Подозреваемый - Майкл Роботэм

– С чего бы ей такое спрашивать?

– Она думает, что ты врешь ей.

Я отхлебываю виски и чувствую, как оно обжигает мне пищевод. Джок смотрит на струйку дыма, ожидая ответа. Вместо злости или раскаяния я чувствую смутное разочарование. Как Джулиана могла задать Джоку такой вопрос? Почему она не спросила об этом у меня?

Джок все еще ждет ответа. Он понимает, что я попал в глупое положение, и начинает смеяться, тряся головой, как мокрый пес.

Я хочу сказать: «Не смотри на меня так: ты дважды развелся и до сих пор бегаешь за женщинами вдвое моложе тебя».

– Конечно, это не мое дело, – говорит он, злорадствуя, – но, если она даст тебе отставку, я буду рад ее утешить.

Он не шутит. Он моментально прибежал бы сопеть вокруг Джулианы.

Я быстро перевожу разговор на другую тему:

– А Бобби Моран – что ты о нем знаешь?

Джок катает в ладонях рюмку.

– Не больше, чем ты.

– В его карте не упоминается о психиатрическом лечении в прошлом.

– А с чего ты взял, что оно было?

– Он процитировал вопрос из теста по оценке умственного развития. Я думаю, он его проходил.

– Ты его об этом спросил?

– Он бы не рассказал.

На лице Джока появляется выражение тихой задумчивости, которое кажется отрепетированным перед зеркалом. Как раз когда я думаю, что он скажет что-то дельное, он пожимает плечами:

– Он странный фрукт, это точно.

– Это мнение профессионала?

Он ворчит:

– Большинство моих пациентов находятся без сознания, когда я рядом с ними. Мне так больше нравится.

12

У нашего дома припаркован микроавтобус водопроводчика. Дверца открыта, машина заполнена поставленными друг на друга подносами с металлическими и медными заглушками, уголками, разводами и пластиковыми сцеплениями.

Сбоку машины прикреплены магнитные панели с названием фирмы «Ди Джей Морган. Водопроводные и газовые работы». Я застаю хозяина машины на кухне: он пьет чай и пытается разглядеть грудь Джулианы в V-образном вырезе ее топа. Его помощник в саду показывает Чарли разнообразные трюки с мячом.

– Это наш водопроводчик, Ди Джей, – говорит Джулиана.

Медленно поднимаясь, водопроводчик кивает, не вынимая рук из карманов. Ему за тридцать, он подтянутый и загорелый, с темными блестящими волосами, зачесанными назад. Он похож на рабочих, которых показывают в телевизионных шоу о перестройке домов. Я представляю, как он спрашивает себя, что такая женщина, как Джулиана, нашла в таком субъекте, как я.

– Покажите Джо то, что показали мне.

В ответ Ди Джей едва кивает. Я иду за ним в подвал через дверь, запирающуюся на засов. Узкие деревянные ступеньки, цементный пол. Тусклая лампочка висит на стене. Темные подпорки и кирпичи поглощают свет.

Я прожил в доме четыре года, а этот человек уже знает подвал лучше меня. С сердечной откровенностью он указывает на различные трубы над головой, объясняя устройство газо- и водопровода.

Я обдумываю, не задать ли ему вопрос, но по опыту знаю, что лучше не демонстрировать рабочим свое невежество. У меня не золотые руки, меня не интересуют книги серии «Сделай сам», вот почему я до сих пор считаю до двадцати по пальцам.

Ди Джей пинает котел ботинком. Понятно, что он хочет этим сказать. Котел бесполезен, негоден, смехотворен.

– Итак, сколько это будет стоить? – спрашиваю я, заблудившись где-то на середине его рассуждений.

Он глубоко вздыхает и начинает перечислять вещи, которые необходимо заменить.

– А за работу?

– Смотря сколько она займет.

– А сколько она займет?

– Не могу сказать, пока не проверю все радиаторы. – Привычным движением он поднимает мешок с цементом, затвердевшим от сырости, и переворачивает его на другой бок. Чтобы сдвинуть подобную тяжесть, потребовалось бы двое таких, как я. Потом он смотрит на мои ноги. Я стою в луже воды, которая просачивается в швы ботинок.

Бормоча что-то о скидке, я ретируюсь наверх, стараясь не замечать хихиканья за своей спиной. Джулиана протягивает мне чашку едва теплого чая – последнюю из чайника.

– Все в порядке?

– Да. Где ты его раздобыла? – шепчу я.

– Нашла рекламную листовку в почтовом ящике.

– Рекомендации?

Она закатывает глаза:

– Он делал ванную Рейнолдсам в доме семьдесят четыре.

Водопроводчики тащат свои инструменты в машину, а Чарли загоняет мяч в сарай. Ее волосы собраны в хвост, щеки разрумянились от мороза. Джулиана бранит ее за то, что она запачкала травой школьные чулки.

– Они отстираются, – говорит Чарли.

– Откуда ты знаешь?

– Они всегда отстирываются. – Чарли поворачивается и обнимает меня. – Потрогай мой нос!

– Брррр! Холодный нос – горячее сердце.

– А можно, Сэм сегодня останется у нас?

– Посмотрим. А Сэм – это мальчик или девочка?

– Пааап! – Чарли кривит мордочку.

Джулиана вмешивается:

– Завтра у тебя футбол.

– А как же следующие выходные?

– Приезжают бабушка с дедушкой.

Лицо Чарли расцветает, а мое вытягивается. Я совсем забыл. Потенциальный личный врач Господа Бога делает доклад на международной медицинской конференции. Конечно, его ждет оглушительный успех. Ему предложат всевозможные почетные должности, от которых он учтиво откажется, потому что поездки утомляют его. Я буду терпеть все это, молчать и снова чувствовать себя тринадцатилетним мальчишкой.

У моего отца блестящий медицинский ум. Нет такого современного учебника, где бы не упоминалось его имя. Он написал статьи, которые изменили методы лечения жертв катастроф и реформировали порядок работы военных медиков.

Его отец, мой дедушка, был одним из основателей Главного медицинского совета и дольше всех занимал в нем должность председателя. Он заслужил репутацию скорее своей административной, нежели врачебной деятельностью, но его имя большими буквами вписано в историю медицинской этики.

К такому роду я принадлежу – или не принадлежу. Я явился долгожданным сыном после трех дочерей. Будучи таковым, я должен был продолжить медицинскую династию, но вместо этого разорвал цепь. Выражаясь на современный лад, я самое слабое звено.

Возможно, моему отцу следовало это предвидеть. Его должно было насторожить отсутствие у меня желания и способностей играть в регби. Я могу лишь сказать, что в глазах отца мои недостатки с того времени неуклонно росли, и он начал воспринимать меня как свою личную неудачу.

Он не мог понять моей привязанности к Грейси. Я даже не пытался объяснять. Она была паршивой овцой в истории нашей семьи – точь-в-точь как дядя Росскенд, отказавшийся служить во время войны, или мой двоюродный брат Брайан, которого поймали на краже белья из универмага.

Мои родители никогда не говорили о Грейси. Мне приходилось вытягивать информацию из дядей, кузенов и дальних родственников, каждый из которых хранил свой кусочек мозаики. В конечном счете я собрал достаточно для того, чтобы восстановить общую картину.

Во время Первой мировой Грейси была медсестрой и забеременела от друга детства, который не вернулся из боя. Ей было семнадцать, она была одинокой, незамужней, несчастной.

– Ни один мужчина не захочет жениться на женщине с ребенком, – сказала ей мать, сажая ее на поезд до Лондона.

Грейси видела своего ребенка только несколько секунд. Добрые медсестры в больнице Назарет-хаус в Хаммерсмите держали простыню, чтобы скрыть от нее зрелище родов, но она разорвала ее. Когда она увидела хнычущего младенца, уродливого и прекрасного одновременно, внутри у нее что-то сломалось, и этого не смог исправить ни один врач.

Моя троюродная сестра Анджелина говорит, что есть семейные фотографии, где Грейси снята в психиатрической лечебнице и больнице графства. Все, что я могу с уверенностью заявить: она переехала в дом в Ричмонде в начале двадцатых годов и все еще жила там, когда я поступил в университет.

Мама позвонила мне, чтобы сообщить, что Грейси умерла. Я сдавал экзамены на третьем курсе – экзамены, которые я провалил. Согласно отчету коронера, пламя занялось в кухне и быстро распространилось по первому этажу. Но, даже несмотря на это, Грейси вполне могла выбраться наружу.

Пожарные видели, как она ходила по второму этажу до тех пор, пока пожар не охватил весь дом. Они сказали, что она могла бы вылезти через окно на крышу гаража. Но если так, то почему пожарные не пробрались тем же путем внутрь и не спасли ее?

Все ее книги, журналы, газеты, а также баночки с тканевыми красителями в прачечной только подпитывали пламя. Температура была такой высокой, что ото всей ее комнаты с «экспонатами» осталась горстка белого пепла.

Грейси клялась, что из дома ее вынесут только в сосновом гробу. Но вышло так, что ее можно было смести в мусорный ящик.