки, точно такие же, как защищали когда-то окна нашей виллы. Все так тихо и неподвижно, что монастырь кажется заброшенным. Я пытаюсь представить себе, как в тишине своих келий коленопреклоненные монахи разговаривают с Богом. Какая же самоотверженная духовная работа непрерывно совершается за этими стенами! Это тайна навсегда закрытая от меня. Мне не дано даже представить себе, какое мужество и жертвенность требуются, чтобы навсегда захлопнуть за собой двери в мир. Орден цистерцианцев был основан в одиннадцатом веке для того, чтобы вернуть первоначальную строгость и чистоту служению Богу. Его девиз, завещанный святым Бенедиктином: «Ora et labora», «Молись и трудись». На первый взгляд — ничего трудного.