Немой. Фотограф Турель - Отто Вальтер

Возвращаясь, он увидел его. Он двигался на фоне светлой стены барака вперед-назад, вперед-назад. Ферро подошел ближе. Что-то тут неладно. Но Ферро не испугался. Он подошел прямо к нему. Только поднял руку, защищая лицо. Чтоб удар не застал его врасплох. Споткнулся о ступеньку, остановился.

«А ну давай», — сказал он. Ферро совсем не был испуган. Кто-то тут, значит, шныряет. «А ну давай», — повторил Ферро и услышал, как тот тяжело дышит у самой стены барака, рядом с дверью. Он не знал, кто бы это мог быть. Он только смутно чувствовал, что знал его когда-то раньше, этого типа у стены, который сейчас бросился на него, отступил назад, и тут же снова кинулся огромной тенью, — и Ферро замахнулся. Тяжело обрушился на него. Нанес удар, пошатнулся, попал в цель; он наверняка попал в него, прямо в его призрачное лицо. И тут стена затрещала, Ферро потерял равновесие, хотел ухватиться за оконный переплет, не смог и упал. Много раз пробовал встать, но безуспешно. И старался сообразить, что же произошло, отчего он вдруг оказался тут, у стены барака, в мокром дерьме. Все кружилось перед глазами. А правая рука будто затекла, и словно бы ее все время быстро-быстро покалывают шилом. И плечо болело.

— Вон отсюда, — сказал он, — вон отсюда, сука.

Он сделал над собой усилие. Он должен подняться. Представляешь, Брайтенштайн, как он упирается в стену и пытается встать, но тень, и стена, и матовая луна — все плывет у него перед глазами?

— Что с тобой? — спросил кто-то.

— Вон! — крикнул он.

— Давай берись, — сказал Керер.

Теперь Ферро уже ничего не понимал. Над ним склонилось лицо Керера, это не иначе как Керер, а теперь подошел еще и Муральт. Они подняли его на ноги.

— Ну и надрался же ты опять! — Они поддерживали его. — Лучше тебе? — спросил Керер.

Половина его лица освещалась луной, другая была в тени.

— Не очень-то опрятно ты выглядишь, — услыхал он теперь голос Муральта.

— Там, — выдохнул он и попытался немного отойти от стены, чтобы показать им, где именно он шныряет вокруг барака. — Вот, видишь? Сука! Хотел меня…

Муральт и Керер переглянулись.

— Где ты его видел? — спросил Керер.

— Что?

— Я спрашиваю, где ты его видел?

— Здесь, — сказал он и показал им, как он спускался, — здесь на стене.

Они посмотрели на стену, на него, снова на стену. На стене увидели только расплывчатую тень дерева. Огромная тень двигалась вперед-назад, вперед-назад.

Вот как было дело, Брайтенштайн. А ты в это время благодаря Бореру крепко-крепко спал и не видел снов. Ты спал так крепко, что Самуэль на следующее утро с большим запозданием, только часов в восемь, смог отправиться в путь. Ты сидел в кабине, а в кузове Немой.

ШЕСТАЯ НОЧЬ

Да, Немой; и Лот радовался, что ненадолго покинет стройку, барак и эти шумные деревья. Впрочем, деревья изменились. Особенно здесь, внизу. Когда Лот проезжал здесь в прошлый раз, деревья были покрыты пестрой листвой, а теперь почти все листья оборвал ветер. Деревья казались истощенными, и бурые, и черные листья лежали под дождем на дороге, и шины оставляли на них широкие блестящие следы.

Хорошо, что они с Брайтенштайном поехали. Без них Самуэль потратил бы три часа на расчистку одного того отрезка дороги перед крутым спуском. Да и дальше внизу потерял бы много времени. А так дело шло довольно быстро, оба они бежали перед грузовиком, убирали с дороги каменные глыбы, а Самуэль медленно ехал за ними. Потом, когда пошла более чистая дорога, они стояли на подножках и спрыгивали, только когда видели завал. А начиная от развилки, на последнем отрезке дороги, никаких завалов не было.

Дома. Первые дома Мизера. Лот узнал их. Они появлялись справа и слева и постепенно выстроились в две длинные шеренги, укрывшись от ветра за кабиной, он заглядывал в маленькие палисадники, иногда до него доносились голоса — это переговаривались в кабине Самуэль и Брайтенштайн, — и Лота, правда же, не очень огорчало, что он сидит один на ящике; от дождя его защищал кусок брезента — настоящая плащ-палатка, и каска, которую дал ему Кальман, тоже была на нем.

Здесь не пахло лесом. Не пахло взрывами и бараком. Пахло улицей. Дождем и улицей, асфальтом, домами, Мизером. Лот узнал этот запах. Узнал он и улицу, по которой они проезжали, эту очень длинную, прямую, как стрела, улицу, — сейчас будет угол, на котором он тогда стоял, и все почти так же, только что воздух сейчас не мерцает от зноя, и движение довольно оживленное — машины, туристский автобус на стоянке, мопеды, а на тротуарах люди, не так, как тогда, — пустая, прямая улица, ведущая в никуда, и только отец с двумя чемоданами выходит из двери и входит в следующую.

Потом они проехали гараж. Лот узнал и его. Здесь красили автомобили, и ему вспомнился Бенни, который тогда взял его с собой. «Лот, — сказал Бенни, — завтра я еду в Мизер. Можешь поехать со мной, если хочешь».

Наверное, Лот задремал; когда Самуэль закричал: «Вылезай!», он вздрогнул и быстро перелез через борт. Брайтенштайн уже вылез из кабины.

— Ну, Немой, я смываюсь, — заявил он. — Я пошел. Лот кивнул.

— У меня тут есть кой-какие делишки. Ну пока, Немой.

Лот услыхал смех Самуэля. Брайтенштайн остановился.

— Что? — спросил он Самуэля.

Самуэля было не видно за машиной. Лот слышал только, как он засмеялся и крикнул:

— Смотри в оба!

Теперь засмеялся и Брайтенштайн:

— На что смотреть?

— Ну там, куда ты идешь, — крикнул Самуэль.

— А ты откуда знаешь, куда я иду?

— Не прикидывайся. — Самуэль подошел к ним. — Во всяком случае, — сказал он, продолжая смеяться, — ты идешь на ту сторону. — И, повернувшись к Лоту: — Спорим, Немой, что он пойдет на ту сторону?

Лот не понимал, о чем говорит Самуэль. Но тоже на всякий случай засмеялся и, чтобы показать, что он в курсе дела, подмигнул.

Теперь оба громко расхохотались.

— Вот видишь, — закричал Самуэль, — он тебя тоже насквозь видит. Ну, иди развлекайся. И еще раз повторяю, — он так хохотал, что едва можно было разобрать слова, — смотри не ошпарься! Помни! Обратно поедем в полпервого.

Они пошли; Самуэль через двор в старое здание (это было строительное управление, Лот узнал его), Брайтенштайн, минуя его, дальше. «Он идет на ту сторону», — подумал Лот. Он постоял, глядя вслед Брайтенштайну. «Он хромает», — думал он. Лот заметил это только сейчас, только здесь, глядя, как Брайтенштайн уходит от него по плоской, ровной улице.

Он побрел в направлении гаража. Поплотнее завернулся в брезент — настоящую плащ-палатку на шнурах. Он не думал о том, как странно он выглядит в этом необычном плаще, да еще в защитной каске. Встречные велосипедисты, проехав, оборачивались, несколько женщин, шедших по улице с хозяйственными сумками, тоже оборачивались, а иногда и останавливались, чтобы как следует рассмотреть его и поглядеть, куда он пойдет. А потом перед ним снова оказался переулок, где тогда стоял мотоцикл, и он снова увидел все — угол, и велосипеды, и мальчишек на сверкающих колесах, и резкую границу тени, которая придвигалась все ближе; на мгновение он снова ощутил запах реки и свернул на запах, навстречу запаху; он вспомнил, что тогда ему хотелось спуститься к Ааре, но надо было стеречь мотоцикл и ключ, и поэтому он остался здесь, на углу.

Все выглядело почти так же, разве что стало чуть меньше: узкая мощеная улица начиналась далеко внизу, у моста, и тянулась вдоль реки, сараи загораживали реку, скудная, грязная трава росла перед сараями, а позади них был ржавый забор из проволочной сетки, в дыры которого, наверное, ночью пролезали рыбаки, потому что ловить рыбу здесь запрещено, — все, и, наверное, сама вода, которую отсюда не было видно, выглядело почти так же. Вот сюда они въехали на мотоцикле, отец и он, и вниз по этой улице покатили, возвращаясь домой. Мимо того самого места, где он сейчас переходит улицу, чтобы выйти к реке, они проезжали на велосипедах и тогда, с Бенни. Он хотел тогда остановиться здесь, но Бенни сказал: «Поехали», потому что им надо было в мастерскую, где красят автомобили.

Он перешел улицу. Здесь пахло рекой, угольными сараями, ржавчиной, дождем, битым стеклом, глухой крапивой, подорожником, камышом и Ааре. Чуть-чуть пригнуться, повернувшись боком, подобрать полы плащ-палатки — и вот уже пролез сквозь дыру в ржавой проволоке и вышел на берег. Вдоль берега протоптана тропинка, земля здесь смешана с речным песком, растет чертополох, частуха, маленькие кустики подорожника, шлемник, фиолетовые цветочки которого давно опали, а пониже, уже к самой воде, камыш. На листьях камыша маленькими шариками висел дождь. Шарики желто-черного мрамора — желтого от реки, которая беззвучно струится позади. Желтая река вздулась. Не блестела. Некоторое время Лот шел вдоль берега. У стены одного сарая валялась ржавая бочка из-под смолы, он прошагал сквозь крапиву и уселся на бочку. Огляделся. Кругом безлюдье и тишина. Только дождь шуршит в крапиве и на крыше у него за спиной. Да порой шушукается камыш. И больше ничего. Вдруг совсем близко раздалось «дрррит-дррит». На голом берегу метрах в десяти вверх по течению сидел черно-бурый пятнистый улит[2] и обращал к мимо текущей воде свой зов. Лот поплотнее закутался в плащ-палатку. Иногда с противоположного берега на поверхность воды садился дым из труб красильной фабрики, потом его сгонял резкий порыв ветра, который вскоре долетал и сюда, заставляя с шуршанием склоняться погруженные по пояс в воду невысокие камыши.