Колыбель в клюве аиста - Исраил Ибрагимов

История с конвертом расстроила Рахманова.

Он оглядел нас с Азимовым ― тот терпеливо ожидал внизу, за деревьями ― не осуждающе, нет! оглядел жалеючи, взглядом сердобольного пастыря на безнадежно заблудших членов своей паствы.

ГЛАВА V. СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ

"ЗИМА В ПРИОЗЕРЬЕ". Обрывки дня с ветром, с липкой снежной кашей на оконном стекле, с обшарпанным столом в углу комнаты, заваленным учебниками, с лампой с потрескавшимся стеклом, с полосками наклеенной крест-накрест бумаги. От лампы падали на стол и потолок тревожные полутени. Тень, неестественно удлиненная, раздвигалась, утраивалась. Я бросил чтение книги, стал думать о Ромке. Воображение рисовало: Ромка сидел среди солдат, одетый во все военное ~ в полушубке, подпоясанном широким ремнем со звездой на металлической бляхе, в ушанке, валенках ― Ромка фронтовик! Разведчик! Сидел чин-чинарем в землянке с боевыми товарищами после очередной вылазки.

Мы с Жунковским свято верили обещанию Ромки написать по прибытии на войну. Увы! Пролетела осень, отступила зима, а Ромка будто канул в воду. Закрадывалась тревога: не случилось ли с ним беда? Однако в глубине души шевелилось и утешающее: обязательно ли ему писать ― ведь знакомы мы с ним без году неделя?

Длинные зимние вечера при тусклом освещении настраивали на долгие беседы...

В один из вечеров заглянул к нам старик Али. Мелкий торговец Али принес узелок с шерстью. В обмен отец отсыпал кукурузу. Затем за чаем, вяло обсудив дело, мужчины перешли на воспоминания, посыпались взаимные уколы. Дядя Амут, как бы нехотя, задел давнюю историю с Гарипом-моллой. Али встрепенулся, обиженно вскинул голову.

― Слышал, и не раз ― гуляет слушок, будто я моллу... того... ― ответил Али. ― Прилепили напраслину. Не повинен я. Людям дай волю ― днями и ночами напролет станут чесать языками.

― Да, не знаешь чему верить, ― продолжал заводить гостя дядя Амут.

― Тьфу! Бороды у нас вон какие ― лгать не пристало!.. Молла, говорите? Молла, а по правде говоря, никакой он не молла ― просто в Ялпызе, припомните, никто, кроме него, не знал толк в молитве. Ума не приложу, где выучил он молитву, ведь с рождения до конца дней проторчал Гарип в Ялпызе. Нам бы настоящего моллу ― да откуда! С настоящим ничего бы этого не случилось!

― До конца, ― согласился дядя, ― и до какого. Бедный Гарип-молла!

― Как то случилось? Тогда в Карповке впервые прошла районная ярмарка ― значит, случилось то, дай бог памяти, в двадцать третьем году, ― начал припертый с двух сторон Али свой рассказ. Конечно, он делал все, чтобы выглядеть степенней. ― Вечера мы с ним коротали за игрой в лото, а то и в кости или в карты. Собирались на пустыре, неподалеку от глиняного карьера. В старом урюковом саду, в кушерях сыскалась полянка с травкой ― чего лучше? В чертов вечер, под русскую пасху, на полянке собрались вшестером: молла, я, Кары и еще двое, Султан... Султан был намного моложе нас. Началось с чепухи. С лото. Вскоре перешли на игру в кости, а в кости, как известно, не играют на спички. Деньги тогда имели силу ― не то, что сейчас, ― в глазах Али мелькнул огонек. ― А деньги из всех карманов сплыли в мошну Гарипа ― тот совал их и в бумажник, и в карман ― столько денег выиграл молла! Когда в карманах у нас загулял ветер, принялись за карты. Очко! Карта не идет, ― последние слова Али сказал по-русски, ― стали играть на живность. На привязи стояли и блеяли не менее двадцати баранов ― все перешли молле. У меня в хозяйстве было две лошади: жеребая кобылица и мерин. Ну, думаю, пошучу, и предлагаю молле: мол, попытаем счастья ― ставлю кобылицу на баранов. Сам посмеиваюсь. И молла, понимая шутку, смеялся. Ладно, говорит, разыграем. В очко, отвечаю. Молла усмехнулся. Ну, и началось ― и кончилось. Как сейчас помню свои карты. Пришел валет ― хорошо, вторая ― король, потом, что ни карта ― толчок к пропасти: следующая девятка, итого ― пятнадцать. Брать или притвориться? Беру ~ и конечно, как назло, приходит восьмерка. Бросил карты. Смеюсь. Только смотрю, молле не до смеха. Гони, говорит, кобылицу. Я же пошутил, говорю. Какие могут быть шутки у мусульман, отвечает молла, собирая карты и поднимаясь с места. А тут как раз через кушери с коромыслом шла эта... ― Али не назвал имени, но ясно, что имелась в виду Халича-апа, ныне соперница Али по мелким торговым делишкам. ― Тогда и девчонкой она любила совать нос во все дыры. Она-то и слышала перепалку между нами. Главное случилось позже, когда молла погнал баранов домой. Мы нагнали его у карьера. И все из-за Султана. Это сейчас он утихомирился. Смирненький. Спесь слетела. К тому же он находился под мухой ― наверняка нахватался самогону. И дружок Султана, Шамсутдин, ― тот не уступал ему ни в чем, тоже слыл лихим.

Происшедшее у карьера Али мог и не рассказывать, ― отец и дядя, да и многие другие знали о том в подробностях из уст Халичи, ныне Халичи-апы. Та видела, как четверо мужчин бежали по бровке карьера, как, обежав карьер, скатились вниз, наперерез молле. Халича, услышав возбужденные голоса, остановилась, прошептав "о, алла", двинулась к карьеру. Прячась в сумерках за кустиком чия, она и увидела моллу в окружении четырех мужчин...

― Как молился Гарип-молла! ― покачал головой Али, вытирая огромным платком пот со лба, не догадываясь о третьем слушателе, обо мне, не догадываясь о том, что слышанное от разных людей о происшествии на глиняном карьере в моей голове преображалось в видение…

Глиняный карьер на окраине села... Я увидел пятерых мужчин. Один из них с бородой, тот, что ближе ко мне, стоявший спиной к обрывистому уступу карьера, ― Гарип-молла. Напротив, и тоже с бородой ― Али, слева от Али ― Шамсутдин, за Шамсутдином, рядом с моллой ― Кары, справа от Али, вплотную к молле ― Султан. Султан в красной праздничной косоворотке до колен, опоясанный по-русски шнурком с махровым кончиком, в картузе, брюках в полоску, заправленных в хромовые голенища ― в пасхальной, на манер русских парней, одежде, не вязавшейся с его азиатским обликом. Рядом, сбившись в кучу, стояли овцы.

― Что взволновало вас, люди? ~ в голосе Гарипа-моллы прозвучала строгость и неприятное высокомерие.

― Что? ― промямлил Султан, который, видимо, не ожидал такой смелости моллы. Он кивнул на Али. ― Он скажет тебе.

― Хотелось спросить, дамолла, ― Али выступил вперед. Говорил он, с трудом сдерживая себя. ― Растолкуй темным. Вот ты часто говоришь о настоящих мусульманах ― кто они, настоящие?

― Мусульманин? ~ молла побледнел, явно догадываясь о подвохе. ― Хорошо, слушайте! Настоящий не станет тыкать молле, не спросит о вещах очевидных, не будет совершать поступков, не угодных Корану.

― Неугодных? А угодно что, просветите, молла, темных, ― уж как будем благодарны, ― сыронизировал, перейдя нарочно на вы, Али.

― Что?! ― взбеленился молла. ― А вот! Чтобы не шляться в такой дурацкой одежде! ― молла ткнул в грудь Султана. ― Не пить! Быть верным слову! ― молла перевел взгляд на Али. Тот растерялся ― это придало моле уверенность. ― Дорогу! Некогда трепать языками! А вам, ― на лице моллы промелькнула злорадная усмешка, ― вам, дорогой, надо поспешить на лужок за вашей... извините, за моей конягой ― как-то она там? Не отощала ли на болотной травке?

Он решительно шагнул ― дружки невольно расступились. Молла гордо выбрался вперед и, погоняя овец, стал выбираться из карьера. Не успел. Али нагнал его, преградил дорогу. Глаза Али блестели так, что ни у кого не было двух мнений насчет намерений его.

― Подожди! ― бросил он, задыхаясь в ярости. ― Втолкуй нам, темным, отчего тебе везет? Не оттого ли, что ты настоящий, а мы, ― Али рукой показал на дружков, ― он... он... что мы иного сорта? Не оттого ли, что ты перед игрой усердно молился, мы ― нет?!

― Да какой он молла! ― подлил масла в огонь Шамсутдин, ― у него одна и та же молитва и за здравие и за упокой!

― Да и молитва ли? ― раздул пламя Кары. ― Что-то не то, люди. Пусть расскажет, что вытворял с картами.

― Выкладывай...

― Опутал!

― Околпачил!

― Не молла он ― колдун!

― Прочь! Прочь! Шакалы! ― закричал, размахивая палкой, Гарип. И в тот же миг снарядом взмыл Али, он ударил головой в подбородок ― Гарип отскочил в сторону, закрыл лицо руками, но быстро нашелся, бросился на обидчиков, нанося удары палкой. Одолеть моллу оказалось непросто. Он отталкивал от себя, суматошно и больно бил ногой, головой. Один из ударов пришелся по животу Султану ― тот согнулся, и когда боль прошла, полез в голенище сапога. В руках его в наступающих сумерках блеснул нож.

― Под бок свинье! Под бок! ― завопил Али и тоже закопался в голенище сапог.

Султан вдруг заколебался... и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Гарип. Увидев в руках Султана нож, он пришел в неописуемую ярость. С диким проклятием он обрушился на Султана, подмял под себя, жесткие пальцы норовили вот-вот вцепиться в горло поверженного. Через секунду-другую уже Гарип лежал внизу под Султаном, Али, Шамсутдином. Кары взял в клещи ноги моллы. Шумы, глухие удары длились недолго...