Порочное полнолуние (СИ) - Рууд Рин

— Поверить не могу, но я соглашусь с этим маразматиком, — Крис откидывается на спинку стула. — Ма, так нельзя.

— Если она мне сестра, то вы, — Ида зыркает на сыновей, — то вы… вы…

— Отымели тетю? — кутаюсь в штору и отхожу к камину.

Ида в отчаянии кричит, и я хочу последовать ее примеру, но вместо этого с пыхтением пытаюсь поставить кресло на ножки, придерживая несуразную тогу из шторы на груди одной рукой. Ко мне молча шагает Чад и без лигих усилий переворачивает кресло и сердито смотрит в глаза. Без слов понимаю, что я могла попросить о помощи, и он не одобряет моей самостоятельности.

Ида всхлипывает и падает на стул. Герман щурится, усмехается и облизывает тонкие морщинистые губы:

— Кто-то тут у нас теряет власть?

— Заткнись!

— О, наслаждайся моментом, милая, — Герман садится за стол и разворачивается к дочери лицом. — Помнишь, как ты меня доводила до бешенства? А?

Сажусь в кресло, игнорируя Чада, который пробегает пальцами по моей шее, и он больно щиплет меня за мочку, требуя внимания.

— Ты мой племянник, извращенец бородатый! — отмахиваюсь от него.

— Инцест — дело семейное, — слышу скучающий голос Криса.

— Звучит гадко, — отвечает Эдвин.

Выглядываю из-за спинки кресла, чтобы похвалить его за здравую мысль, но когда он переводит на меня влюбленный и томный взор, я поджимаю губы. Смотрю на священника, который не вмешивается в разговор, и замечаю в его глазах смешинки. Ему весело. Подумаешь, тут творится полное безумие со сложными семейными связями.

А вот мои новоиспеченные Нареченные и по совместительству теперь еще и племянники спокойные, будто уверены, что никакого ритуала очищения не состоится без их согласия. Опять мое желание вернуться к обычной жизни никого не волнует. И дело теперь не в том, что я жалкая Бесправница.

Не-а. Я их, как выразился Чад, сука, и это куда хуже, чем быть шлюхой с подпиской на год: я не временное увлечение, а их, полевок им в глотки, судьба. И минут двадцать назад они поняли, что вполне могут разделить ее на троих без конфликта и грызни, ведь мохнатая тварь внутри меня тоже втрескалась в каждого из них.

— Я требую ритуала очищения, — подбираю ноги под себя и сердито смотрю на черные головешки в камине.

— Полли, — Чад садится на подлокотник и поворачивает мое лицо к себе за подбородок, — с вероятностью девяносто девять процентов он не сработает.

— Так девяносто девять из ста обращенных дохнет, — отворачиваюсь от него, а сердечко от прикосновения теплых пальцев на щеке замирает.

— Это она в меня такая упрямая, — самодовольно хмыкает Герман.

— Я скучал по тебе, старик, — смеется священник и приглаживает жидкие волосы на макушке. — Тут от тоски можно помереть.

— Что, молитвы больше не радуют? — покряхтывает старик.

— Ритуал! — с рыком спрыгиваю с кресла неуклюжей волчицей, и опять путаюсь в шторе.

Падаю, перекатываюсь и оказываюсь в ловушке из бархатного кокона: я сама себя запеленала. Зажмуриваюсь, чтобы не смотреть на Чада, который со смехом наклоняется ко мне, но от запаха оборотня меня охватывает дрожь и желание облизать его лицо.

— Доча, неужели ты хочешь разрушить счастье молодых? — с хриплым смехом говорит Герман. — То еще, конечно, извращение — тетка и племянники, но любовь зла.

— Он не достойна моих мальчиков, — цедит Ида.

Взбрыкиваю, и Чад поднимает меня на руки, как огромного хвостатого младенца. Смотрю в его смешливые глаза, смущенно облизываю нос, растекаясь внутри лужицей. Ох, зарыться бы мордой в его бороду…

— А давай мы сами решим, кто нас достоин, а кто нет, — холодно отвечает Крис. — Однако, — он делает паузу и продолжает, — чтобы доказать Полли, что мы настроены серьезно, нам стоит ей уступить.

— Чего? — брови Чада ползут вверх.

— Мы, как джентльмены, должны дать ей шанс избежать участи быть Нареченной троим, — Крис оглядывается и скалится в улыбке. — Вот и проверим, насколько ей дорога человеческая жизнь, ее прошлое и одиночество, в котором она пребывала до того, как явилась сюда.

— Вы меня украли, — скромно напоминаю я, глядя в его злые и ревнивые глаза.

Бессовестно похитили, как в жуткой сказке, а затем склонили к жаркой любви втроем. Какая же я везучая!

— После ритуала, — Крис встает и подходит, — ты потеряешь для нас всякий интерес.

— Ничего подобного, — фыркает Эдвин.

— Наша связь еще слаба, и после ритуала, если он будет успешен, — касается моего носа пальцем, — ты вновь станешь обычным человеком, а мы опять будем свободны и готовы к встрече с Нареченными. И эти суки будут куда покладистее, чем ты.

Клацаю пастью в ревности и желании откусить пальцы Крису, но он ловко одергивает руку и улыбается:

— Но если в твоем человеческом сердце есть хоть один росток сомнения, ничего не выйдет, Ласточка. Корень твоего упрямства в том, что глупая Полли не пожелала быть игрушкой, а захотела большего. И чего же она захотела?

Вскидываюсь на руках Чада, и обращаюсь в рассерженную девицу, прогоняя гадкую суку, чей хвост весь извелся от восторга, что высокомерный и неприлично очаровательный оборотень ведет с ней разговор.

— Отвали!

— Ответь на вопрос, Полли, — щурит глаза.

— Я хотела домой!

— Лгунья. Любви ты захотела. И ты ее получишь. Сразу от троих, — щелкает по носу и возвращается за стол. — По самую макушечку, мерзавка.

— Ох уж эти брачные игры, — Герман чешет щеку и подпирает лицо рукой. — Поогрызаться друг на другом — святое дело.

— Пусти меня! — рявкаю на Чада.

— Втрескалась, да? — его лицо сминается в улыбку. — Ну, не бузи, Полли. Мы, можно сказать, тоже в тебя влюбились тогда в кустах. Ладно, я чуть позже, — делает паузу и шепчет на ухо, — когда ты кончила от моего члена в палатке.

— Ритуа-ааа-ааал! — верещу и неуклюжей гусеницей дергаюсь на руках Чада.

— Она должна понять, что и смертной девкой хотела быть нам возлюбленной, — Крис обращается к молчаливому и хмурому Эдвину. — Это усмирит ее гонор.

Глава 26. Истинные мотивы старого оборотня

Вырываюсь я таки из лап Чада, и священник, который так не удосужился представиться по имени, ведет меня прочь из замка. Во дворе я с толикой страха и брезгливости смотрю на шкуру медведя, растянутую на огромной деревянной раме у левой стены. Воняет жутко. Мертвой плотью, шерстью и чем-то резким и химическим. На камне под конструкцией растекалась темная лужа.

— Дура ты, — окликает меня на крыльце Герман и ежится в халате. — Эти кобели на тебя обиду затаят за то, что решилась на ритуал.

— Да в жопу их, — оглядываюсь и обнажаю зубы. — Они мне надоели.

— Я напоминаю, что их трое, а ты одна, — Герман прячет руки в карманы. — Ты не совсем понимаешь, во что ввязалась.

— Не пугай девочку, — священник оборачивается у ворот.

— Они с этой девочки не слезут, — Герман перекатывается с пяток на носки. — Я могу ей только посочувствовать.

— Вам не стыдно? Вы меня обратили, — с досадой перекидываю через плечо угол шторы, — а теперь ведете такие отвратительные разговоры.

— Веду, — Герман кашляет и сплевывает на ступеньки, глядя на меня исподлобья, — я тоже был молодым, Полли. От меня моя покойная супруга по всему замку пряталась после ссор.

— Папа, — на улицу выходит Ида. — Ей не понять волчьей сути.

— Потому что я человек! — рявкаю на нее.

— Да сгинь ты с глаз моих! — Ида сжимает кулаки, в ярости уставившись на меня. — Не дай Луна, ты вернешься!

— Кто мне, дрянь эгоистичная, родит кровных внуков?! — истерично вскрикивает Герман, окинув ее обиженным взглядом. — Кто, я тебя спрашиваю?! Ты?!

— А вот и истинные мотивы вылезли, — священник посмеивается, подталкивая меня к воротам.

— Она сильная, здоровая! Она приняла мою кровь! И уже до полнолуния какие метаморфозы вытворяет! — Герман отталкивает Иду и спускается по ступеням, потрясая кулаком. — А что будет после? Она была рождена, чтобы стать оборотнем! Рождена, чтобы стать моей дочерью, моей надеждой продолжить род!