Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

Анфиса была уверена, что на этот раз ей удастся уговорить подругу. Нина же от соседки Прасковьи уже знала о приезде Антона и то, как та беседовала с ним, как рьяно нахваливала парня, она думала, что Анфиса, будто с ней сговорилась.

– Не, не, Нина, хороший, красивый! Моя бы меньшая Бранка подошла ему, – говорила так, точно нарочно разжигала у неё честолюбие, и она невольно теперь думала, что с ней сговорилась вовсе не Анфиса, а сам Антон, чтобы упоминанием своей дочери пробудить у Нины необузданную ревность.

– Вот и берите его себе, а мне, тётка Прасковья, такого не сватайте! Я и без него проживу, – даже с затаённой обидой проговорила девушка, желая немедленно уйти от назойливой соседки. Прасковья стояла возле межевого забора, который прошлым летом поставил отец из плотно сплетённых жердей, чтобы куры не бегали во двор соседей.

– Нина, корова пришла, может, подоишь, а то у меня уже спина колом. Отец пошёл на огород за сорной травой, – пояснила мать.

Нина тотчас обрадовалась, что, наконец, сможет отвязаться от приставучей соседки. И она торопливо пошла в летнюю кухню, которую братья Виктор и Борис поставили два года назад из деревянных столбиков, брусков и жердей, обмазав с помощью сестры тонкие стены с двух сторон замесом из глины и соломы. И сами же сложили печь для выпечки хлеба, на ней варили и обеды. Младший теперь служил в железнодорожных войсках, возле океана, на краю самой большой страны. Нина взяла подойник, пополоскала его, и отправилась доить корову, которая отелилась в марте первым телком.

– Катя, а дочка твоя, ох и дюже сердитая! И чего она такая гордая, ведь парень гарный? – крикнула Прасковья.

– О каком парне вы говорите? – спросила Екатерина.

– А чи ты не знаешь, Антон с Вурала приехав, да тот самый, какой був уже у вас!

– Да вы бы её не задевали, не трогали, – спокойно ответила Екатерина. – Она сама разберётся в себе… – а про себя подумала: «Вот как, значит, Антон приехал, а мне она не сказала. Ну да, она же хвастаться не умеет. Да какое же для неё это хвастовство? И что я такое плету!» И в этот момент она опять почувствовала в самом низу живота острую боль. Она вдруг быстро проходила, а потом с промежутками повторялась. Но она думала, что подстыла. Хотя Фёдор уже сколько раз посылал её в больницу. Но она думала, что это всегда успеется, да и времени нет расхаживать по больницам. Фёдор же вслух нарочно, чтобы жена почувствовала его заботу, вспоминал свою мать, которая никогда не ходила по врачам, а как попала в больницу, испугалась и ушла. Если бы осталась, может, её смогли вылечить.

Когда пришла Анфиса, уже вечерело. Нина только что подоила в сарае при свете керосиновой лампы корову. А потом в кухне процеживала в алюминиевый бидончик, в котором они каждое утро носили в колхозную бригаду сдавать молоко в качестве налога. Чёрный молодой кот тёрся о её ноги с поднятым кверху трубой хвостом. Затем налила в консервную жестяную банку коту Мишке. Кот стал быстро лакать молоко. В это время из хаты вышел приодетый для улицы Борис, от него пахло тройным одеколоном. Он вошёл в кухню, взял со стола бидон с молоком, и стал было пить. Но Нина отняла у брата:

– Боря, ты чего, это же надо отнести в колхоз Гордею, а то ты не знаешь!

– Да я забываю, Нинок. Ну налей мне в кружку, – он осмотрел стол и не нашёл мелкой посуды. – Вот видишь, кружки нет, у нашей хозяйки так всегда…

– Не язви! Трудно принести, хочешь молока, так сходи, ты же не барин, а я тебе не прислуга. А выходит, что прислуга, стираю, глажу вам…

– Ладно, ладно, без твоих разговорчиков, уж схожу, – и брат пошёл за кружкой.

Когда Борис напился молока, вытерев губы носовым платком, он сказал:

– Нинок, там тебя Анфиска ожидает. Не слыхала, Антон приехал!

– Ой, да знаю. Лучше бы не напоминал…

– А что так? Он же герой, вся грудь в орденах и медалях. У наших фронтовиков ни у одного нет Ордена Славы! Ты это отметь для себя, гордиться будешь…

– И что ты понимаешь, герой-герой, а тут вот к нему ничего нет! – сказала сестра, указывая себе на сердце.

– Да лучше ты тут больше не найдёшь!

– Ох, ты какой, почему же Верку Куделину не выбрал, а ухватился за Мирку. И что у неё за имя?

– Она говорила, что это бабка наделила её и Лету древнерусскими именами. Это чтобы не забывали своих корней, чтобы традицию поддерживали. Ну ладно, я побегу…

Когда брат удалился, Нина под рукомойником вымыла с мылом руки, умыла лицо и только тогда вышла к Анфисе.

– Ты же знаешь, к нам Антон приехал, – напомнила та.

От подруги исходил запах самогона, щёки раскраснелись. Лампа стояла в кухне на полке, пахло керосином и горячим фитилём, свет от неё падал на двор, где как раз стояли девушки.

– Да, мне сказала наша соседка, – вздохнув, ответила Нина.

– Ты только не бойся, он уже изменился. Стал серьёзный, стал важный.

– Зачем ты меня уговариваешь? Тебе его надо женить, а мне потом что делать?

– Да он хороший, правда! Самое главное, не драчливый. А что любит болтать, так это не большая беда.

Нина не ответила. В ней шла мучительная внутренняя борьба. Прошедшие годы со дня отъезда Антона нисколько не переменили её отношение к нему. Но она уже точно знала, что Дима Чистов никогда больше не вернётся. И тот давний о нём сон, говорил ей об этом же. Может, правда, Антон уже серьёзно взялся за ум, и ему пошли впрок её тогдашние наставления о том, как он должен перевоспитаться? И больше не выпал случай встретить такого человека, который бы был близок её понятиям о мужчине. А ей было так больно на душе оттого, что для неё годы проходили впустую, тогда как другие женщины рожали детей, тем самым исполняя отведённую им природой долю продолжательниц рода человеческого. Вот и её все подруги-ровесницы, кроме Анфисы, вышли замуж. А Нине, так хотелось иметь детей, что они ей даже снились. Нажить же от нелюбимого мужчины противилось всё её существо. Но выхода, похоже, не было, неужели должна покориться судьбе и принять предложение Антона? И тут она вспомнила сон, нет, не тот, а следующий, когда увидела Диму, и он, сказав – «не переживай, к тебе приедет другой» – вдруг пропал.

Нина тогда проснулась и плакала, противясь судьбе. А через какое-то время, быть может, пролетел год, как она увидела седого старца, который гладил её по голове и говорил как-то загадочно: «То будет так: он тебя увидит и скажет: ты мне наречена по велению божьему, ты родишь трёх сыновей, все они отмечены моей великой благодатью. Но одному я отвожу быть летописцем, нет, не моих деяний, а тех людей, у которых доля чужбинная, среди них и ты живёшь. Так не можно тебе, дочь моя, противиться указывающей длани моей, и где будет он, там и тебе быть. А то, что не любовью скрепишься с ним, что тут делать, коли в скрижалях небесных престола моего так совпали судьбы ваши…».

Когда Нина очнулась от сна, она и вспомнить не могла, что ей привиделось; казалось, она слышала голос, а слов не могла разобрать. А потом взглянула в святой угол, увидела икону, на которой был изображён Никола Угодник, а на другой – Богоматерь, на третьей Христос. «Какого же старца я видела?» И ей помимо воли думалось о Николе Угоднике – седовласом старце. Хотя он был на него не очень похож.

Но надо было собираться на работу, и о сне она скоро забыла. И вот, глядя на Анфису, она опять вспомнила сон, и ей почему-то стало страшно оттого, что должна подчиниться судьбе.

– Ладно, Анфиса, можно я подумаю ещё? – ответила она, спустя минуту.

– Подумай, подумай, конечно, и не беда, что ты его не любишь… Завтра мне скажешь о своём решении, а в воскресенье мы придём тебя сватать.

– Ой, да ты что, так скоро?! – всполошилась Нина. А потом вспомнила, как тётка Прасковья уже чуть ли была не готова отдать свою Бранку за «гарного парня». Её Бране уже стукнуло восемнадцать лет. Была она высокая, стройная, как и её сестра, Машка, но только несколько худей. Брана с впалыми щеками, голенастая, бедовая, быстрая в работе, могла запросто уцепиться за Антона. Да, парень был действительно хоть и с грубыми манерами, но внешне недурён собой. И почти лишённый застенчивости, к тому же, как говорила Анфиса, несколько мягкотелый, и такой мог вполне увлечься бедовой Браной, которая превосходно ладила с молодыми парнями. Но Антон был вовсе не юный мальчик, не первой молодости парень, хоть и прошёл войну, но уже выглядел зрелым мужчиной.

И потому, когда подруга хоть сейчас была готова её засватать, даже не дожидаясь воскресенья, Нина почувствовала себя точно перед казнью.

– А чего же мы будем год ждать, когда ты подумаешь и наконец, поймёшь, что от твоего Димки, извини, один прах остался, а ты себя заживо хоронишь?

– И что ты его трогаешь? Я и без тебя это знаю. Но не хочу так быстро, что тогда обо мне люди подумают?

– Поверь: ничего, да ещё позавидуют! Так что я пошла, а завтра к тебе на телятник приду за готовым ответом…