Коммандер (СИ) - Коллингвуд Виктор

– И часто так бывает?

– Видимо, нередко, раз торговцы пошли на такие меры! А главное – ни князю, ни экзарху от этого – ничего, все идет этим нургловым раубриттерам!

– Ну, талью – то они должны платить и с этих доходов!

– Должны. Но как ее счесть, не зная, сколько они награбили?

– Может быть, если будет избран император, порядка станет больше?

– Навряд ли.

Солнце уже припекало, так что Бернхарт расстегнул ворот дублета, благо Аззи ехала где-то сзади, и большого нарушения приличий тут не было.

– Император не будет заниматься такими мелочами. Его хотят избрать не для этого.

– Хм. А зачем же?

– Ну, во-первых, в пику королевским домам. Король Кенигсланда считает себя императором как наследник легендарного Карла-Франца.

– Это тот, что правил в незапамятные времени, еще до Погибели Мира?

– Да, именно он. Мало того, что его наследники объявили себя королями, так еще и на императорское звание претендуют. Мол, раз новый император не избран - титул передается внутри Рейкландского дома, по наследству.

– Но ведь с тех пор прошло уже много веков?

– Добрых две тысячи лет минуло. И никто достоверно не знает, течет ли кровь этого Карла-Франца по жилам правителей Кенигсланда и Штирии!

Я тоже решил расстегнуть дублет. Благо плащ мне не мешался – он был у Аззи.

– Конечно, за две тысячи лет что угодно могло случиться.

– Раньше, – Беренгард привстал в седле, осматривая дорогу впереди, – когда конгрегация Магов Жизни еще не была под запретом, ходили упорные слухи, что благородная кровь прежних времен почти вся сгинула во время Великой войны с Хаосом. Не зря те времена назвали Погибелью Мира! И нынешние аристократы не имеют к Старой Империи никакого отношения.

– Даже претенденты на императорскую корону?

– Вероятно, да. Возьмем, к примеру, Дом Волленбургов. Их предок, говорят, был баннеретом в одном из имперских отрядов. Потом, когда погибли все старшие офицеры, он стал командиром остатков того отряда. По окончании Великой войны он основал небольшой вооруженный лагерь, который потом и разросся до «бурга».

– А Кессели?

– Фон Кессели тоже никакого отношения к древней императорской фамилии не имеют. Они еще до Погибели Мира были правителями Остенмарка. Фон Гернсгебиты вообще пришли откуда-то из Приграничного княжества, и были они, говорят, наемниками – норсками. О, смотрите-ка, да это новенькие!

Беренгард указал на стоящую у дороги виселицу, на которой болталось в ряд три свежих трупа.

– Как думаете, господа? – крикнул Берн, обернувшись к едущим сзади спутникам. -Разбойники или браконьеры?

– Разбойники! - прокричал Эсперн.

– Браконьеры, - возразил Шварцмюллер.

– По гротену, полагаю?

– Да!

– А вы, Нильс? Нет? Ну, ставки сделаны!

Мы подъехали ближе.

Несколько здоровых ворон с противным карканьем снялись с висельников, но далеко не улетели, рассевшись на соседних дубах и грабах. Свежие трупы тихонько раскачивались ветром.

Два молодых парня и пожилой виллан. Возможно, отец и сыновья. Домотканная одежда свисает клочьями. Никому не приглянулись их лохмотья, так и висят на трупах. А еще говорят, что плохо живем!

– Так, что там у них написано….

Беренгард привстал, рассматривая табличку на виселице.

– «Бунтовщики». Господа, вы все проиграли. Извольте отдать выигрыш мне!

– Игра называется «Угадай висельника», а не «отдай деньги Беренгарду», - возразил Эсперн. – Однако, странно, что их только трое. Бунтовщики обычно ходят отрядами побольше!

– Ха, да вы, сударь, как будто в первый раз едете по дорогам славного Виссланда! Они, может быть, что-то сперли у местного фьефера или сенешаля, а он со зла и объявил их бунтовщиками, чтобы к судье не возить, а повесить на месте. Неужели вы раньше о таком не слышали?

Мой мул принюхался, и, почуяв мертвечину, испуганно всхрапнул. Я поспешил отъехать от скверного места. Сразу же вороны с карканьем облепили свежих покойников, отчего они стали раскачиваться еще сильнее. Тут принято вешать разбойников вдоль дороги, наверное, чтобы путешественникам было нескучно. Особенно много висельников появляется весной, когда до урожая еще далеко. Удивительно, как быстро я к этому привык…

К вечеру этого жаркого дня мы достигли деревни Вайзе. Я с Аззи отправился к старосте на постой. Все мужчины были в поле, но жена ратмана, фрау Эвер, меня узнала и пропустила нас в дом.

Ратман жил неплохо. Конечно, он был всего лишь вилланом шеффенского звания, и дом его, далеко не новый, не имел ни дымохода, ни деревянного пола внутри. Но стены были вымазаны свежей глиной, остававшейся белой почти до человеческого роста – это значило, что даже когда очаг горит, можно ходить в полный рост, и глаза не будут слезиться от дыма. Над очагом висел свиной окорок и ребра. В доме не было следов содержания скотины. И коров, и овец они держали в отдельной пристройке за стенкой.

Внутри имелась бочка, использовавшаяся, видимо, в качестве сундука, и здоровенная деревянная кровать, где спали и хозяева и все их домочадцы. Конечно, никаких перегородок, делящих дом на комнаты, не было и в помине, придется спать в общем помещении вместе со всеми. В прошлый мой приезд староста раболепно пытался уступить мне свою кровать, отчего я насилу отказался.

– Не болеет ли у вас скотина? – спросил я у фрау Эвер.

– Да, сударь. По весне такое часто бывает! Две овцы кашляют. Они лежат в загоне.

– Эта фройляйн – я указал на Аззи – посмотрит их, как только мы отдохнем и перекусим с дороги.

Хозяйка дала нам горячий хлеб, весьма недурный на вкус, почти без отрубей. В этой местности пекли серый хлеб из смеси пшеницы и ржи, в неурожайные годы добавляя ячмень. Монастырский хлеб, который мне дали в дорогу, был, конечно, намного лучше – с коричневой коркой и желтоватым мякишем, он пекся целиком из пшеничной муки. Его я решил придержать – ездить по деревням еще придется немало, а такого хлеба там не найти. Мы доели остатки сыра. От деревенского эля я опасливо отказался, а вот молоко пришлось кстати.

Затем с полей пришли староста и два его сына, а женщины ушли смотреть больных овец. Староста Вайзе, Франц Кюн, крепкий, еще нестарый фермер, встретил меня настороженно.

– Сударь, мы еще не собрали положенные монастырю платежи, – сообщил он. – Все заняты севом, никто даже не ездил на рынок. У нас нет сейчас денег!

– Любезный, я сейчас еду на сбор ренты и начал с вашего селения. Возвращаться я буду тоже через вас. Полагаю, случится это дней через восемь. Извольте подготовить требуемую сумму к тому времени.

У ратмана Франца задрожали губы.

– Герр Андерклинг, эта отсрочка нам не поможет. Лишь через месяц мы поедем в город продавать телят, и тогда сможем расплатиться с диоцезом.

Я задумался. Прибегать к репрессиям не хотелось. Это хорошие люди, к тому же, возможно, именно у них я оставлю Азалайс, так что обижать их мне было ни к чему.

– Скажите, герр юнгер, – осторожно проговорил ратман – не отвернется ли Свет от селения за нашу неисправность? Мы, правда, не можем сейчас заплатить!

– Как я могу это знать? Я всего лишь юнгер, – в тоске пробормотал ему я.

«Светоши», как их назвал Беренгард, усиленно втирают своим вилланам и сервам, что своевременная выплата тальи – светоугодное дело, и если этого не сделать, небесная кара не заставит ждать. Мол, у всех будет солнце, а на вашу деревню еретиков опустится тьма. И ведь верят. В прошлом году я слышал про серва, который не смог выйти на монастырские работы, потому что болел. Потом его так запугали этими карами, что он в итоге повесился. И когда вилланы задают мне такие вопросы, отвечать на них очень не хочется. Потому что отвечать надо, как все, не отклоняясь от линии партии.

Вернулись женщины из овина.

– Сможешь ли ты вылечить этих овец? – спросил я Азалайсу.

– Они кашляют, потому что у них в легких завелись черви. Такое часто бывает. Я дам снадобье, которое вылечит их за несколько дней.